— Имеет ли закон такое же значение, когда жена пытается убить мужа?

В его тоне мне послышалась насмешка.

— Нет. Но ей это не удалось, и я знаю, что скажет Совет. Возможно, я смогу оставить ее — по не разорвать узы клятвы. Совет никогда не позволит этого. Это было бы нарушением закона Хомейны.

Дункан резко обернулся ко мне:

— Она — мэйха Тинстара! В ее утробе — его ребенок! Или Совет Хомейны желает тебе смерти?!

— Ты что, не видишь? — хрипло воскликнул я. — Все утекает у меня между пальцев. Если бы Турмилайн не ушла с Финном, а вышла бы замуж за Лахлэна, я мог бы надеяться, что она даст мне наследника. Если бы она вышла замуж за любого принца, у Хомейны был бы наследник престола. Но она этого не сделала. Она ушла с Финном и отняла у меня даже этот шанс.

— Отошли ее, — настойчиво повторил Дункан, — Ты Мухаар, ты можешь делать все, что хочешь. Я медленно покачал головой:

— Если я начну устанавливать свои собственные законы, я стану деспотом. Я стану таким же, как Шейн, который мечтал уничтожить народ Чэйсули. Нет, Дункан.

Электра останется моей женой, хотя не думаю, что оставлю ее здесь. Я не хочу видеть ни ее, ни ублюдка, которого она носит.

На мгновение он прикрыл глаза — и я понял. Наконец понял, чего он боялся.

Я устал. Боль затаилась глубоко в моих костях. Знание того, что мне предстояло, совершенно измучило мена. Но избежать этого я не мог.

— Незачем меня бояться, — тихо сказал я.

— Незачем? — глаза Дункана потускнели. — Я знаю, что ты сделаешь.

— У меня нет выбора.

— Он — мой сын…

— …и Аликс, а Аликс — моя кузина, — я остановился, прочитав боль в лице того, кого так любила Аликс. — Как давно ты знал, что это произойдет?

Дункан рассмеялся, но в смехе его звучало отчаянье:

— Мне кажется, я знал это всю мою жизнь. С тех пор, как я узнал свою толмоору, — он покачал головой и опустился на табурет, ссутулившись, невидящим взглядом уставившись в пол. — Я всегда боялся. Тебя… прошлого и будущего… того, что уготовило Пророчество моему сыну. Или ты думаешь, что меня влекла к Аликс только страсть? — страдание стерло с его лица привычную бесстрастность, Аликс была частью моей толмооры. Я знал, что если возьму ее в жены и она родит мне сына, я должен буду отдать этого сына. Я знал. А потому, когда она снова забеременела, я надеялся, что по крайней мере у нас будет еще один… но Айлини отняли даже это, — он вздохнул. — У меня нет выбора. Нет.

— Дункан, — после недолгого молчания сказал я, — разве нельзя отказаться от толмооры?

Ни на секунду не задумавшись, он покачал головой:

— Воин, отвергший толмоору, может нарушить Пророчество. Нарушив его, он изменит толмоору своего народа. Хомейна падет. Не через год, не через десять или двадцать лет — может, даже не через сто — но она падет, и королевство достанется Айлини и им подобным, — он помолчал, — Есть и еще одна причина.

Воин, отвергший свою толмоору, отказывается и от грядущей жизни.

Думаю, никто из нас не пожелал бы этого. Я подумал о Тинстаре и прочих подобных ему, правящих Хомейной. Нет. Ничего удивительного, что Дункан не думает о том, чтобы изменить свою толмоору.

Я сдвинул брови — кое-что все-таки оставалось мне непонятным:

— Ты хочешь сказать, что даже один воин, отказавшийся от своей толмооры, может нарушить равновесие судеб мира?

Дункан тоже помрачнел. Впервые он с трудом подыскивал слова, словно понимая, что хомэйнский никогда не сможет передать того, что я хотел узнать. Но Древний Язык не мог помочь ему: его слишком плохо знал я. А то, что знал, было мне известно от Финна: он же никогда не говорил о столь личных для Чэйсули вещах.

Наконец, Дункан вздохнул:

— Фермер отправляется в Мухаару сегодня вместо того, чтобы сделать это завтра. Его сын падает в колодец. Сын умирает, — он сделал знакомый жест: ладонь вверх, пальцы веером. — Толмоора. Но если бы фермер ушел завтра, а не сегодня, остался бы его сын жить? Я не могу сказать. Служит ли смерть какой-то высшей цели? Быть может. Если бы он выжил, уничтожило бы это узор судьбы?

Возможно. Я не могу сказать, — он пожал плечами, — Я не могу знать, чего хотят боги.

— Но ты служишь им настолько слепо…

— Нет. С открытыми глазами, — он не улыбался. — Они дали нам Пророчество, чтобы мы знали, чего добиваемся. Мы знаем, что потеряем, если не будем продолжать служить ему. Моя вера такова: если изменить определенные события, они могут повлиять на другие события и, в свою очередь, изменить их. Если изменений, пусть и незначительных, будет достаточно, они могут изменить что-то большее. Быть может, даже Пророчество Перворожденного.

— Итак, вы всю жизнь живете в цепях, — я не мог понять глубину его преданности Пророчеству. Не мог понять смысла подобной преданности.

Губы Дункана тронула легкая улыбка:

— Ты носишь венец, господин мой Мухаар. Ты, конечно же, знаешь его тяжесть.

— Это другое…

— Да? Даже теперь перед тобой стоит задача найти наследника. И, чтобы возвести принца на трон Хомейны, ты готов забрать у меня сына.

Я уставился на него, чувствуя пустоту внутри больного тела:

— У меня нет выбора.

— У меня тоже, господин мой Мухаар, — Дункан неожиданно показался мне страшно усталым. — Но жизнь моего сына будет полна тягостей.

— Он будет принцем Хомейны, — мне казалось, что высокий сан должен перевесить все тягости. Он снова стал серьезен:

— Когда-то этот титул был твоим. И ты едва не погиб из-за него. Не пытайся преуменьшать опасность, связанную с высоким саном.

— Донал — Чэйсули, — мгновение я не мог придумать, что сказать еще. В этот момент я понял, что даже я сам служил богам. Дункан не раз говорил, что это трон Чэйсули, и что однажды на него вместо хомэйнского Мухаара сядет Мухаар-Чэйсули. А теперь я всего несколькими словами превратил предсказание в реальность.

Или люди всегда так слепы в том, что касается богов, даже когда служат им?

— Чэйсули, — откликнулся Дункан, — и новое звено отковано.

Я посмотрел на Кая. Я вспомнил о соколе и волке Донала — два лиир вместо одного. Времена менялись, время шло, и иногда слишком быстро.

Я вздохнул и потер колени.

— Хомэйны не примут его. По крайней мере, не так легко. Он Чэйсули до мозга костей, несмотря на свою хомэйнскую кровь.

— Верно, — согласился Дункан, — ты начинаешь осознавать опасность.

— Я могу уменьшить ее. Могу уничтожить этот выбор. Могу сделать так, что хомэйны наверное примут его.

Дункан покачал головой:

— Меньше, чем восемь лет назад, по твоей воле окончилась кумаалин Шейна.

Слишком недавно. Такие вещи просто не делаются.

— Нет. Но я могу упростить это.

— Каким образом?

— Женив его на Айслинн. Дункан резко поднялся:

— Но ведь они еще дети!

— Сейчас — да, но дети становятся взрослыми, — мне вовсе не хотелось увидеть ошеломление и гнев на его лице, но выхода не было. — Раннее венчание, Дункан, как это принято в королевских домах. Через пятнадцать лет Доналу будет — двадцать три, так? Айслинн — шестнадцать, достаточно, чтобы сыграть свадьбу.

Тогда я назначу его своим наследником.

Дункан закрыл глаза. Я увидел, как его правая рука приподнялась в привычном жесте:

— Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, — в его голосе была беспомощность, которая, я видел, точила его душу. Дункан был не из тех, кто пытается приукрасить свои истинные чувства.

Я вздохнул и с приличествующим выражением лица сделал жест, означавший пожелание мира Чэйсули: Чэйсули и-хэлла шансу.

— Мир! — слово было произнесено с горечью: снова нечто новое для Дункана.

— Мой сын этого не узнает.

Я снова почувствовал ломоту в костях и поплотнее завернулся в свое одеяние:

— Думаю, я тоже этого не знал. А ты?

— О нет, знал, — тут же откликнулся он с горечью. — Более, чем ты, Кэриллон. Ведь Аликс пришла ко мне.

Удар достиг цели. Я поморщился, вспомнив об Электре, я знал, что мне придется во всем этом разобраться, и чем скорее, тем лучше. Видят боги, Тинстар и так отнял у меня достаточно времени.