- Так что же тебе тогда Ваня сказал?
- Ну, я же говорил... Он начал бить на мою комсомольскую совесть. Как будто я сам не понимаю. Если б не было этой совести, меня в кандидаты партии не приняли бы...
- Когда у тебя стаж кончается? - спросила Мария Николаевна. Она уже знала, что брат кандидат партии, ему также было известно из писем, что сама она вступила в кандидаты весной прошлого года.
- Осенью, - ответил Александр.
- А меня в четверг будут принимать в члены. Знаешь, страшновато. Я "Краткий курс" уже весь по страничкам знаю. Закрою глаза и вижу, что на странице написано вверху, а что внизу, как будто читаю.
- Понимать надо, а не заучивать... Мария Николаевна рассмеялась.
- А ты, Шурик, каким был задирой, таким и остался... Я сейчас на такой работе, на которой непонятливых не держат... Политотдел...
И снова она стала рассказывать о том, что было ей приятно вспоминать: как Полбин с фронта прислал ей третью рекомендацию и как, узнав, что она принята в кандидаты партии, дал в один день четыре поздравительные телеграммы, "чтобы какая-нибудь непременно дошла". Дошли все четыре, но с промежутками, и первое время всем в доме казалось, что телеграммы будут приходить одна за другой каждый день, и было весело и радостно...
Вмешалась Полина Александровна:
- Шурик, а может, тебе сейчас нужно попроситься в часть к Ивану Семеновичу? Он большой командир...
- Нет, - отрезал Александр. - Даже если будут посылать, не пойду. Я его уважаю, он Герой и талантливый летчик, но я не хочу... чтоб на меня чужая слава падала...
- Почему чужая? Он тебе родной, - ласково сказала мать.
- Я свою славу сам добуду. Научусь воевать. А Мария Николаевна смотрела на брата с одобрением. Ваня тоже такой, всегда говорит: "Я сам".
Легли спать за полночь. Полина Александровна сказала, что она еще посидит, хочет почитать книжку. Она надела очки, взяла книгу н села на стул у изголовья сына. Вскоре Александр уснул. Она держала книжку у самого лица, но из-под очков все время смотрела на разметавшиеся по подушке белокурые волосы сына. Изредка она беззвучно шептала: "Шурик приехал", и ей не хотелось, чтобы он куда-то опять уезжал.
Глава V
Полбин летел на веселой стрекотушке У-2 в штаб воздушной армии. На совещании, которое должно было подвести итоги действий авиации в сражении за Курск и Орел, ему предстояло докладывать о работе пикировщиков. В кабине лежали свернутые в трубку листы ватманской бумаги - схемы и чертежи.
Был очень ясный, солнечный день. По земле, сбоку, неторопливо бежала тень самолета. Она часто закрывала воронки, пепелища с торчащими печными трубами, сожженные немецкие танки, скелеты автомашин.
Несколько дней тому назад, пятого августа, в Москве был дан первый с начала войны орудийный салют в честь полков н дивизий, освободивших Орел и Белгород.
Полбин поправил бумажный сверток, осмотрел небо. Оно было высокое, без единого облачка. Не было видно и самолетов. А сколько их летало в этом небе совсем недавно! Днем они ходили ярусами, иной раз не сразу удавалось разобраться, где свои, а где чужие. Воздушные бои закипали одновременно в нескольких местах - только оглядывайся! Ночью до самого рассвета не затихал гул моторов в звездном небе. На западе оно было освещено багровым пламенем, как будто там горела земля.
Мотор У-2 трещал бойко, задиристо, точно самолет радовался хорошей погоде, спокойному воздуху и тому, что не нужно припадать к земле в страхе перед "Мессершмиттами", которые еще недавно шныряли над дорогами, как коршуны.
У Полбина было отличное настроение: доклад он продумал хорошо, собирался сообщить о некоторых новинках в тактике пикировщиков, а главное, рассказать об изумительном росте людей, еще недавно слывших рядовыми летчиками и вдруг поднявшихся до высот всенародного признания. Четверо, в числе их Панин, стали Героями Советского Союза...
Показалась рощица, за ней большой пруд с плотиной и деревня, половина которой вдоль единственной улицы выгорела начисто.
Полбин приземлил самолет на узкой площадке между прудом и рощей. Здесь уже стояло несколько У-2, притулившихся к ветлам, и около крайнего Полбин вдруг увидел человека, который сначала показался ему знакомым, потом незнакомым, только похожим на кого-то, а потом стало ясно, что это Федор Котлов, загорелый и сильно похудевший.
Федор тоже узнал его, пошел навстречу, расплылся в улыбке:
- Полковник! Откуда, парнище?
- Из лесу, вестимо, - ответил Полбин со смехом, испытывая удовольствие от находчивости Федора: это привычное обращение, которым обменивались когда-то два учлета Оренбургской авиационной школы, сразу напомнило, как много воды утекло с тех пор. Сейчас друг против друга стояли два полковника авиации, оба с боевыми наградами, командиры авиационных соединений... Полбин еще до этой встречи знал из разговоров с работниками штаба армии, что Котлов командует дивизией, которая переброшена на этот участок фронта до начала Курской битвы.
Пожимая Федору руку, разглядывая его, Полбин подумал, что как ни изменились они оба за десять-двенадцать лет, а старичок У-2, стоявший у начала их летных биографий, остался неизменным: тот же деревянный винт с латунной оковкой по ребру атаки, пятицилиндровая "звездочка" мотора, легкие, туго обтянутые перкалем крылья...
Но эта мысль подверглась серьезному пересмотру, как только Котлов рассказал о своей работе. Он командовал дивизией легких бомбардировщиков, состоявшей из безобидных на вид У-2. Самолет, служивший когда-то только первой ступенью при обучении летчиков, а в начале войны применявшийся в качестве связного, транспортного и санитарного, со времен Сталинградского сражения встал в строй боевых машин. На нем летали преимущественно ночью, с аэродромов "подскока", то-есть с площадок, находившихся в двух-трех километрах от переднего края. Подвесив бомбы, У-2 взлетали, набирали небольшую высоту и шли к фронту. Над самой передовой они выключали моторы и, планируя, бесшумно выходили на цель. Бомбы падали в немецкие окопы и блиндажи будто с ясного неба. Пока фашисты, суетясь и проклиная "рус фанер", как они прозвали этих маленьких мстителей, беспорядочно стреляли вверх, У-2 бреющим полетом выбирались из зоны огня и садились на своих точках подскока. Опять подвешивались бомбы, опять самолеты повисали над немецким передним краем, освещая его ракетами, хозяйственно выбирая себе цели. Каждый самолет успевал сделать за ночь шесть-семь вылетов, и немцы забывали, что такое покой и сон.
Котлов рассказывал о работе своих летчиков:
- Зенитки нам беды не причиняют. Есть поговорка: стрелять из пушек по воробьям. Вот тут происходит такая стрельба, но только с воробьями ничего не случается. Ни одно зенитное орудие немцев не приспособлено для таких малых высот, с каких мы сбрасываем бомбы, а прямые попадания - это и по теории вероятности такое же редкое событие, как падение крупных метеоритов... За ночь мы успеваем вывезти столько бомб, сколько у тебя, наверное, поднимает целое подразделение пикировщиков. Работники БАО называют нас прожорливыми птичками н ругаются: транспорта не хватает, чтобы завозить бомбы на все точки.
Котлов довольно рассмеялся. Полбин вспомнил вдруг Москву, вечер у пруда в Покровском-Стрешневе и рассуждения Федора о том, что штабная служба тоже важна и интересна, а из столицы никому уезжать не хочется...
До назначенного часа совещания было еще около сорока минут, штаб находился на окраине деревни, в двухстах шагах.
- Посидим тут, закурим по одной, - сказал Котлов, подходя к берегу пруда и доставая портсигар.
Они присели на глинистый обрыв. Пруд обмелел, вода была мутная, ржавая. Недалеко от берега, как спина большой черепахи, блестела под солнцем крыша затонувшего немецкого "оппеля". Из зарослей осоки поднималась станина опрокинутой пушки с камуфлированным желтым стволом, похожим на шею жирафа. Верхушки ветел были срезаны, иссечены снарядами.
Полбин держал подмышкой рулон со схемами, обернутый газетным листом. Газета была выбрана не случайно: он захватил номер "Сталинского сокола" со своей статьей "Комбинированный бой пикировщиков". Эту статью он написал по совету Крагина поддержавшего его Грачева. Начальник штаба сказал тогда, что выступления авиационных командиров в печати есть одна из важных форм популяризации опыта. Полбин так и сказал Котлову, развязывая шпагат, чтобы показать газету: