Я вошел в подземелье — и тишина обняла меня. Глупец Глупец Глупец…

Я вытащил из ножен кинжал Чэйсули. Отблеск факела упал на серебро. Я вновь увидел рукоять, завершавшуюся головой скалящегося волка с глазами из необработанного изумруда. Когда-то этот кинжал принадлежал Финну.

Я подошел к краю пропасти, снова невольно отметив, что свет не проникает в непроглядную черноту внизу. Так глубоко, так темно, так покойно… Я вспомнил, как провел там несколько дней и вышел отсюда — если не новым человеком, то уже и не тем, каким спустился. Вспомнил, как четыре дня был — Чэйсули.

Я прикрыл глаза. Под веками горели желтые пятна факельного света. Я ничего не видел, но помнил все. Тихий шорох распахнувшихся крыльев, крик сокола, падающего на добычу… Как я бежал по лесам, и единственным моим ощущением был свобода — абсолютная свобода, не стесненная ничем — свобода, дарованная богами.

— Жа-хай, — я протянул руку, чтобы бросить кинжал в черную непроглядную бездну.

— Кэриллон.

— Я вздрогнул и обернулся, покачнувшись на краю пропасти — взметнулось пламя факела.

Я ожидал увидеть Финна. Но никак не Турмилайн. Она была в тяжелом коричневом дорожном плаще, ниспадающем с головы до пят. капюшон был отброшен на плечи, и отблеска факелов играли в темно-золотых волосах.

— Ты отослал его прочь, — сказала она, — а значит, отослал прочь и меня.

Я хотел возразить — мне только оставалось произнести эти слова, я знал уже, как скажу это — со смесью нетерпения, непонимания, возмущения, изумления и спокойствия… и — не произнес ни слова, с ужасающей отчетливостью осознав: это правда. Я понял. Не Лахлэн — о нет, вовсе не Лахлэн был нужен Торри…

Части головоломки судьбы рассыпались передо иной, складываясь в причудливый переплетающийся узор. Руны сложились передо мной в надпись и обрели плотский облик моей сестры.

— Торри… — больше я ничего не сказал. Она была слишком похожа на меня самого, и никто не смог бы заставить ее свернуть с пути, если она к чему-либо стремилась.

— Мы не смели сказать тебе, — тихо проговорила она. — Мы знали, что ты скажешь. Он говорит, — она уже говорила о Финне так, как женщина говорит о своем мужчине, — что в кланах женщин никогда не продают воинам. Что мужчина и женщина сами вольны решать, и никто не может заставить их делать что-либо против воли.

— Турмилайн… — внезапно я ощутил боль и усталость, — Торри, ты знаешь, почему мне пришлось поступить так. Наш Дом заключает браки только с равными, я ждал для тебя принца, потому что ты стоишь этого — если не большего. Торри.. я не хотел, чтобы ты была несчастна. Но мне нужна помощь другого государства…

— А меня ты не подумал спросить? — она покачала головой, и блики света снова заплясали в ее волосах. — Нет. Ты думал, что я буду возражать? — нет. Ты даже не подумал о том, что это не может понравиться мне, — она слегка улыбнулась. — Подумай, что чувствовал бы ты, будь ты на моем месте.

За моей спиной зияла пропасть — и пропасть разверзлась передо мной.

— Торри, — наконец, сказал я, — подумай, ведь у меня тоже не было выбора, когда я женился. Принцы и короли не более следуют своим желаниям, чем принцессы. Я ничего не мог поделать.

— Ты должен был спросить меня. Но — нет, ты всегда приказывал. Мухаар Хомейны приказывает своей сестре выйти замуж за того, кого он выберет, — она подняла руку, видя, что я собираюсь возразить, ее ладонь показалась мне острием клинка. — Да, я знаю — так было всегда. И так будет. Но в этот раз — в этот раз я говорю: нет. Я сама выберу свой путь.

— Наша мать…

— …вернулась в Жуаенну. Я нахмурился в недоумении.

— Я рассказала ей, Кэриллон. Как и ты, она считает, что я сошла с ума. Но она решила не спорить, — Торри улыбнулась. — Она воспитала твердых сердцем детей, Кэриллон — они сами решают, кто станет их супругом.

Она мягко рассмеялась:

— Думаешь, что с Электрой ты провел меня? Ох, Кэриллон, я ведь не слепая!

Я не отрицаю, что она помогла тебе примирить Хомейну с Солиндой — но для тебя она значит больше, чем это.. Ты хотел жениться на ней потому, что — как и все мужчины, видевшие ее — желал ее. Такова ее власть.

— Турмилайн…

— Я ухожу, — она сказала это тихо, со спокойной уверенностью женщины, знающей, чего она хочет от мужчины. — Но вот что я скажу тебе от нас обоих: мы этого не хотели.

Турмилайн улыбнулась, и я увидел ее словно бы глазами Финна: не принцессу, не добычу, не сестру Кэриллона даже. Я увидел женщину — не более, не менее.

Неудивительно, что он пожелал ее.

— Ты отослал его в Обитель, чтобы он залечил свои раны. Ты отослал туда меня — ради безопасности. Я ухаживала за ним, когда этого не могла делать Аликс, я думала о том, что он за человек, если так служит моему брату… он дал мне ту безопасность, в которой я нуждалась. Вскоре это переросло в нечто большее, — она покачала головой. — Мы не хотели дурного. Но теперь его толмоора изменилась, моя же — следовать за ним.

— Толмоора — это для Чэйсули, — бесцветным голосом сообщил ей я, — Нет, Торри. Я не хочу терять еще и тебя.

— Тогда верни его к себе на службу.

— Я не могу! — крик эхом отдавался в подземелье, полном молчаливых лиир, Разве ты не видишь? Электра — Королева, а он — Чэйсули, Изменяющийся. Неважно, что буду говорить я — Финна всегда будут подозревать в намерении убить королеву. А если он останется, он действительно может ее убить. Он не рассказывал тебе, что собирался сделать?

Ее губы побелели:

— Рассказывал. Но у него не было выбора…

— У меня теперь — тоже, — я покачал головой. — Или ты думаешь, что я не хочу, чтобы он вернулся? Боги, Торри, ты не знаешь, чем были для нас двоих годы, проведенные в изгнании! Он был со мной слишком долго для того, чтобы я так легко мог перенести расставание с ним. Но так нужно. Что я еще могу сделать? Я никогда не смогу доверять ему в том, что касается Электры…

— Может быть, ты не должен доверять ей?

— Я женился на ней, — угрюмо ответил я. — Она нужна мне. Если я позволю Финну остаться, и с Электрой что-нибудь случится, знаешь, что будет с Хомейной?

Солинда восстанет. Ни одна армия не сумеет укротить разъяренную страну. Это убийство, Торри, — я медленно покачал головой. — Или ты думаешь, что кумаалин завершилась? Нет. Не будь так глупа. Это можно остановить, но приказать забыть нельзя. Слишком долго Чэйсули были ненавистны Хомейне. И это еще не конец.

Факел шипел и потрескивал, тени плясали на лице Торри.

— На этот раз их народ может погибнуть. А с ним погибнет и Хомейна.

По ее лицу катились сверкающие капли слез:

— Кэриллон, — прошептала она, — у меня будет ребенок от него.

Когда я смог говорить хотя бы шепотом — так сильно было потрясение — я произнес его имя. Потом, про себя:

— Как я этого не заметил?

— Ты не приглядывался. Не обращал внимания. А теперь слишком поздно, — она подобрала юбки и полы плаща. — Кэриллон… он ждет меня. Мне пора уходить.

— Торри…

— Я ухожу, — мягко сказала она, — Я хочу быть с ним.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга: в подземелье, полном мраморных лиир, было слышно только потрескивание факела. Я слышал далекие крики ястреба и сокола, и вой волка, преследующего добычу. Вспоминал, что значит быть Чэйсули…

Я бросил в пропасть факел:

— В темноте я никого не увижу. Человек может уйти или остаться — я даже не узнаю этого.

С верхней площадки лестницы падал рассеянный свет. Кто-то стоял наверху с факелом. Кто-то, кто ждал Торри.

Я видел слезы на ее лице, когда она подошла поцеловать меня. А потом она ушла, и я остался наедине с тишиной и лиир.

Я захлопнул крышку люка. Поток воздуха взметнул легкий пепел, тут же осевший на моей одежде — но мне это было безразлично. Я снова завалил железную плиту углями и поленьями и в одиночестве покинул тронный зал.

Я собирался лечь, хотя и знал, что не смогу уснуть. Собирался утопить горе в вине. хотя и знал, что не опьянею. Собирался попытаться забыть, хотя и знал, что это невозможно.