Однажды его навестила Кэт.
– Любимый мой! – сказала она.
Он положил голову ей на грудь. Она легонько взъерошила его волосы.
– Что я могу сделать? Как мне помочь тебе, дорогой?
– Останься. Побудь со мной!
– Да, да. Хорошо, я останусь.
Он открыл глаза и увидел ее грудь. Шея и предплечья были багровые.
– Ты обгорела на солнце, – пробормотал он.
– Я полола. Надо было одеть кофту.
Он поднял голову, внимательно посмотрел на ее лицо.
– Ты устала, совсем не думаешь о себе!
– Да нет, я не выспалась. Как я могла спать, когда узнала о твоем несчастии!?
Он увидел тревогу в ее глазах, темных, темных до синевы, цвета печали, цвета боли!
– Ты любишь меня, – он сказал это, будто сделал открытие. – Ты любишь меня!
Она судорожно глотнула.
Никогда в жизни он не был так близок с другим человеческим существом. Так, что мог ощущать и чувствовать ее каждой клеточкой своего тела. И появившееся вдруг страстное желание – вот уж чего меньше всего можно было ожидать при данных обстоятельствах – разрывало его на части.
Он встал и закрыл шторы. Стены комнаты окрасились в зеленоватый цвет. Комната погрузилась в полумрак и лесную прохладу.
– Ложись, – сказал он. – Снимай платье.
– Как? Сейчас? Здесь?
– Да. Я закрою дверь.
Он не мог заниматься любовью с нею больше нигде в этом доме. Что-то останавливало его. Природная утонченность, излишняя щепетильность не позволяли ему делать это в любой другой комнате, так как они принадлежали Марджори: их касалась ее рука. Казалось, они сохраняют ее присутствие, будто бы она сама находится в этих стенах. Он не мог поступить так: это было бы непорядочно по отношению к Марджори, Кэт, к нему самому. Но эта комната – библиотека – была его, и только его! И только они вдвоем – он и Кэт – находились в этой комнате!
Она была его спасением. Она залечивала его раны.
Потом они лежали и молчали. Потолок казался уже не белым, а светло-серым.
– Уже поздно, – сказала Кэт.
Она оделась, открыла шторы; в комнате стало светло. Фрэнсис выглянул из окна. Наваждение и страх исчезли. Спокойный безмятежный день, зелень деревьев…
– Ты знала, ты почувствовала, что нужна мне? – спросил Фрэнсис.
Улыбка тронула ее губы, но тут же исчезла. Лицо ее стало печальным.
– Что с тобой? – воскликнул он.
Он с трудом расслышал ее ответ, так тихо говорила она.
– Я вдруг почувствовала, что я виновата. Сама не знаю почему. Я никогда не испытывала ничего подобного. Думаю, что все это из-за дома. Будто я нахожусь в ее доме.
Его охватил гнев. Почему они должны бояться и стыдиться чего-либо? Он не знал, что сказать.
– Ты… ты понял, что я хотела сказать, Фрэнсис?
– Не знаю. Думаю, что да. Не знаю.
Он открыл дверь в кабинет, взял бутылку из бара.
– Хочешь? Это тебя успокоит.
– Нет, спасибо. Расскажи мне, пожалуйста, о ребенке, – кажется, она начинала успокаиваться.
Ему сразу стало весело.
– Она – хорошенькая… Смешно вспомнить… я так хотел мальчика. Может быть, так бывает со всеми мужчинами. Но сейчас я даже рад, что у нас – девочка. Ее зовут Мейган. Это уэльское имя. Родственники Марджори по материнской линии были уэльсцами.
– Мне бы что-нибудь хотелось подарить ей. Можно?
– Конечно. Почему ты спрашиваешь? Почему бы и нет?
– Не знаю, я подумала, что в данных обстоятельствах это, может быть, было бы…
Он перестал смеяться.
– О Кэт, Кэт, любовь моя! Почему все надо так усложнять? В жизни все так перепутано!
– Но мы все преодолеем! Правда ведь?
– Это я во всем виноват. Я доставляю тебе столько хлопот!
– Нет. Ты вернул меня к жизни. Прости меня, мне вдруг стало так тоскливо! Больше это не повторится. Кто-то должен брать на себя инициативу и нести бремя ответственности – играя ключами от машины, она ему сказала: – Первое, что я сделаю, – это куплю подарок для Мейган, второе… Боже мой, мне не хочется взваливать на тебя еще какие-то заботы… Я не хотела даже и упоминать об этом, по крайней мере, до возвращения Николаса Мибейна, то есть до завтрашнего вечера, но было бы преступлением ждать так долго, ничего не предпринимая…!
– О чем ты? Кэт присела.
– Сегодня утром арестовали Патрика. У Фрэнсиса защемило в груди.
– Можно ли представить что-либо глупее и преступнее этого? Какой-то тупоголовый осел решил, видно, поймать в свои сети кого угодно, даже если человек просто захотел выразить свое мнение. «Подстрекательство к бунту!» Это Патрик-то!?
Он сухо спросил:
– А что ты хочешь от меня?
– Надо внести залог. Нужны деньги. Я – на мели, иначе я не беспокоила бы тебя подобными просьбами, у тебя и своих забот хватает. Но даже думать об этом не хочется: такой человек, как Патрик, проведет ночь в тюрьме!
Он ушам своим не верил! Он старался не давать волю чувствам, никоим образом не выказать свою обиду на Патрика.
– Что касается меня, так я за то, чтобы его повесили сегодня же, – равнодушно сказал Фрэнсис.
Кэт уставилась на него.
– Да как ты можешь?
– Мой отец сгорел заживо в этом доме. Мать же спасло лишь чудо, Божья милость. И ты еще спрашиваешь, как я могу!
– Да при чем здесь Патрик, Фрэнсис? Бог с тобой! Уж не думаешь ли ты, что он прокрался сюда ночью и поджог твой дом?!
– Нет, конечно, не он сам, но я чувствую его влияние. И ты не переубедишь меня в этом!
– Да нет, черт побери! Я смогу и постараюсь это сделать! – Кэт задыхалась от возмущения.
– Он не такой, каким мы его себе представляем. Открой глаза…
– Может быть, не такой, каким ты себе его представлял, но…
– Он мог помочь мне спасти урожай. По крайней мере, хотя бы попытаться. Но он отказал мне. А после этого произнес свою подстрекательскую речь прямо у ворот моего дома! Он знал темперамент этих людей, и вместо того, чтобы защитить своего друга, он собрал их и…
– Подстрекательская речь! Да он при всем желании не мог выступить с такой речью! Он не умеет провоцировать людей, он говорит, как школьный учитель, взывая к людскому разуму. Хочу заметить: уж если он собирается заняться политикой, ему следует многому научиться, в том числе умению говорить.
– У него это и так хорошо получается. Лионель сказал мне…
– Лионель! – Кэт презрительно усмехнулась. – Теперь я понимаю, откуда ветер дует. Так, значит, это Лионель распространяет слухи по Коувтауну! Он, только он несет ответственность за все происходящее. Так, значит, он всего лишь жалкий осведомитель – не думала я, что он падет так низко! Нет, мне даже в голову не могло прийти подобное! – она вскочила. В руках она вертела сумку, то открывая, то закрывая ее. – Фрэнсис! Послушай меня. Выслушай меня! Меня, а не Лионеля!
Он не слушал ее. Ему вспомнился Патрик Курсон, его спокойный невозмутимый голос, его слова: «Ты слишком важный и величественный, ты – настоящий феодал». Он вспомнил, как сетовал Озборн: мы сделали все, что могли, мистер Лютер. Он стоял под дождем, казалось, стихия оплакивала вместе с ним его прекрасный дом, на месте которого было теперь пепелище.
– Ублюдок! – закричал он. – Низкий, подлый, самонадеянный, неблагодарный ублюдок! Так, значит, на самом деле ты пришла просить за него?! Не ради меня, а ради него! И ты все это время, что была со мной, думала о нем?
Слова Фрэнсиса привели ее в полное смятение.
– О чем ты говоришь? Ты же знаешь, что я пришла к тебе, ради тебя! Но я так надеялась на тебя! Я думала, что могу рассчитывать на твою помощь в спасении нашего общего знакомого. Он – один из самых лучших людей! Я и представить себе не могла, что ты вбил себе в голову эту безумную идею!
– Безумную? Одно дело понимать и иметь сострадание, Кэт, быть, – он запинался, его трясло от гнева, – быть щедрым, но ты зашла слишком далеко! Ты требуешь от меня невозможного: простить твоему протеже-неудачнику, жертве несправедливости все! Поджог? Убийство? Что еще?
Она положила руку ему на плечо.