Труд был действительно не из легких. Все следовало делать вручную. Требовалась чуткость пальцев… А операций — масса. И между ними не должно было быть никаких пауз. Технология требовала неукоснительной непрерывности. Производственный процесс состоял из множества этапов, а этапы из сотен операций. Несмотря на это, Строптивый поставил перед собой цель: не пропустить ни одну из них. Он хотел все знать. Ко всему прикоснуться и все запомнить. И хотя их всех разбили на четыре смены, каждая из которых длилась шесть часов, он выходил во все четыре. Иногда позволял себе часок-другой соснуть, а зачастую лишал себя и этого. Усталость, конечно, давала о себе знать. Но он ее одолевал. Сначала энтузиазмом, а потом сильно действующим тонизирующим средством. Глотал его порциями, превышающими всякие разумные нормы. Так продолжалось чуть более полугода. И вот однажды после двухчасового сна силы покинули его. Он не мог подняться с места. Скрипнув зубами Строптивый заставил себя сползти с тахты и, встав на колени, со страстью разрывающей сердце, прошептал:

— Боже, помоги! Дай сил!

«Тебе надо поспать», — тягуче прозвучало внутри него.

— Ни за что! Мне нельзя пропускать! Я хочу знать, — прикрикнул он на непрошенную мысль, что внушал склонившийся над ним Учитель.

«Спать… Спать… — настойчиво с медовой соблазнительностью звучало в нем. — И ты будешь все видеть. И все запомнишь».

В них, в этих словах, раздававшихся в нем с баюкающей певучестью, было столько силы убеждения, что такие естественные вопросы: каким образом он это сможет видеть и запомнить? — у него даже не возникали.

— Увижу… Запомню, — блаженно улыбаясь протянул Строптивый и уснул.

И не знал он, что в постель уложил его никто иной, как Всевышний. Впрочем, никому из многочисленного отряда технологов и в голову не могло придти, что именно Он руководит работами.

2. Учитель

В него были влюблены все. И все они с первого же дня признали в Учителе — Учителя. После первых же напутственных слов, произнесенных им. Это даже были не слова. Нет, это вовсе были не слова. То были мысли рождающие их. То были чувства, берущие за душу. И была в них пронзительная ясность значений. Во всяком случае, Строптивый после каждой из встреч с Ним, задумывался о том, почему так не совершенен, считавшийся верхом совершенства, язык общения людей Венечных планет. Не говоря уже о наречиях разумных в Промежуточных и Начальных. Об этом то он задумывался, а вот о необычайном гипнотическом влиянии Учителя на них — никогда. Хотя загадочного и весьма странного происходило столько, что не обратить на них внимания было просто невозможно. Правда, это теперь, после рассказа Вэкоса, все казалось таким очевидным. А тогда…

Тогда молодые деятели Солнца, воспринимали происходящее как само собой разумеющееся. Каждодневная изнурительная работа, выполняемая ими, не позволяла рассудку приостановиться и подумать о сверхчеловеческих возможностях их шефа.

Он все видел и подмечал. И никогда не покидал полигона. Был везде и с каждым в отдельности. На самых отдаленных участках и в зале гостиницы, где собирались по вечерам отдыхавшие от смен ребята. Рассказывал им интереснейшие и мало кому известные истории, случавшиеся в галлактиках. В дни рождения, которые бывали чуть ли не каждый день, устраивал им пирушки. Его неутомимость не имела пределов. Молодые, полные энергии технологи выбивались из сил и, чтобы отдохнуть, пропускали в циклах работ по нескольку этапов, а Учитель — никогда.

Пребывая в счастливом бездумии, они вели себя как орава малых ребятишек. Купаясь в неге отеческих забот, никто из них ни разу не удосужился поинтересоваться: «А ты, Учитель, отдохнул?»

Но тот год, проведенный на полигоне, запомнился им на всю жизнь. Лучшего из прожитого ими, пожалуй, не было. И, встречаясь друг с другом на звездных дорогах, они вспоминали именно о тех счастливых днях и, конечно же, об их загадочном опекуне. Ведь с ним никто так больше и не встретился. А каждому хотелось повидать его. И вновь ощутить ту, пронизывающую до самого донышка сердца, любовь к ним…

Все при встрече спрашивали о нем. Они искали его. В «Справочнике специалистов ВКМ» значилось всего двенадцать граждан с фамилией Учитель. Однако ни один из них ничего общего не имел с их Учителем. Ни один из них никогда не делал Солнца. И ни один из тех двенадцати даже наружностью не походил на их опекуна. Впрочем, что касается внешнего вида Учителя, тут происходило что-то странное. Все триста человек, видевшие его на протяжении целого года рядом с собой, представляли Учителя по-разному.

Альфийцы его словесный портрет описывали приблизительно одинаково. Среднего роста и средних лет. Больше, чем на девяносто он не тянул. Худощавый, мускулистый. Черноволос, но белолиц. Глаза карие с прозеленью. Глубокие. Лоб высокий. Нос прямой. Губы в меру пухлые. Как у людей волевых, с сильным характером, подбородок слегка выдвинут вперед. Походка мягкая. Быстрая, но не суетливая…

Это общие черты наружности, с которыми были согласны все пятьдесят альфийцев. А в деталях, что по-существу составляют облик человека, было много несовпадений… Один уверял, что у Учителя на правой щеке, почти у виска, имелась крупная, поросшая волосинками родинка, а лоб испещрен множеством резких морщинок. Другой утверждал, что он немного косоротил и из-под густых, свисающих бровей, глаза его казались маленькими. Третий говорил, что Учитель явно сутулился, глаза его были широко расставлены, одна из бровей вздернута, а по межбровью, в форме трезубца пролегали морщины, острия которого чуть ли не достигали середины лба…

У каждого альфийца находились одна-две детальки, которые, по мнению других, искажали внешний вид Учителя. У каждого он был свой. Но это еще так-сяк. А вот в представлении ребят из других Венечных наружность Учителя даже близко не походила на тот образ, с каким соглашалось большинство альфийцев. Например, в памяти прикомандированных из второй Венечной, он сохранился в другом облике…

Русобородый. С отливающими сталью синими глазами. Высокого роста. Широкоплечий. Со вздернутым носом…

Ребята из третьей убеждали, что в общих чертах он выглядел коренастым… с бобриком остриженных на голове волос и узкими карими глазами…

Представители четвертой Венечной настаивали на том, что Учитель был великолепно сложен, высок, но черен, в пышной, из мелких кудряшек шапке волос. Нос приплюснут…

Люди из пятой набрасывали его портрет по-своему…

И если бы кто задался бы целью сделать по их словесным описаниям карандашный рисунок Учителя, тому пришлось бы триста раз браться за карандаш. И сделать триста набросков. Ведь каждый из членов экспедиции добавлял еще свои детали, искренне возмущаясь на своих товарищей, не заметивших их.

Но никто из тех, кто был тогда на полигоне такого сопоставительного анализа не проводил. Может и провели бы, соберись они вместе. Ведь интересно все-таки. Сам Строптивый при многочисленных встречах с теми, с кем некогда делал Солнце, и в беседах с ними недоумевал от столь резкого расхождения в описании черт лица и фигуры Учителя.

Удивляться то удивлялся, а вот соединил все разрозненное в целое только недавно, после того, как узнал, кто на самом деле крылся под именем Учитель. И на тотчас же возникший вопрос — отчего столь резким было расхождение в описаниях внешнего вида Учителя? — он тотчас же ответить не мог. Надо было собраться с мыслями. Посидеть немного, да подумать. Но времени на «посидеть» не оставалось. Завертела, закрутила его работа. И хотя он изо всех сил старался вести себя с подчиненными как Учитель, у него ничего не получалось. Зато Строптивый помнил все этапы работ и все чреватые опасностями узлы соединения. А узлов тех было видимо-невидимо. Но он о них знал. И сколько раз, когда вконец обессиленный от недосыпания, он находился в полуобморочном состоянии, Строптивый с благодарностью вспоминал склонившегося над ним Учителя…

Припорошенные сединой волосы. Светящееся лицо. Чуть тронутые улыбкой губы. И бездонные темные глаза. Они с немыслимой для Вселенных нежнейшей силой вобрали в себя, обволокли теплом и, мерно покачивая, повлекли его по усыпанному серебром Млечному пути. И, погружаясь в сладостный омут забытия, Строптивый слышал убаюкивающие, едва слышимые фразы: «Все видеть будешь. И все знать…»