Скажи, любезнейший Павел Христофорович, отчего ты редко или даже почти никогда ко мне не написал ни слова? О делах успешных и которые относятся ко славе русского оружия, можно безболезненно уведомить, если же бы что могло случиться не выгодного, я о том и знать не хотел бы.

Прощай! желаю тебе всего, что может быть приятным и полезным. Скажи мое совершеннейшее почтение Ея Превосходительству, которой, к сожалению моему, я до селе не известен. Прощай!

Дружески преданный Ермолов

28 сентября 1841

Из деревни

Полковник Белов просил, чтобы я рекомендовал его Тебе. В значительном его чине, сказал я ему, нельзя уже не быть известным начальнику. У Вас же действия непрерывные.

19

От А. П. Ермолова. 1 июля 1842[27]

Почтеннейший Павел Христофорович

Без сумнения Вы одобрите молодого человека, от службы покойной испрашивающегося на службу тяжелую, опасную, и потому теперешнему случаю безболезненно прошу Вашего взора на поручика Волкова, который по желанию его переведен из Бородинского Егерского в Апшеронский пехотный полк, для того чтобы быть в действии против горцев. Я не знаю, и не видывал молодого человека, но не могу не склониться в пользу того, кто с веселым духом ищет случаев, где могут оторвать голову.

Прошу также взгляда Вашего на господина Кавата. определенного инспектором аптекарской частит на Кавказ и в Грузию. Желая устроить часть сию он необходимо будет обращаться к Вам с своими представлениями и хорошо очень знает, что удостоясь благосклонного внимания Вашего он достигнуть может скорейших в том успехов. Тут мне не нужно усиленных просьб, ибо со мной согласовываться будет сама любовь Ваша к порядку и желанию устройства во всех подчиненных местах.

Когда же любезнейший Павел Христофорович, из моего солдата сделаете Вы великого унтер-офицера? Вы там заняты, что не естественно помнить о существе столько ничтожном, а далее перейдете к важнейшим назначениям, и он совсем останется или даже подпасть может начальству, которому приятно будет сделать мне оскорбление.

Да будет по воле Вашей!

Желаю Вам здоровья и счастья и успехи должны Вам принадлежать!

Душевно почитающий Ермолов

1-го июля 1842 из деревни.

Дайте ради Бога Волкову случай схватиться с горцами.

20

От А. П. Ермолова 12 августа 1842[28]

Почтенный Павел Христофорович.

Прежде сего, по большой части, я ходатайствовал за кого пред Тобою. Это бывало по просьбе родственников тех лиц, теперь прошу Тебя за барона Розена, который будет служить под твоим начальством. За него прошу я убедительнейше и по собственному побуждению, зная его с самых юных лет как отличного молодого человека. Заставь его пересказать случившееся с ним и увидешь, что он был жертва гнусных подлостей генер‹ал› лейтен‹анта› Иловайского, сумасшедшего, живущего в отставке. Дай ему случай служить полезным образом, что думаю можно делать и, не будучи командиром батальона. У тебя столько мест, поручений и прочая.

Два уже месяца безвыездно живу я в деревне, и потому, не видевши никого, не знаю я ничего точного о тебе. По слухам московским экспедиция твоя кончена, но что осенью и зимою будет продолжительнейшая и более решительная. Говорят, что ты проник в горы, где изумились, увидев войска, ибо дотоле почитались они недоступными, что хотя и понесли войска потери, но что горцы в чрезвычайном ужасе и оттого можно ожидать важных последствий.

Военный Министр, проезжал в Москве, был не более суток, мне сказывали, что он никого не принимал, отобедал у здешнего начальника и дал заметить большую скромность.

Прощай, будь здоров, желаю тебе всех успехов и уверен, что превозможил трудности и препятствия.

Душевно преданный Ермолов.

12 августа 1842.

Из деревни

21

От А. П. Ермолова 22 ноября 1847.

По прежнему письму твоему, любезный друг Павел Христофорович, ожидал я, что ты поедешь в СПбург для определения сына в службу и потому не писал тебе, а для чего ты молчал, знаю только, что мне очень жаль было. Слышал, наконец, что ты в Петербурге, и, признаюсь, досадовал, что не имею ни строки. Но вчера адъютант Мих. Павловича сын Гербела, сказывал, что он не видал тебя в день именин Великого Князя, и я заключил, что ты в деревне.

Давно порывался я писать тебе auresque memo de faire des iommerages давно в столе у меня выписка из Головина о военных действиях его на Кавказе. Скажу вкратце, что по скромности его, сочинение могло бы быть описанием подвигов Александра Великого. Автор не ищет бросить выгодный свет на дела твои и даже проскальзывает злоба, которую для собственной его пользы не мешало бы выказывать скромнее. Если кто не знает души его, он ознакамливает с нею весьма удачно. Он не оскорбил бы тебя, говоря о случаях в которых не достиг ты полного успеха, когда ты сам не скрываешь их, но можно ли не сказать о молодецкой предприимчивости молодого человек‹а› и, вопреки истины, не связно, грубо выставить недостаток соображений. Словом Головин настолько добивается в знаменитые полководцы, едва ли находя себе подобного. Он подарил экземпляр своего сочинения, напечатал его без цензуры, издание прекрасное и я знаю, раздарил его и даже важнейшим лицам. Может быть одному ему дана способность не подпадать цензуре, или можно будет морочить каждого, а возражения без Даниловского не напечатают. В мае нынешнего года бывши и здесь сказывал он мне, будто ты, видевшись с его сыном, говорил ему о сожалении твоем, что раздор между Вами прервал отношения твои к человеку достойного особенного уважения и что ты признавал себя не правым. Не верю я великому писателю.

Ты, любезный Павел Христофорович, по характеру своему, мне известному, свыше клеветы и оскорбления направленных низким образом, а потому совершенно уверен, что не трусясь примешь против тебя написанные гадости.

Здесь присоединяю выписку тех мест, где упоминается о тебе. Может быть много пустого и недостойного внимания, ибо на разборчивость переписчика не совсем полагаюсь, а сам заниматься этим я не успел. Прочитай и употреби! Жаль мне, что не получу ответа твоего на письмо, и ты, конечно, угадываешь причину, по коей воспрещаю тебе всякое сношение со мною даже на целый год.

Я уволен на год за границу и вскоре располагаю выехать, что давно бы уже сделал, если бы не был задержан обстоятельствами, но конечно бы не сделал, не простившись с тобой, любезнейший друг. Ты не без удовольствия узнаешь, что меня нее прогоняет болезнь, а еду собственно, прогуляться в последний раз, ибо, имея 70 лет, смешно было бы обещать себе повторения. Еду стряхнуть на чужой земле ржавчину двадцатилетней праздности бездействия. Освежу воспоминания лучшего времени, которые одне (могут) могут делать сносною бесполезненную старость. Ты поймешь мое сожаление, что я не видел тебя пред моим отъездом. С всяким из прежних воспоминаний неразлучная длинная фигура любезного Граббе, еще юного, которого угадывал я предназначения.

Итак, прощай, сохрани мне твое расположение, которое ценить могут многие, а я даже прощать самый эгоизм. Ты ко мне уже не пиши, а я, если преодолею леность, несколько строк еще напишу тебе, собственно о себе и, к удивлению твоему любопытных. Желаю тебе всего, что могу для лучшего из друзей верный Ермолов

22 ноября 1847 Москва