В 9.17. командир эскадрильи капитан Д., возглавлявший шестерку "ЯКов", обозначил себя в эфире позывным "Сирень-два" и запнулся... смолк. "Этот?" переспросил Хрюкин дежурного, всматриваясь в плотный строй истребителей, выходивших на Рынок. "Он, - подтвердил дежурный. - Он самый, "Сирень-два", тянет выводок навстречу "юнкерсам". Неравная схватка требовала от капитана какой-то предприимчивости, инициативы... не вести же бойцов на заклание! Прикрыться солнцем (солнца не было), использовать облачность (небо было мглистым), набрать высоту... Действовать внезапно, дерзко, с напором... Но капитан, как видно, сомлел в душе. Не пересекая Волги, стал отваливать в сторону, в сторону... вверх по течению. Уклонялся от встречи в буквальном смысле. Страх овладел капитаном и повел его, а ведомые, как бараны - за ним. Уступая поле боя "юнкерсам", выходившим на худосочный наш заслон, истребители отдали "лаптежникам" на растерзание оборонительный рубеж, с таким трудом воздвигнутый. Он был раздавлен и проутюжен.

Под грохот бомбежки Хрюкин затребовал к аппарату командира полка. Аэродром истребителей не отвечал. "Достать!" - рявкнул Хрюкин, и связь, похоже, ему повиновалась: "Слушаю вас, товарищ первый!"... Подкатила заляпанная комуфляжем "эмка" Новикова. Видел или не видел командующий ВВС позорище авиации над Волгой, Хрюкин не знал. Весь во власти стыда и гнева, он дожидался, пока Новиков подойдет к радиофургону. Он хотел, чтобы Новиков слышал его разговор. Присутствие Новикова поднимало накал его объяснений. "Гнешься, как трава! кричал он в трубку. - И на ответственных у тебя постах не комэски!.."

Тут же, на рации, отдал он капитана Д. под трибунал, пообещав каждому, кто сыграет труса, штрафную эскадрилью...

Ночью, подрабатывая текст, занесенный под его диктовку в рабочую тетрадь, он писал: "Отдельные ловчилы и паникеры из среды летного состава своей трепотней создают вокруг немцев несуществующий ореол их непобедимости, преимущества, бегут с поля боя, оставляя без защиты, в одиночестве против численно превосходящего врага подлинных патриотов, героев нашей Родины. Но подлецы не поколеблют воли народа. Бесстрашный летчик-истребитель, как сержант Сузюмов Н. И., сбивший в неравном бою над Волгой одного "юнкерса" лично, а второго - в группе, будет всегда побеждать врага. Таких немец не осилит, от таких немец сам погибнет, от таких он и потерпит свой неминуемый полный крах..."

Рыжеволосый костромич Сузюмов... Житейские невзгоды еще не отпечатались на его лице, но видна усталость. И - успокоенность ожесточенного до крайности человека. В отличие от него, Хрюкина, - в Испании или Китае, - этот парень никому ничего не доказывал. Он делал на Волге то, чего никто другой за него не сделает. "Таких, как Сузюмов, штрафная эскадрилья не замарает, - рассудил Хрюкин. - А капитан Д. пусть хлебает, что заслужил. Пусть отмывается. Все цели одинаковы. Легких в Сталинграде нет. Для малодушных штрафная как чистилище, возможность искупить свою вину перед народом..."

"Выстоим, Коля?" - спросил он Сузюмова. "Живыми не уйдем, товарищ генерал", - ответил ему сержант.

Концовка приказа сложилась так:

"В целях пресечения отдельных фактов трусости и паникерства, препятствующих победе, и поддержания железной дисциплины в духе приказа No 227, создать в 8 ВА штрафные эскадрильи..."

"Хорошо отработан документ, убедительно", - сказал ему генерал Новиков, но не тоном учителя, радующегося успехам ученика; благословляя создание штрафных эскадрилий, командующий ВВС сам нуждался в одобрении и поддержке.

От полкового КП, бугром выступавшего, летчики уходят к своим машинам, на стоянку, небольшими группами, а возвращаются в тенистый уголок с подветренной стороны землянки вразброд, поодиночке; здесь людно, но неговорливо. Летчиков в заношенной фронтовой амуниции выделяет худоба, сухость, неулыбчивость лиц; ждут очередного вылета, пребывая под впечатлением последнего, улавливая все, что происходит на правом берегу реки...

Прошел слушок: Баранова посылают на Ельшанку. Где-то полегчало; под Ельшанкой, что на южной окраине города, напротив, жмет.

Вскоре сам Баранов, поднявшись по стертым глинистым ступеням КП, с раскрытым планшетом в руках подтверждает: да, на Ельшанку.

С кем?

Кого Баранов берет напарником?

В лицах летчиков как будто озабоченность сухой метущейся пылью: командирский выбор пока не сделан, Бахарева с тем же отсутствующим выражением лица сторонится мужской компании летчиков, чтобы не попасть под чью-нибудь тяжелую руку.

- Бахарева, - вслух отметил ее присутствие старший лейтенант, осторожно пробуя больную ногу.

Или поздоровался, отвлекаясь от раскрашенной цветным карандашом карты?

В моторном гуле аэродрома она, похоже, его расслышала. Взяла под козырек, сдвинув каблучки. Он ей кивнул, лицо его вытянулось. В щетине впалых щек блеснула рыжина.

В полку она недавно. С "ЯКом" обращается уверенно и мягко - это он отметил. После провала под Обливской в боевой расчет ее не ставят, на передний край не посылают. Поручают сопровождение московских "дугласов", прикрытие эшелонов, поступающих под разгрузку на станции фронтового тыла. "Дерзкая летчица, - доложился Баранову "Пинавт", ходивший с Еленой в его отсутствие на станцию Эльтон. - Так и рыщет!" "Пинавт" - небольшого росточка летчик со смешливым от природы, исхудавшим и как бы озлившимся, забывшим улыбку лицом обязан своим прозвищем авиационному жаргону: "пинавт" в авиации примерно то же, что на флоте - салажонок. "Рыщет! - насмешливо передразнил его Лубок (вот кого она сторонится, переминаясь в одиночестве после неудачи под Обливской: Венька Лубок, возглавлявший их пару, с Бахаревой в контрах). - Слоняется тут как тень, то ли с ней летать, то ли ее... на танцы приглашать..."

Так заговорил нынче воитель.

Глазом, изощрившимся над Волгой, чутьем истребителя, не выходящего из боев, Баранов распознавал химеру страха во всех ее проявлениях; чем ожесточенней бой за город, тем она чувствительней, - одного срезает под корень, другому выедает душу постепенно. "Лубок, - обращался он к Веньке с глазу на глаз (замечания, особенно на людях, Венька воспринимает болезненно), - Лубок, ты в небе носишься, как гончий пес..." - "Так быстро?" - "Так прямо! Собака чешет обычно по прямой, не замечал? В сторону не берет. И ты... Собьют!.. За хвостом смотришь?" - "Во все глаза!" - "Солнце не упускай..." "Слепит солнце. Ничего не видно". - "Орлы не боятся смотреть на солнце, настаивал Баранов, - что и продлевает им жизнь..."