- А что вы потребуете взамен?

- Разумеется, ничего, кроме вашего расположения.

- Брат передал мне свой дневник для опубликования.

- Если это для вас лучше - публикуйте.

- Наверно, оба вы никогда и не пытались понять друг друга.

- Пожалуй, нет.

- А ведь вас там было только четверо белых. Можно спросить, что именно раздражало вас в моем брате?

- Если я скажу, вы на меня рассердитесь.

- Нет, я умею быть справедливой.

- Что ж, прежде всего я убедился, что у него обо всем есть предвзятое мнение и он отнюдь не собирается его менять. Вот мы попали в страну, которой совсем не знаем, живем среди индейцев и других малоцивилизованных людей, а капитан Черрел хочет, чтобы все было как в Англии, по всем правилам, и чтобы правила эти соблюдались. Я думаю, если" бы ему позволили, он надевал бы к ужину фрак.

- Но помилуйте, - сказала, немного растерявшись, Динни, - мы, англичане, убедились на опыте, что строжайшее соблюдение правил - наша главная опора. Мы добились своего в самых диких и забытых богом местах только потому, что везде оставались англичанами. Читая дневник брата, я, наоборот, думала: беда его в том, что ему не хватило твердости и выдержки.

- Да, не в пример лорду Саксендену или мистеру Бентуорту, - Халлорсен кивком головы указал на конец стола, - он у вас не типичный Джон Буль; может, потому-то я его и не понял. Нет, он человек очень нервный и уж слишком скрытный - стиснет зубы и грызет себя втихомолку. Похож на породистого скакуна, запряженного в извозчичью пролетку. Вы, видно, из очень старинного рода, мисс Черрел?

- Да, но мы еще не впали в детство.

Она заметила, как он перевел глаза на сидевшего напротив Адриана, потом посмотрел на тетю Уилмет и на леди Монт.

- Мне бы хотелось побеседовать о старинных семьях с вашим дядей, хранителем музея, - сказал он.

- А что еще вам не понравилось в брате?

- Понимаете, я чувствовал себя перед ним дубиной.

Динни чуть подняла брови.

- Вы только представьте себе, - продолжал Халлорсен, - мы попали в распроклятое - извините за выражение! - место, в страну примитивную, грубую. Что ж, я и сам становился примитивным, грубым - под стать этой стране; а он этого не желал, и все тут.

- Или не мог? А может, все дело в том, что вы - американец, а он англичанин? Сознайтесь, профессор, мы, англичане, вам не нравимся.

Халлорсен рассмеялся.

- Вы мне очень нравитесь.

- Спасибо, но нет правил без...

- Что ж, - лицо его стало жестче, - я не люблю претензий на превосходство, в которое не верю.

- А разве мы одни этим отличаемся? Как насчет французов?

- Будь я орангутангом, мисс Черрел, мне было бы наплевать, что шимпанзе задирают нос.

- Понимаю, это уже совсем другая порода. Но, простите, профессор, как насчет вас самих? Разве вы не избранная раса? Разве вы этого не твердите все время? Разве вы согласитесь поменяться местами с каким-нибудь другим народом?

- Ни за что.

- А разве это не равносильно претензии на превосходство, в которое не верим мы?

Он рассмеялся.

- Тут вы меня поймали; но до сути дела мы еще не добрались. В каждом человеке есть своя спесь. Мы - молодая нация; у нас нет ваших корней и вашей старины; у нас нет вашей привычки считать себя солью земли; мы еще не устоялись - слишком уж нас много и слишком мы разные. Но, кроме наших долларов и наших ванных комнат, у нас есть еще кое-что, чему вы можете позавидовать.

- Что именно? Назовите, пожалуйста.

- Видите ли, мисс Черрел, мы твердо знаем, что у нас есть достоинство и энергия, вера и возможности, которым вы можете позавидовать; а вы не завидуете, и тогда нас возмущает ваша косность и высокомерие. Вы похожи на шестидесятилетнего старика, который смотрит свысока на молодого человека тридцати лет, а это, простите, идиотство.

Динни глядела на него молча; его доводы произвели на нее впечатление.

- Вы, англичане, раздражаете нас тем, что утратили всякое чувство нового; а если оно у вас и есть, вы уж больно ловко его прячете. Наверно, мы, в свою очередь, чем-то раздражаем вас. Но мы раздражаем только вашу кожу, а вы - наши нервные центры. Вот, пожалуй, и все, мисс Черрел.

- Понимаю, - сказала Динни, - все это страшно интересно и, я думаю, в общем, справедливо. Но тетя встала, поэтому я должна унести свою кожу и дать успокоиться вашим нервным центрам.

Она поднялась и улыбнулась ему через плечо. Молодой Тасборо был уже у дверей. Она улыбнулась и ему, прошептав:

- Поговорите с моим другом-недругом; он того стоит.

В гостиной она подсела к "тигрице", но разговор у них не клеился: мешало взаимное восхищение, которого ни та, ни другая не хотели выказывать. Джин Тасборо только что исполнился двадцать один год, но Динни казалось, что собеседница много старше ее. Она привыкла веско и категорически - хоть и не глубоко - судить о вещах и людях; о чем бы ни заходила речь, у нее обо всем было свое мнение. Она незаменима в беде - решила Динни; вот уж кто постоит за своих, - но зато будет править ими железной рукой. Под ее напористой деловитостью Динни чувствовала какое-то странное, хищное очарование, - стоит ей захотеть, и она вскружит голову любому мужчине. Хьюберта она покорит с первого взгляда! И, придя к такому выводу, Динни серьезно задумалась, хочет ли она этого. Вот та самая девушка, которая сразу же заставит брата забыть обо всех его злоключениях. Но хватит ли у него сил и энергии, чтобы с ней совладать? А вдруг он влюбится, а ей не нужен будет совсем? Или влюбится и попадет к ней под башмак? И к тому же... деньги! Если Хьюберт не получит назначения или вынужден будет уйти в отставку, - на что они будут жить? Не считая жалованья, у него только триста фунтов в год, а у девушки, по-видимому, - ни гроша. Да, все это - палка о двух концах. Если Хьюберту дадут снова окунуться в армейскую жизнь, ему ничего больше и не нужно. Если же он и дальше останется без дела, ему нужно отвлечься, но он не может себе этого позволить. И в то же время разве такая девушка не сделает карьеру тому, за кого выйдет замуж? Они продолжали беседовать об итальянской живописи.

- Между прочим, - сказала вдруг Джин, - лорд Саксенден говорит, что вам от него что-то нужно.

- Да?

- Что именно? Я заставлю его это сделать.