Милостивого Государя или лучше моего благодетеля

Алексея Петровича

Покорнейший слуга

Павел Граббе.

Яссы

12 декабря 1829 года

2

1840. ‹Начало года, до апреля ›

С.

Это письмо, глубокоуважаемый Алексей Петрович, вручит Вам Гвардейского Генерального штаба штабс-капитан Милютин, один из самых отличных офицеров Армии с умом, украшенным положительными сведениями, он соединяет практический взгляд и не на одни военные предметы. К тому же примерной храбрости, благороднейших чувств, он во всех отношениях был мне полезен и приятен. Приласкайте его и расспрашивайте о чем хотите. Он столько знаком со всем, что здесь происходит, что передаст Вам изустно хорошо и подробнее, нежели позволило бы то письменное изложение. Он расскажет Вам также о семейном моем быте, где он был принят по достоинству. Он скромен и даже несколько застенчив. Вам нужно будет его ободрить. За этим у Вас дело не станет.

Пребывание г-на Головина в Петербурге не только не приносит пользы, по крайней мере линии, но запутывает только и затрудняет дела. С того времени я в беспрерывной полемике с Петербургом по самым важным вопросам военным и гражданским (des ques tious vitales). Ему почти во всем отказывают, и недостаточное внимание к нему, отражается на дела и лица. Несколько уже недель я провожу в тяжкой и неприятной работе, от которой равнодушие к пользам службы, столь обыкновенной, могло бы меня избавить, но преданность и любовь к Государю и России не позволяют мне уклониться от моего долга, хотя бы это возбудило уснувшие неприязни и повлекло за собой для меня неприятности.

С Г. Головиным я продолжаю быть в самом приязненном отношении, и не хочу верить, по крайней мере, умышленному противодействию мне (Mais saus aller pourtaut). Что касается до Раевского я вынужден этого военного фигляра вывести на чистую воду, иначе надобно было бы допустить много важного и неисправимого вреда. Говоря языком картежных игроков, он играет на свои, и вовсе не думает ни о чем другом.

Юношу вашего ожидаю.

Душой преданный П. Граббе

Ставрополь. 15-го февр. 1840.

3

‹15 марта 1841 г. Письмо П. Х.Граббе к А. П. Ермолову.[32]

(зачеркнуто: В письме Вашем от 17-го февраля)

Кн. Эристов доставил на прошлой неделе нашего доверенного с письмом Вашим от 17-го пр. ме‹ся›ца. В этом письме Вы упоминаете о Г. Бибикове с которым Вы за три дни пред тем (отправили – зачеркнуто) писали ко мне; в ожидании его я замедлил ответом на последнее, не имея сведения получены ли два письма посланные к Вам, одно по почте, другое с Г‹осподином› Лермантовым отправленные (зачеркнуто: эти сведения я надеялся найти в). Но ни Г‹осподина› Бибикова, ни этого сведения еще покуда нет. Далее откладывать ответа не смею и не могу. Горский здоров, (зачеркнуто: при) в деле у своего воспитателя А. Ф. Реброва, который хлопочет о его обмундировке. Оно определенно сходно с вашим желанием в Тенгинский полк и в нынешнем году будет употреблен в Отряде на Лабе. Все Ваши приказания на его счет будут исполнены. Вам, конечно, известно из письма Реброва, что он избран в област‹ные› предводители и теперь со мной в Ставрополе. Мне хотелось бы употребить на пользу края еще свежий ум и опытов этого полезного человека.

Что сказать о себе? Я ожидаю уже не ежемесячно, а ежечасно родов моей жены. А там близок срок на продолжительную экспедицию. Экспедицию в Чечню для окончательного, с Божией помощью, покорения плоскости. В прошлом году утверждена укреплениями Лабинская линия, в нынешнем приступим к водворению станицами. Казаков, почти все (из) охотников. – На береговой линии после смут позапрошлой зимы совершенное спокойствие. Везде строгое хозяйство делами и людьми допускающее, возможно и батальоны последствиями еще не окуплены. Г. Л. Раевский оставил свое место вместе с истощением его важности. Он замещен человеком честным и добросовестным, но также мечтателем. Разница та, что один обманывал, а другой может обманываться. Впрочем, последствия иногда бывают одинаково те же.

4

1841 ‹апрель›

G.

Два дня тому, достойнейший Алексей Петрович, получил я Ваше письмо от 24-го марта и 400 рубл. асс. для молодого Горского. Он уже обмундирован и отправлен к г‹енера›лу Зассу на Лабу. Все Ваши приказания на его счет с точностию исполнены.

Не смейтесь, благодетель моих лучших лет, над действиями моими в здешнем крае. Кому лучше Вас известно, по каким причинам целый ряд поражений этого неприятеля может еще не вести к окончательному покорению. Что вместе с тем нужны работы по обширному плану, исполнение которого требует времени и терпения. Добрую волю имею и это вековое дело, надеюсь и на мою долю несколько подвинуть, если здоровье не изменит и неприятности не выгонят.

В эту минуту положение мое тягостно. Жена после родов вот уже три недели почти в отчаянном положении. Между тем я должен отправиться в экспедицию, оставить жену в этом положении, восемь человек детей и весь дом без всякого родственного надзора. Богу известно чем это кончится! Сохраните мне Вашу необходимую для меня приязнь и верьте постоянной преданности Вашего

Граббе. Ставрополь 7-го апреля 1841.

5

1842.

18-го мая 1842. Ст. Червленая.

I.

Отправляясь завтра в Амир-аджи-Юрт и далее, чтобы приступить к военным действиям, я почувствовал неодолимую потребность напомнить Вам о себе мой незабвенный Алексей Петрович. К тому же я обязан дать Вам отчет в возложенном на меня Вами поручении. Я просил флиг‹ель› адъют‹анта› Траскина отправить к Вам с возможною заботлитвостью двух лошадей из которых одна от меня, другая от Мусы Хасаева. Эта еще здесь и на днях отправится в Ставрополь. Лошади кажется хорошие и доброезжие. В продолжение лета они к Вам дойдут в Москву. А. Ф. Ребров обещал лошадь для Петра Николаевича, которая будет вместе с вашими доставлена.

Мое семейство поедет на все время моего отсутствия в Одессу, так что ставропольский мой дом на несколько месяцев опустеет.

Я все здоров и все по-прежнему к Вам неизменно привязан и душою предан.

Павел Граббе

6

1845

ответствовано 8 февраля 1846[33]

К.

Трудно и неловко после многолетнего молчания приняться за первое письмо. Но не могу и не хочу долее молчать, чтобы за неудовольствием не последовало и совершенное забвение, что быть может уже и случилось. Но в нашем взаимном отношении, Вашем – благодетеля, начальника редкого, потом могу ли сказать, почти друга, в моем – Вами в нежной молодости взысканного благодеяниями, ободрением, примером столь высокого образца, самым лестным сближением, тогда отеческим, потом дружеским. Для Вас это молчание незаметно и если вами замечено, то это новое доказательство Вашего снисхождения, для меня же оно тяготит меня как упрек, тяжело выговорить, почти как упрек в неблагодарности и неразумии, ибо кто может не дорожить перепиской с Ермоловым? Если сердитесь, то Вы сами строже этого ничего не выдумаете, но Вы уже не сердитесь – я знаю в Вашей душе уголок, мало кому известный, Вами тщательно от света скрываемый, в котором таится сокровище, всегда готовое доброты и нежного снисхождения для немногих, между которыми я занимал одно из первых мест в свое время. – Так ли Алексей Петрович? А это просто была лень, общая знакомая.

Но о чем может писать к Вам добровольный отшельник, зарывшийся в деревни в Малороссии, занятый почти исключительно обязанностями отца большого семейства, важными и утешительными для него, но без занимательности для всякого другого. Впрочем, счастье Ваше, что я пишу к Вам зимой, иначе не миновать бы Вам идиллического описания красивого местоположения, приятного моего приюта, теплого неба Малороссии, полного счастия, которое я почти догонял на этот раз верхом, в ежедневных скачках с моими старшими мальчиками чрез поля и долы. Все это продолжалось до самого декабря, и прекратилось внезапным нашествием зимы со всем ее причетом.