Инквизитор поднялся, но на крохотной кухне некуда было деваться, и потому он снова уселся – на широкий подоконник. Поставил рядом недопитую чашку кофе.

– Назар тоже меня спросил. В похожих выражениях; собственно, все это я рассказывал ему и раньше, еще тогда... Гм. После твоего ухода. Но он, видимо, был так расстроен, что ничего не запомнил.

– Люра-а!..

Инквизитор вдруг перегнулся за окно и рявкнул голосом театрального злодея:

– Люра, а ну выдь немедля!

Звякнул на камушке звонок укатывающего велосипеда. Парнишка-ухажер, по-видимому, струхнул.

– Видишь ли, Ивга, – инквизитор усмехнулся, – мне ведь тоже... интересно. Чтобы не таскать невинных по тюрьмам, чтобы не оставлять на свободе злодеек... Но – определить то, о чем ты спросила, практически невозможно. Стечение обстоятельств, внутренние свойства, которых до поры до времени не разглядеть... Скажем, спокойная семейная жизнь с любимым человеком дает большую вероятность, что ведьма до конца дней своих пребудет в добре и законопослушании. Но – не гарантию. Понимаешь?

– И это вы тоже сказали Назару, – предположила Ивга шепотом.

Инквизитор пожал плечами:

– Ты заметила, я стараюсь быть честным? С ним... и с тобой?

– Спасибо.

– Не за что, Ивга... Что ты так смотришь?

Ивга опустила глаза:

– Вы мне жизнь... убили.

– Не преувеличивай.

– Будет справедливо, если теперь вы мне... поможете.

– Помогу, чем сумею... Ты, собственно, о чем?

Ивга намертво сплела под столом пальцы рук:

– Я не хочу быть ведьмой.

Пауза. Веселый щебет за окнами; темпераментная беседа под соседним подъездом. Вероятно, Люра все-таки вышла.

– Нас не спрашивают, Ивга, кем мы хотим быть. Я родился мальчиком Клавом, ты – девочкой Ивгой...

– Нет. Я слы... я знаю, что ведьму можно... лишить ведьмовства. Чтобы она была, как другие.

Инквизитор поморщился. С брезгливостью заглянул в чашку, будто опасаясь встретить там таракана.

– Я даже догадываюсь, от кого ты это «слы». То есть знаешь. Поразительно, каким странным людям позволяется вещать в микрофон.

– Вы скажете, что никогда не проводили таких... опытов? Никогда не пробовали, никогда этим не занимались? Вы скажете это, глядя мне в глаза?

Инквизитор раздраженно поставил чашку на подоконник:

– Давай-ка прекратим этот разговор. Не стоит доверять людям из «ящика». Ни в чем.

Ивгины пальцы, вцепившиеся друг в друга, побелели:

– Где же ваша хваленая... честность?

Их взгляды встретились. Ивга ощутила внезапный приступ тошноты.

...В какой-то момент она решила, что инквизитор везет ее, чтобы сдать в изолятор; к обычному дискомфорту его близкого присутствия добавилось тягостное чувство обреченности. И с этим чувством Ивга провела на заднем сидении всю не очень длинную, но и не короткую дорогу.

Сбоку на ветровом стекле была приклеена картинка с развеселой, хвостатой ведьмой верхом на помеле. Картинка показалась Ивге дурной приметой, знаком странного, изуверского чувства юмора; некая ржавая пружина, все сжимавшаяся и сжимавшаяся у нее внутри, напряглась до последнего предела.

Инквизитор вел машину подчеркнуто неторопливо, внимательно, корректно, как ученик, второй раз усевшийся за руль; скоро центр, в котором Ивга худо-бедно ориентировалась, остался позади, и потянулись пригородные районы – однообразные, пыльные, совершенно чужие. Миновав знак, сообщающий о пересечении городской черты, инквизитор повернул направо, и дорогая мощная машина величественно выкатилась на разбитую проселочную дорогу.

Желтое здание обнаружилось за молодой елочной посадкой – приземистое, двухэтажное, похожее одновременно и на тюрьму и на коровью ферму; Ивга обхватила плечи руками.

– К сожалению, мне придется кое-что тебе показать, – не оборачиваясь, бросил инквизитор. – Именно то, что тебе надлежит увидеть.

Ивга по смотрела на его затылок – ухоженный, волосок к волоску. И больше всего на свете ей захотелось садануть по этому затылку тяжелым молотком.

Высокомерный вершитель судеб. «Шестьдесят два процента», «тридцать восемь процентов»... «Именно то, что тебе надлежит увидеть». По какому праву он обращается с ней, как с лабораторной свинкой? Нет, как с микробом. Как с болезнетворным микробом, а он – добрый доктор...

Приступ ярости оказался внезапным и беспричинным. Просто лопнул тугой пузырь, вместилище ее потерь, унижений и страхов.

Кажется, ее зубы хрустнули. Кажется, глаза застлала красная пелена; невероятно, как в одном человеческом существе может помещаться столько ненависти. Непонятно, как она смогла вынести такое – молча и неподвижно. Со стиснутыми зубами.

Но уже в следующую секунду она вцепилась в волосы сидевшего за рулем мужчины.

Вернее, чуть было не вцепилась. Потому что в последний момент он ушел в сторону, поймал ее руку и резко дернул на себя. Машина вильнула; рука инквизитора обхватила ее за шею и вдавила лицом в твердое плечо.

– Палач!..

Она рванулась. Машина вильнула снова; Ивге показалось, что сейчас она кувыркнется вперед и упадет на руль, пробив ногами ветровое стекло.

– Палач! Собака! Гад! Сволочь! Пусти-и...

Рот ее оказался зажат жесткой обшивкой сидения. Руки, взявшиеся было царапать и рвать, ослабели от боли; боль была такая, будто голову выворачивают из плеч, как пробку с бутылки.

– Палач!..

Машина замедлила ход, потом остановилась. Ивгу выпустили; прядь ее рыжих волос зацепилась за пуговицу на его воротнике и, отпрянув назад, она чуть не сняла с себя скальп. Так, что на глаза мгновенно навалились слезы.

– Всех вас, – прошипела она сквозь боль. – Всех вас, сволочей... Ненавижу. Раздавить, как клопов... Палачи...

Она на минуту ослепла. Может быть, из-за пелены слез, а может быть, у нее просто потемнело в глазах; дверца, на которую она навалилась в поисках выхода, вдруг поддалась, и Ивга вывалилась из машины на обочину.

Туман перед глазами разошелся. Специально для того, чтобы Ивга увидела лежащий неподалеку камень; скрючившись от боли, подняла и швырнула. Боковое стекло роскошной машины пошло сотней трещин, перестало быть прозрачным, перестало быть стеклом; Ивга ощутила мгновенную свирепую радость; камней больше не было, она набрала полную горсть щебенки: