НАПОЛЕОН: Скажи, Коленкур, я очень плохо выгляжу?

КОЛЕНКУР: Нет, сир. Хуже, чем десять лет назад, но не более того.

НАПОЛЕОН: Льстишь ты довольно оригинально.

КОЛЕНКУР: Сир, господин губернатор просит принять его.

НАПОЛЕОН: Я не хочу его видеть.

КОЛЕНКУР: Но он все равно придет.

НАПОЛЕОН: Зачем же спрашивать моего согласия?

КОЛЕНКУР: Как же быть, сир?

НАПОЛЕОН (пожимая плечами): Не знаю. Мне не нужна видимость власти, если это одна только видимость.

КОЛЕНКУР: Я попытаюсь его не пустить.

НАПОЛЕОН: Не надо. Мне приходилось иметь дело и с более докучливыми господами. Правда, это было давно.

КОЛЕНКУР: Ваше величество, я должен вам кое-что сказать.

НАПОЛЕОН: Ну так говори.

КОЛЕНКУР (торжественным шепотом): Ваше величество, в Европе неспокойно.

НАПОЛЕОН: Что с ней?

КОЛЕНКУР: Бурбоны надоели Франции.

НАПОЛЕОН: При чем тут Европа?

КОЛЕНКУР: Вы сами так говорили.

НАПОЛЕОН: Ну и что? Тем хуже для меня. Теперь англичане вцепятся в меня клещами.

КОЛЕНКУР: Ко мне подошел помощник капитана с английского корабля, который только сегодня приплыл.

НАПОЛЕОН: Из Ливорно?

КОЛЕНКУР: Да, ваше величество. Он сказал...

НАПОЛЕОН: Для передачи мне?

КОЛЕНКУР: Видимо, да. Он сказал, что некая значительная организация решила добиваться вашего возвращения. Я так и не понял...

НАПОЛЕОН: Он не сказал, кто в нее входит?

КОЛЕНКУР: Он темнил, и я не решился настаивать. Может быть, князь Талейран.

НАПОЛЕОН (мрачнея): Это вряд ли. Хотя... Он давно считает меня конченым человеком. Может, снова захотел испытать судьбу. Попроси ко мне лорда Хоу.

КОЛЕНКУР: Он только что уехал домой, ваше величество.

НАПОЛЕОН: Тогда не нужно. Давай сидеть, как будто нам в самом деле нечем заняться. Если до нас действительно кому-нибудь есть дело, пусть пеняет на себя. Нам с тобой никто не нужен. (Коленкур кланяется.) Коленкур, в каком состоянии мои записки?

КОЛЕНКУР: Я всегда к вашим услугам, сир.

НАПОЛЕОН: Садись. (Коленкур садится на стул. Наполеон начинает ходить по комнате, сначала медленно, а потом все быстрее.) Ну, так как дела?

КОЛЕНКУР: Я подготовил все, о чем вы говорили.

НАПОЛЕОН: Пиши. Готов?

КОЛЕНКУР: Да, сир.

НАПОЛЕОН: Мне трудно судить, что изменилось бы, если бы я не предпринял некоторые действия, оказавшиеся впоследствии ошибочными, например, промедление в Испании, отставку Талейрана, отказ от мирного договора с Фоксом и потом, когда мне отдавали правый берег Рейна. Это не очень хорошо звучит, да и порядок неправильный, неважно, потом исправишь. Это не все были и другие ошибки. Скорее всего, ничто бы не изменилось. Люди, которые предали меня, так или иначе сделали бы это, бесчисленные русские, австрийские, английские и прочие армии все равно выступили бы против Империи, мирный договор ничего бы не дал, и невозможно определить, насколько дороже это могло бы обойтись Франции. Но отсюда не следует, что я обязательно должен был пасть. Мне еще недавно досаждала другая мысль - я думал о том, что неизбежно должен умереть. Как непредусмотрительно! Сейчас она мне не досаждает. Чтобы выжить, чтобы моя Франция не была растоптана, как в четырнадцатом и пятнадцатом годах, я должен был побеждать всех на свете, побеждать до бесконечности, побеждать случайности и выходить из неблагоприятно складывающихся ситуаций. Поэтому-то и было достаточно движения атома, чтобы меня свалить. На протяжении долгих лет удача мне улыбалась, я был ее баловнем, ну, и что можно из этого заключить - в конце концов именно я стал жертвой самой горькой несправедливости, почти обмана с ее стороны, да, обмана, потому что действия Груши не были изменой. Во что обошлись бы при таких обстоятельствах мои победы не только Франции, но и всей Европе? Я побеждал, когда рисковал прежде всего своей шкурой. Так было в Италии, в Австрии, в Пруссии, даже в России, пока я не занял Москву. Шварценбек разбил меня под Лейпцигом - он напрасно это сделал. Два дня, невзирая на превосходство в силах, невзирая на измену целой армии, он ничего не мог поделать - пока не подломился мост... Он не заслужил этого успеха и только поэтому не сумел его развить. Кто знал победы, равные моим? На протяжении пятнадцати лет я был необходим Франции. Кто еще может этим похвастать? Сейчас Европой управляет поколение, воспитанное мной, пусть даже это поколение моих врагов. Тем не менее, Франция обходится без меня, обходится - значит, может обойтись. Что изменится, если я вернусь к власти? Ничего. Любить меня это поколение не станет, новых друзей я уже не приобрету, а старые друзья большей частью меня забыли. Я даже не знаю, какова судьба моего сына, а моя жена... Коленкур, вычеркни это. (Он замолкает.) Дальше. Мое возвращение - это война. Я не прекращал ее ни на минуту, даже когда мог, так что для меня это не новость. Но давайте зададимся вопросом - война против кого? Даже я не могу воевать со всем светом. Я все-таки не Беллерофонт. И тем не менее, я был бы сейчас наилучшим государем для Франции. Но не слишком ли велика честь? Вся Европа двинулась бы против нее при одном моем появлении в Париже. Но ведь это значит, что все эти годы война шла не против Франции, а против меня. Запиши, Коленкур, меня не победил ни один из моих противников. Что они в этом понимают! Господь Бог обрушил на меня величайшие испытания и на некотором этапе потребовал моей отставки. Тогда я сложил оружие. Еще полгода назад мне очень немного было нужно, чтобы начать сначала.

КОЛЕНКУР: Немного медленнее, сир, я не успеваю.

НАПОЛЕОН: Хорошо. Король Людовик по наущению герцога Отрантского расстрелял Нея. Я бы этого не сделал. Коленкур, не пиши. Должно быть, он очень одинок, король Людовик. Мне никогда не приходилось бежать из Парижа. Он сделал это так неуклюже, что чуть не проиграл в пятнадцатом году. Да, Коленкур, если я когда-нибудь был счастлив... (Молчит.) Если бы я был сейчас тем, чем должен быть, я по крайней мере знал бы, кому следует доверять. Как ты думаешь, у меня хватило бы порядочных людей, чтобы сформировать кабинет министров?

КОЛЕНКУР: Ваше величество, все мы, как порядочные, так и непорядочные, служили бы вам, как и любому другому, честно и с одинаковым усердием.

НАПОЛЕОН: Может быть. Пиши. Я сделал бы то, что сейчас никому не под силу - я кончил бы войну. Франция сохранила бы естественные границы на юге и на востоке и имела бы неоценимые преимущества в своем единоборстве с Англией. (Появляется лакей)

ЛАКЕЙ: Лорд Хоу хочет видеть вас, ваше величество.

НАПОЛЕОН: Боже мой, ну и тон!

Явление 22

(Князь Талейран появляется в двери комнаты. Через другую дверь в нее входят человечек и маркиз де Сомине.)

КНЯЗЬ: Бывают же приятные совпадения! Прошу вас, господа. Замечательно, что вы меня разыскали. Памятуя о некоторых деликатных обстоятельствах должен признаться, что не ожидал увидеть вас здесь, маркиз. Вдвойне жаль, что мне никак не удается принять вас у себя. Ладно, еще сочтемся. Прошу вас, садитесь. (Он проходит вглубь комнаты и усаживается в кресло. Человечек, а затем и маркиз следуют его примеру)

ЧЕЛОВЕЧЕК: Как вы доехали, князь?

КНЯЗЬ: Спросите лучше у моего кучера. Кстати, думали ли вы о том, какую важную роль играют в нашей жизни кучера? Что касается меня, то я доехал на собственных лошадях, стало быть, превосходно.

ЧЕЛОВЕЧЕК: Как вам удается сохранять столько энтузиазма, князь?

КНЯЗЬ (наивно): А ведь вы еще многого не знаете!

МАРКИЗ: Вы здесь инкогнито, ваше превосходительство?

КНЯЗЬ: Теперь уже нет. Впрочем, какая разница... Меня уже десять человек узнали. А, в общем, жаль. У меня много личных дел, и я не хотел кое с кем встречаться, только и всего. Но куда уж там - знаете, сколько приглашений я уже получил? Ничего, это пустяки. Скажите, маркиз, когда вы в последний раз видели графиню Винченци? (Человечек вопросительно смотрит на маркиза)

МАРКИЗ (весьма спокойно): Она в Италии.