22

Праздные и пустые люди бывают иногда не бесполезны. От одного из таковых узнал я, что ты, любезнейший Граббе, в Петербурге и я не меняя ничего в письме готовом отправиться в Прилуки, переменяю только его направление. Тебя видели 17 числа вместе с молодецким весьма человеком не военного состояния, из чего заключил я, что это сын твой определенный на службу. Снесись с прежним расположением твоим ко мне, и оно укажет тебе виновного в том, что неизвестно мне где ты находишься.

Я не посылаю тебе выписок из знаменитого сочинения Головина, предполагая, что ты видел, конечно, целое и вполне удовлетворен им. Из выписок ты ничего не узнал бы о его подвигах. Не думай, однако же, что я завидовал тебе, я также имею своего историографа, известного по сочинению единственному в своем роде. Профессор Спетербургского университета Устрялов вмакал меня в Историю и, конечно, не заимствовал красок у Головина. Я должен бы написать ему письмо, в котором, вежливым образом назвал ошибкою то, что справедливее именовать наглою ложью. Может быть, это напоминать будет в последствии, что не должно чернить людей по произволу, и что вместо снисходительного моего пера, явится перо карающее.

В первых числах декабря я пускаюсь за границу, где с первого шагу все лучше той гнусной дороги, по которой отправляюсь. Ты ко мне не успеешь уже отвечать, хотя, впрочем, досадно будет тебе, не искать случая опровергнуть сделанного мною упрека за совершенное забвение обо мне.

Прощай, будь благополучен вполне.

Ермолов 24 ноября 1847.

23

Карандашем: Копия снята, от Ал. П. Ермолова[29]

1848 года 27 ф‹евраля› Москва.

На первое письмо твое, почтенный Павел Христофорович, не отвечал я потому, что содержание его относилось до Головина, а раз говоривши о нем, я поступаю как с канцелярскою чисткою и дело зачислив решенным, обращаю в Архив. Почти тож, что передаю забвению.

Любезный Граббе мой, которого знал я в первом цвете юности, определяет сына на службу. Непостижимо быстро проходит время, и даже я сам, которого жизнь сопровождена и бывшими и продолжающимися приятностями, ни разу не упрекнул ему медленностию. Меня, большим числом годов уничтожил, приближает к концу, но ты бодрственно противостоишь ему! Ты в воображении моем являешься Оссиановской фигурой, презирающей бурю. Тебя опоясываю тучами, туманами, не на одном Кавказе рождая их!

Не утомит ожидание терпения моего. Начинает омрачаться горизонт и скоро услышим мы дыхание смерти. Некогда читывали мы это вместе! Могу я говорить вздор, но кто сказать может положительно противное? Ты, однако же истреби письмо мое.

Ты описываешь праздник артиллерийского училища, на который тебя приглашали. Со свойственным тебе благородством хочешь ты отвратить на ветерана то отличное уважение и удовольствие, которыя произвело появление молодца настоящего времени, среди воспитывающегося на брань юношества. Весьма деликатен способ сказать мне, что меня помнишь и я не оскорблю тебя удивлением с моей стороны. Юношество допускает резкие впечатления настоящего, давно прошедшее есть история скучающая ему в классах.

Многое написал бы я еще и с намерением задрать тебя, ибо любуюсь необыкновенным слогом твоих писем, но нет времени и уже вступает существо, которое могло бы превратиться в пишу изящного качества. Прощай, желаю тебе лучшего всего и весь твой

Ермолов.

27 февраля 1848. Москва.

Его Превосходительству

Павлу Христофоровичу

Граббе в собственные руки

24

Копия снята. 9 апр. 1855. От А. Ермолова[30]

Поздравляю почтенного Павла Христофоровича, друга моего, с производством в чин. Не есть ли это, наконец, хоть опоздалая усмешка давно неблагоприятствовавшего счастия? Все-таки лучше, хоть не столько радовать должно как прошедшее во время. Меня оно утешило, как средство расширись сферу действия и поставить наряду с великими нашего времени, которым не уподобиться от тебя совершенно зависит. Благодаря могущественному фельдмаршалу он хочет быть единственным и в равный с собою чин никого не пускать, следовательно старшего над собой ты иметь не будешь. Вот мои соображения, но существует сила партий, а происков без конца! Это на твое искусство любезный Граббе, впрочем, может быть, место и прямоте действия. Мои желания за доброго моего друга. Никогда не забуду последнего письма твоего, которое меня старика тронуло чрезвычайно.

Письмо мое представит тебе сын покойного брата моего известного Дениса Давыдова, знаю, что ты готов сделать ему, что возможно по справедливости. Но мне отвечать будешь, если он, имеющий имя Ахилл, ранен будет иначе как в пятку. Ты найдешь в нем офицера отменно учтивого, которого болезнь заставила жить за границею долго, но не бесполезно!

Прощай, лучше всего прошу Божия тебе благословения.

Душевно уважающий Ермолов

9 апреля 1855. Москва

25

Итак, почтенный Павел Христофорович, ты попал на службу прежней твоей жизни мыслителя, книги и перо в твоем распоряжении. В прежнем, для отдохновения, имеешь спутниками Егеря и Пажа, теперь же и самого Кавалергарда по временам, ежели есть свободная минута. Все милое семейство вкруг тебя и вид счастливого отца не есть зрелищем обычайным.

По совету твоему посылаю при сем на память Арк. Павловичу Никитину ничтожный подарок и конечно не возможно придумать лучше сигарницы с принадлежными к ней безделками. Жалею, что Pert monnuie доселе по размеру состояния искусного художника. Я присоединил моей руки записочку, которую прошу принять по приятельски.

Хотелось очень иметь более, но нет дома помощника моего, которому продиктовал бы я половину письма и лучше употребил бы другую, теперь же глаза в отсутствии и не без затруднения пишу о пустяках. Это выгодно в отношении к другим, на корреспонденцию претендовать не могу. Для тебя же сохраняется остаток способности.

Прощай!

Искренне душевно преданный Ермолов

9 октября 1856 Москва.

Письма П. X. Граббе К А. П. Ермолову.[31]

1

1829

А

Милостивый Государь Алексей Петрович!

Возвратившись после окончания войны, благодаря Бога, цел и здоров, первой мой долг воздать дань глубокого почтения и вдохновить изъявления неизменной признательности к незабвенному моему начальнику, которого отеческая заботливость и неистощимое снисхождение украсили столько лучших лет прошедшей моей молодости. Примите же и теперь, достойнейший Алексей Петрович, снисходительно эти строки, как излияние сердца, Вам постоянно преданного, от человека, которого одна из повелительнейших потребностей, одно из благодеяний, которого наиболее просит у провидения, есть увидеть Вас, хотя на короткое время, услышать этот голос, эти слова, душу уловляющие, которыми я некогда имел счастие услаждаться.

Ни слова не скажу здесь о минувшей войне, одной из многотруднейших, дабы не слишком обременить письмо. Сам лично, в тесном моем значении, я был довольно счастлив, но в отношении отличий, которыми меня не балуют, но по употреблению которое из меня иногда делали.

В Яссы приехал я по случаю назначения моего Начальником штаба войск в Молдавии расположенных, назначение хотя приятное по отношению моему с Корпусным командиром г-м Ридигером, но которое основание имею почитать временным и ожидать более прочного.

Удостойте же некоторого воспоминания человека, который с чувствами глубочайшего почтения и преданности останется навсегда

Вашего высокопревосходительства