— Я занят!

— Очень нужен!

— Сейчас посмотрю, что там, — сказал Бьярке, поднимаясь на ноги.

В «Ла Латьер Жуайез» компания продолжала веселиться. Пили, бренчали на лютне, распевали баркароллы — но сколько ни терлась возле них Маринка, сколько ни улыбалась, стреляя зелеными глазами — ей упорно отказывали во внимании. А примкнуть к разбитной компании ей очень хотелось. Помыкавшись, она в конце концов она решила обидеться и уйти.

На страте бабье лето было в полном разгаре, полуденное солнце начало даже слегка припекать розовую с веснушками маринкину кожу. Внезапно она поняла, почему ее не приняли — суеверная римская публика не любит рыжих женщин! Стало еще обиднее.

Нестор, насмешливый и ленивый, порядком ей надоел за это время. Мать скоро уедет — в зябкий, промозглый осенний Киев — бррр. Маринка боится солнца, но любит, когда тепло. Маринка любит тень южных деревьев в жаркий полдень. И еще Маринка любит, когда ее развлекают — любовью и россказнями. Нестор, дубина, рассказывает ей о древних сражениях, а ведь должен был бы понять, что не сражения интересны Маринке, а кто с кем спал, и почему. Такие истории Нестору тоже известны, но почему-то он их рассказывать стесняется. И еще Нестор грубоват в постели, совсем нет в нем чувственности. Маринка любит чувственность. Также, Нестору следует чаще мыться.

На Рю Ша Бланк Маринка вдруг остановилась, почувствовав неладное. Страт пуст, но он и не бывает многолюдным. Мезон — тот же, что вчера и позавчера, те же окна, тот же фасад. Но — другое настроение нынче у мезона. Мезон выглядит, как глуповатый человек, пытающийся заманить ближнего в ловушку — мол, иди сюда, ничего страшного. И только отчаянно глупый ближний поверит и пойдет, и попадется.

В палисаднике размышляют о естестве и сущности привязанные к деревьям четыре лошади под седлами. Это марьюшкины друзья прибыли, ничего страшного, продолжал уговаривать Маринку глупый мезон. А чего это они здесь делают, ее друзья, в таком количестве, спросила Маринка. А приехали погостить, с фальшивым добродушием отвечал ей мезон. А где мать, спросила Маринка. Ну, где ж ей быть, в «келье» своей, конечно же. Нет, мать не в келье. В келье, в келье, уверял мезон фальшиво. Ты зайди, и сама увидишь. А что если я посмотрю в окно, подумала Маринка. А ты посмотри, поддакнул ей мезон. Зайди в палисадник, калиткой скрипни погромче, подойди к окну, да посмотри, еще и ладонью прикройся, а вон и ставня как раз открыта. Нет, решила Маринка, в палисадник я пока что заходить не стану. А если я залезу вон на то дерево на страте — будет лучше видно, а то мне забор мешает. Посмотрю, что там и как. Ну зачем тебе лезть на дерево, уговаривал ее мезон. Порвешь себе рубаху и поневу только. Не лезь ты на дерево. Еще увидит кто! Женщинам по деревьям лазить не положено, чай не кошки они. И вообще — заходи смело внутрь. Здесь рыжим раздолье. Особенно женщинам.

Маринка подошла к дереву и посмотрела по сторонам. Никого. Подпрыгнув, она ухватила обеими руками нижнюю ветку липы, задрала правую ногу, уперлась в ствол, и попыталась подтянуться. Не вышло. Тогда она задрала и вторую ногу. Повернув голову чуть назад, она сообразила, что все видит, что нужно — солнце как раз светило под нужным углом, а глаза Маринки находились чуть выше забора.

Мать сидит на ложе в спальне Марии. Сама Мария стоит перед мужланистым варангом и кричит на него. Варанг вдруг с размаху бьет Марию по лицу. Другой варанг захлопывает ставню.

Ну ты и сволочь, сказала Маринка мезону, и спрыгнула вниз.

Теперь нужно спокойно подумать, только не здесь. И Маринка, похолодев, зашагала по страту — прочь от мезона.

Легко сказать — идти и думать. Нет, чтобы думать, нужно стоять на месте. А еще лучше лежать. И совсем хорошо — лежать и не думать, а красивый юноша пусть ласкает и развлекает, а не так, чтобы поджилки тряслись.

Пройдя несколько стратов, Маринка остановилась под каштаном неподалеку от грязной, мутной Сейнен.

Мать никогда не заходит в спальню Марии. Незачем, да и по этикету не положено. Тем более странно, что в спальне Марии находятся какие-то варанги, бьющие княжну по лицу. Друзей Мария приняла бы в гостиной, и по лицу бы ее там не били. Значит, в спальню к ней они вошли против ее желания. Поскольку желание и воля у таких людей, как Мария — одно и то же, значит они вошли против ее воли. А если что-то происходит против воли Марии, значит Мария — не та Мария, что была вчера. Это — Мария, которая потеряла власть.

Самое разумное — сделать вид, что меня это все не касается, нанять повозку, и уехать. Можно в Болонью — там, помнится, было хорошо и тепло. Можно в Венецию — там, говорят, тоже хорошо, хоть и холодно зимой. Венеция стоит на каналах, а каналы соединены с морем… хмм… как же оно называется? Влагалитика? Математика? Не помню, но, в общем, противное море, неласковое. Болото, а не море.

Она заметила, что стоит перед домом Нестора. Вот только этого не хватало! Она — тридцатилетняя, независимая, дочь авантюристки и сама авантюристка, опытная, умная — пришла просить помощи у какого-то наивного мальчишки! Чем он может ей помочь? Да ничем. Будет говорить всякие глупости. А кто ей вообще может помочь, и какая именно помощь ей нужна?

Спасать себя? Ну, это просто… впрочем, нет, все деньги — в «келье» у матери. Спасать мать? Просто поделиться с кем-то — вот, мол, какая незадача?

Маринка задумалась.

А! Нестор-то — будет ее искать, пойдет в мезон, а в мезоне эти варанги, его схватят. Вот зачем она здесь. Нужно Нестора предупредить. Вот, это правильно и благородно.

Маринка кивнула самой себе, тряхнула рыжей гривой и, пройдя палисадник, стукнула несколько раз веснушчатым кулаком в дверь.

Открыл ей худощавый мужчина с длинными светлыми волосами, среднего возраста, в купеческой одежде. Сперва она его не узнала, а потом вспомнила — это отец Нестора. Со свердом в руке почему-то, и со свирепым выражением лица.

Отец Нестора убрал свирепость и внимательно на нее посмотрел, после чего посторонился, пропуская ее внутрь, и даже делая пригласительный жест свободной рукой. Закрыв за ней дверь, он снова на нее посмотрел. Маринка оглядела помещение — Нестор, привставший от письменного стола, и двое каких-то гвардейцев, сидящие на сундуке рядышком, смотрящие на нее удивленно. У одного из гвардейцев, который потолще, лицо в крови.

— Что случилось? — спросил Хелье, поняв, что Нестор еще некоторое время будет собираться с мыслями. — На тебе лица нет, Маринка.

— Разве? — спросила она.

— Кто тебя напугал?

— Напугал?… Да, пожалуй. Пожалуй, меня напугали.

— Расскажи.

Она хотела было по привычке поломаться, но сообразила, что, возможно, это будет не ко времени.

— А кто эти люди?…

— Это не важно, — заверил ее Хелье. — Не обращай на них внимания. Им все равно не жить.

Маринка с ужасом на него посмотрела.

— Говори по-гречески, они греческого не знают.

— Я шла домой…

И она рассказала. Хелье несколько раз по ходу рассказа переспрашивал, просил разъяснить непонятное слово или фразу. Выслушав Маринку до конца он повертел головой, покусал губу.

— В общем, понятно, — сказал вдруг Нестор.

— Что тебе понятно? — спросил Хелье мрачно.

— Ежели предводительница Неустрашимых спит с польским наследником…

Хелье уставился на него. Маринка не поняла, кто такой «польский наследник».

— Откуда тебе известно, кто она такая? — спросил Хелье.

— Что ж это, тайна великая, что ли?

— А про польского наследника?

— Мы с ним часто вместе выходили. И приходили. И пили там, в доме.

— И он тебе рассказал?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь, что он польский наследник?

— Догадаться было несложно.

— Уточни — ты имеешь в виду наследника престола?

Маринка заинтересовалась. Также, заинтересовались гвардейцы на сундуке.

— Он — наследник престола? — спросила Маринка.

— Да, ну и что? Неплохой паренек, надо сказать. Не злой.