Один из них вчера ездил в Коннектикут за полтораста долларов, другой отхватил Филадельфию и привез домой двести...
-- Зачем мне ваши "филадельфии", -- сказал третий таксист со строгим мужественным лицом. -- Я по городу сделал больше.
-- Больше? -- изумился я.
-- Представь себе: 287 монет! -- отвечал кэбби, и его лицо стало еще мужественней.
-- Сколько же ты проработал часов? -- вмешался в разговор черный кэбби, с которым мы как-то познакомились и поболтали на Пенсильванском вокзале. Родом из Британских колоний, он жил в Лондоне, был одним из лидеров профсоюза цветных рабочих, теперь почему-то оказался в Нью-Йорке.
-- Я никогда не работаю больше десяти часов, -- сказал чемпион таксистов.
-- Как же ты сделал триста долларов?
-- 287...
Послушать, как зашибаются бешеные деньги, было интересно не только мне; чемпиона окружили. Скромность, однако, не позволяла ему хвастать перед другими водителями своим исключительным профессиональным мастерством. Заработал он так много просто потому, что вчера ему по-сумасшедшему везло! Он подобрал пьяного. Пьяный заплатил двадцать долларов вперед, а когда приехали, забыл об этом и дал еще двадцать. Так ведь на том не кончилось! Вылезая из кэба, пьяный попросил проводить его к лифту -- еще двадцатка...
Слушатели были в восторге. Как они радовались за этого кэбби! Меня и моего знакомого совсем оттеснили, а чемпиона перебил таксист, которому накануне повезло еще больше! Он вез в Вайтстоун невероятно щедрую семейку: папу с мамой и дочку с мужем. Папа дал 16, мама 18, дочка 20, а муж 25!..
-- Зачем они врут? -- тихо спросил я.
-- Так легче жить. Хочется, чтобы хоть кто-нибудь и им позавидовал, -комментировал парень из Лондона, а врун заливался:
-- Я вообще везучий!..
-- По-моему, не очень, -- громко сказал мой знакомый. Все неприязненно уставились на него, но он не смутился:
-- Те, кому в жизни везет, не водят такси. Те, кому везет, сейчас еще спят. Они проснутся, когда мы вернемся в город, и поедут в наших кэбах в свои офисы -- продавать дома, нефть, кока-колу, акции. Бывают везучие бизнесмены, везучие актеры, адвокаты, а везучих кэбби не бывает. Здесь все неудачники...
Потупились, никто не сказал ни слова. Мне тоже стало не по себе. Бочком, бочком отодвинулся я в сторонку и по проходу между желтыми машинами спустился в бетонный, продуваемый ветром туннель.
Туннель этот вывел меня к вестибюлю аэровокзала, у входа в который тоже собрались таксисты. Они стояли полукольцом, в центре которого находились двое: один, с зубами из нержавеющей стали, сидел на гранитном выступе стены, а над ним громоздился буйвол, рот которого сверкал золотом, как сокровищница Алладина. Именно по этим зубам: золотым и железным, я догадался, что оба -мои земляки.
Острием булавки "Алладин" тыкал сидевшего перед ним кэбби в щеку:
-- Здесь и здесь -- одинаково?
Медицинский осмотр (?) в такой необычной обстановке сопровождался еще более необычным для врача и больного разговором:
-- Ты же идиот! -- приговаривал врач, постукивая пациента по колену небольшим гаечным ключом, а пациент дрыгал ножкой и огрызался:
-- Так сделай меня умным!
-- А кто это может?.. Ты человеческий язык понимаешь: тебе нельзя работать.
-- А кто за меня будет платить?
-- Ты сдохнешь!..
Ко мне подошел грузин в кепке, промышлявший у отеля "Мэдисон":
-- Самолет уже приземлился, сейчас поедем.
Вровень с нашими лицами поднялся назидательный палец:
-- Не будем забывать, товарищи, что рейс международным: пассажиры должны пройти таможню...
Габардиновый, хоть и с бахромой на концах рукавов, макинтош. Такая же, видавшая виды, но некогда подобранная в тон велюровая шляпа.
-- Вы его знаете? -- спросил я таксиста в велюровой шляпе, указав взглядом на "невропатолога" с золотыми зубами. Чуть приспустились веки, и это означало -- "да"...
-- Он врач?
Последовал едва заметный кивок. Очевидно, Габардиновый Макинтош привык к тому, что окружающие улавливают его ответы...
-- Почему же он работает в такси?
-- А что еще ученый человек может делать в этой вонючей Америке?
"Вонючей"?
Я не рискнул противоречить вслух, но и согласия с категорическим таким суждением не выразил. Это было расценено, как дерзость. Царапающий взгляд измерил мой рост:
-- Когда ты приехал?
-- Года три назад...
-- И до сих пор ничего не понял! -- Габардиновый Макинтош закинул рукава за спину и зашагал прочь, а грузин в кепке покачал головой, осуждая меня.
-- Кто это? -- поинтересовался я.
-- Балшой человек! -- с печалью ответил грузин и вернул разговор в заглохшее было русло: -- Земляк, я тоже не сразу раскусил этих американцев.
И он добросовестно, обстоятельно принялся растолковывать мне разницу между обманчивым первым впечатлением, которое американцы производят на доверчивого эмигранта поначалу, и тем, что они собой представляют на самом деле.
Трудолюбивый грузин начал водить желтый кэб на второй день по приезде, хотя по-английски не понимал ни слова, а Нью-Йорка, разумеется, тоже не знал:
-- Пассажиры, ты же сам знаешь, смеются, дорогу показывают, "типы"27 хорошие платят. Но я тогда еще глупый бил, думал: какие добрые, какие хорошие люди!
Поумнел грузин примерно через неделю, когда его с женой пригласила на обед чета волонтеров, помогавших новоприбывшим из России:
-- Абикнавэны абет. Суп -- из пакетика, турка28 -мороженая. Павериш, я это кушат нэ мог. Варенья немножко скушал, чаю выпил, гаварим спасибо и пошли в синагогу...
Однако, вовсе не обед -- скромный или неудачный -- задел грузинское самолюбие, а то, что после службы в синагоге, когда евреи столпились на крылечке, -- и тут я своему приятелю вполне поверил, -- стали волонтеры отчаянно хвастаться своим гостеприимством. Познакомьтесь, это семья евреев из Советской Грузии; мы их только что обедом угощали... Рассказ сопровождался подмигиваниями и перешептываниями: можете, дескать, представить себе, какой это был обед и как наши гости, дай им Бог здоровья, уписывали американские вкусности!.. Именно тогда у грузина в кепке открылись глаза, и он понял, что Америка -- ванючая, и народ в ней живет -- ванючий!