– Похоже, не работает. Вот уже полчаса не могу никуда дозвониться. Думаю, что это все из-за забастовки.

– Да, наверное.

– Хочу узнать, как там дела у Марджори. Наш первый внук! – в голосе его слышалось изумление.

Теперь стал домоседом. В пожилом возрасте, недобро подумала она. Угомонился, поумнел. С годами утратил страстный темперамент. Я никогда не понимала его. А может быть, нечего было понимать и знать. Он всегда думал о чем-то своем, постороннем, витал в облаках, о чем бы я с ним ни говорила. Его трогало только искусство. А я и не старалась что-либо изменить. Наверное, это – моя вина. А может быть, как раз это его и устраивало.

– Фрэнсис говорит, что доктор – очень опытный, получил образование в Лондоне. Конечно, первый ребенок – самый тяжелый. Хотя у тебя все протекало достаточно легко. Но ты ведь была так молода!

Прожили вместе всю жизнь как чужие, он, я и наши дети. Семейная пара двух доброжелательных незнакомцев. Живут рядом, но каждый – сам по себе. Нет, я долго пыталась построить прочный семейный союз. Я хотела этого. Мне было нужно это. Только не получилось! Каждый день мы общаемся, обсуждаем что-то, живем общими повседневными заботами, я по-своему счастлива, хотя между нами барьер невысказанного, тихое умалчивание тайны, которую не знает он.

А что если сказать ему, кто я есть на самом деле?

Ты выкарабкаешься, говорила Марсель. Она учила ее жить, быть смелой и хитрой, изворотливой. Это пригодилось. Но сейчас от нее требуется мужество иного рода: не умение хитрить и изворачиваться, а смелость, решительность – открыть правду.

Ричард, скажу я, Ричард, выслушай меня, я должна сказать тебе, что…

Он снимает туфли. Комната наполняется розовым светом. Если я скажу что-нибудь, осыпятся лепестки пионов, а лампа разобьется вдребезги.

– У меня не выходит из головы выступление этого парня, – говорит Ричард, снимая туфли. – Он – хороший оратор. Наверное, получил прекрасное образование. Думаю, в Англии, судя по акценту. Он почти белый. Такому, наверное, тяжелее, чем остальным.

Она думает, конечно, у него нос моего отца, так говорила Агнес? И он немного похож на Фрэнсиса.

Что-то беспокоит ее. Может быть, она сходит с ума? Она ходит по краю пропасти.

– Тебе не кажется, что в его лице что-то есть, характерное для нашей семьи, моей семьи?

– О Боже, нет! Что за безумная мысль!

– А мне так показалось, – все равно, что играть в русскую рулетку. Так сказать ему? Сейчас или подождать до утра? А может быть, не говорить вообще?

– Тебе надо проверить зрение, – зевает Ричард. – Да что все лают эти шавки?

– Наверное, в амбар залезла кошка.

Он зовет собак в дом, гладит, успокаивает их. Затем ложится спать.

– Ну и ветер! – жалуется Ричард. – Не знал, что здесь такой сильный ветер.

– Это северо-восточный пассат. Я прикрою окна.

Она встает. В течение некоторого времени стоит и смотрит на север, на Биг Диппер.

– Страшно, – думает она вслух.

– Что ты сказала? Страшно?

– Да. Когда ночь опускается на землю.

Она снова ложится. Судя по его дыханию, Ричард уснул. Ей жаль его. Каково ему будет утром, если она преподнесет ему…? Ему и всем остальным. Знать бы только, как поступить! Всему виной этот остров: невозможно даже спокойно думать.

Печальный ветер. Стонут деревья. Она вспоминает те ночи. Жизнь леса: кваканье, карканье, писк и визг. Душераздирающий вопль маленького зверька, очевидно, схваченного хищником. Она помнит все. Только совсем стерлось в памяти, как стонет ветер всю ночь на Морне.

Да, это будет бессонная ночь. Не стоит, да и бесполезно противостоять этому: уснуть все равно не удастся. И утром, когда заиграют первые утренние блики на потолке комнаты и запоют первые птицы, она так и не сомкнет глаз. Может быть, она и решит, как ей поступить. Она молится за всех страждущих и ищущих.

Может быть, в конце концов она и вздремнет немного. А что если она спит сейчас, а не думает о своих многочисленных проблемах? Она насторожилась. Что-то не так. Что происходит? Порывы ветра сопровождаются странным треском, пощелкиванием, и как шаги по высокой траве, как папиросная бумага слегка потрескивает в коробке. Может быть, это похрапывает Ричард? Но нет, он спит тихо в своей кровати. Должно быть, надвигается буря. Она снова погружается в свои беспорядочные воспоминания.

Немного погодя она слышит рокот прибоя. Странно, дом расположен достаточно далеко от побережья. Она удивлена, но не очень. Она слишком устала. Она снова возвращается к своим мыслям.

Но, сомнений нет! Она ощущает едкий запах дыма. Новый звук: шипенье, треск, подобный тому, когда мясо жарится на сковородке. Она встает с кровати, неуверенно стоит посреди комнаты, стараясь определить направление. Где-то что-то горит. И вдруг она понимает все! В панике она бросается к двери спальной, распахивает ее. Нестерпимая жара, подобная ослепляющему солнцу отбрасывает ее назад в комнату. И холл, и лестница горят ярким пламенем. Клубы дыма в ее легких. Неистовой силой она пытается захлопнуть дверь. Но не побороть ей напора этого палящего горящего зноя. Она задыхается. Языки пламени перекинулись в комнату. Они как солдаты, целая армия солдат, бряцающая своим смертоносным оружием. Они цепляются за прозрачные шторы и ковер, они «лижут» кружевные плечи ее рубашки, ее длинные черные волосы. Мучительная боль в легких.

– Ричард! – кричит она.

Полусонный он ковыляет к окну, выбивает его и выталкивает ее. Жуткая какофония звуков в ее ушах. Его крик, крик человека объятого сметающим все на своем пути пламенем, и ее – она, скованная страхом, спасается, падает на старые деревянные коробки под окном.

Глава 15

Частная клиника доктора Стрэнда находилась в предместье Коувтауна, за Домом Правительства. Фрэнсис ждал здесь вот уже четырнадцать часов. Он нервно мерил шагами коридор, пытаясь читать, немного вздремнул. Была полночь, Фрэнсис стоял у окна и смотрел вниз на порт, на светящиеся огоньки проезжавших машин.

Доктор подошел к Фрэнсису.

– Мы измеряем ее давление, мистер Лютер, – сообщил он. – Давление держится. Она хорошо себя чувствует в данный момент. Медикаментозное насыщение.

Фрэнсис кивнул. Не ошибся ли он в докторе? Стоит ли так полагаться на его опыт? У него – хорошая репутация. У него – седые волосы, что почему-то всегда внушает доверие.

– У нас еще есть время. Мы постараемся не прибегать к кесареву сечению.

Молодые мужья, ожидающие в приемном отделении – выигрышная тема для различных шуток и карикатур. Окружающие считают подобные ситуации комичными. Бог знает почему. На самом же деле муж терзается, его одолевают сомнения, мучают многочисленные вопросы. Одни терзаются от страха за судьбу своих любимых жен, другие молят о благополучном рождении своего первенца. Как несправедливо все, неправильно, порочно…

– Очень хорошая пациентка, мужественная женщина! – говорил доктор Стрэнд. – Она так хочет этого ребенка! Ни жалоб, ни стона. Достойная женщина.

– Да, достойная. Даже очень.

А если бы это был ребенок Кэт? Его охватило чувство вины перед Марджори. Да, он виноват, это – грех. Как беззащитен он перед судом своей совести.

Он не часто бывал у Кэт со времени беременности Марджори: раз десять, не больше, если не считать их поездки на Барбадос. Они остановились в отеле. Всю ночь ветер качал пальмы. Он подарил ей букетик гардений; они росли там повсюду. Их сладкий, до боли знакомый аромат – они пахли мускусом – мешал ему спать. Да все это напоминало ему отца. Да, да! Не говори матери, сынок. Ты же знаешь, ни за что на свете я не причиню ей боль. И до конца остался верен этому принципу: не обидел ее и не бросил детей. Но нельзя же ведь сравнивать ту женщину с Кэт!

А что мы вообще знаем о себе и о других? – думал Фрэнсис. Я перестал надеяться, что моя мать когда-нибудь приедет на Сен-Фелис. Из-за чего она так долго не приезжала сюда, какие таинственные причины, а может быть, страх удерживали ее вдали, на расстоянии от этого острова? Я так и не узнал. А сама знала ли она истинную причину? Он метался, перескакивал мысленно с одного на другое, Марджори, Кэт, его родители, еще не родившийся ребенок. Господи, помилуй его! И пусть их связывают с сыном более близкие, лучшие отношения, чем были у Фрэнсиса с отцом!