Передавая письмо Лермонтову, Граббе, видимо, также рассчитывал, что и он, как и штабс-капитан Д. А. Милютин, на словах передаст то, что происходит в армии, лучше, «нежели позволило бы то письменное изложение». Поручение Граббе поставило Лермонтова в один ряд с людьми «ермоловского круга». Однако неверно представлять себе, что это была организованная оппозиция николаевскому режиму, возглавляемая Граббе, как об этом писали многие исследователи. Кавказ в те годы был одной из отдаленных провинций Российской империи, и военные здесь держались свободнее, чем в столице. На Кавказе допускали и вольнолюбивые разговоры и критику в адрес правительства.

Подобные вольные разговоры велись и в доме командующего войсками Кавказской линии и Черномории генерал-адъютанта Граббе, где поэт нашел радушный и даже дружеский прием.

Встреча Лермонтова с Ермоловым и передача этого письма могли произойти в Москве в период с 31 января по 2–3 февраля 1841 года.[16] Это подтверждает отношение полковника А. С. Траскина, направленное командиру Тенгинского полка, в котором содержится следующее распоряжение:

«Господин Военный Министр, 11 декабря 1840 года № 10415, сообщает господину корпусному командиру, что Государь Император по всеподданейшей просьбе г-жи Арсеньевой, бабки поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова, Высочайше повелеть соизволил: офицера сего, ежели он по службе усерден и в нравственности одобрителен, уволить к ней в отпуск в С.-Петербург сроком на два месяца.

По воле г‹осподина › Командующего Войсками на Кавказской линии и в Черномории, впоследствии рапорта к нему, начальника штаба Отдельного Кавказского корпуса, от 31 декабря 1840 года № 41676 уведомляя об этом Ваше высокоблагородие, присовокупляю, что на свободное проживание поручика Лермонтова в означенном отпуску выдан ему билет от 14-го сего числа № 384-й, в том внимании, что Его Превосходительство признал г‹осподина› Лермонтова заслуживающим воспользоваться таковым отпуском».[17]

Письма А. П. Ермолова к П. X. Граббе[18]

1

Москва. 3 сентября 1832 года.

«От Петра Ермолова».[19]

Мне очень грустно, любезный друг, что я столь долго замедлил ответом на приятное письмо твое, и не благодарил за удовольствие, которое ты мне оным доставил, по причине пребывания моего в деревне, оно дошло до меня очень поздно, а потом, что бы сделать тебе угодное, и доставить тебе для завода лошадь хорошую, я должен был писать в дальнюю деревню и собрать сведения на счет своих персидских лошадей, которыми я весьма давно не занимаюсь. Надобно тебе сказать, что в имении моем нет такой деревни, где бы можно было содержать конного завода, а по сему с прибытием моих лошадей из Грузии, и по сие время, они находятся в имении матери моей в Воронежской губернии, и поручено мною брату моему. Из собранных мною сведений оказалось, что молодые лошади родившиеся в России не надежны для завода ибо и породы перестали, а тебе должно будет взять одного из жеребцов, привезенных из Персии, их там три, и я прилагаю им записку, с описанием их происхождения. Персияне весьма уважают породу лошадей, и скорее возьмут некрасивую лошадь, но породы известной, чем лошадь во всех статьях, но от неизвестного жеребца, ибо в последнем случае, красивые статьи они полагают случайностию. Насчет моих трех, ты можешь быть совершенно покоен, ибо они благородные и преблагородные из пород известных. Не беспокойся, что малы ростом если у тебя в заводе кобылица большого роста, то и жеребята будут большие, с чистотою крови персидских лошадей, а чему имею пример из завода лошадей моей матери.

Прилагаю приказание вотчинному начальник‹у› матушкиной деревни отпустить того из жеребцов, которого тебе угодно будет выбрать, а как от Белгорода до Бобровского уезда не весьма далеко, то и советую тебе послать теперь же туда человека. Сколько я знаю персидских лошадей, я полагаю, что для завода лучшая лошадь будет карабахской породы жеребец Карны Эртых, ибо известной породы заводу Мехти хана, он ослеп оттого, что брат держал в теплой весьма и душной конюшне, но для породы этот случай ничего не значит. Хочу еще тебе сделать предложение. В Орловской матушкиной деревне, в 25 верстах от города есть у меня еще один персидский жеребец, тот самый которого шах подарил Алексею Петровичу. Он уже стар, но еще можно будет взять от него жеребенка. А по сему, если он еще жив будет весною, и у тебя есть хорошие и верные кобылы матки, пришли туда для случки. Мне бы весьма хотелось быть причиною улучшения твоего завода.

Ты, верно, не усумнишься, с каким удовольствием я слышал о славной твоей службе в продолжение последней Кампании, а как порадовался о полученном тобою назначении и наградах. Душевно желаю более и более. Что тебе сказать о себе. Я веду жизнь самую уединенную в кругу семейства моего, и совершенно покоен, одно только плохо, что здоровье мое совершенно расстроено, так, что будущий год не миновать мне пускания или на Кавказ или в чужие края. Прощай любезный Граббе, будь здоров и счастлив и верь истинной преданности Твоего

Петра Ермолова.

2

Любезный друг Павел Христофорович.

С того времени как непонятным образом, и к величайшей досаде моей, не видались мы с тобою в проезде твой через Орел, я имел от тебя одно только письмо, когда будучи начальником штаба генерала Ридигера возвращался ты после компании 1828 года. Я сберегаю письмо сие и мог ли я не радоваться, что после 14 лет разлуки, любезный сердцу моему Граббе, сохранил всю живость чувств прежней ко мне привязанности. Но это было в 1828-м году.

Ты не прав, если досадуешь, что я не отвечал на письмо. Живши в глуши моей деревни я не знал где искать тебя в беспрерывном движении, переходящего от одной войны в другую. Но ты замолк и при официальной бумаге твоей за № 1883 нет ни слова. Признаюсь, что это меня огорчает.

О формулярном списке, препровожденном ко мне, скажу, что не имею бумаг и многие из обстоятельств непременно ускользнут от памяти. Пачи же во времени неизбежно будут погрешности и потому пришли записку обо всем, что должно быть помещено в отметках. Так поступают со мной все прочий. Сие в отношении к службе твоей еще более необходимо, ибо в звании адъютанта ты имел о себе поручения и даже употреблен был при Вальмодене с иностранными войсками. Пришли записку сию в Орле на мое имя, куда на днях я еду по собственным делам.

Нынешнею весною в Петербурге, часто видавшись с графом Паленом, мы говорили о тебе и мне приятно было видеть, что умеет отдавать тебе полную справедливость. Он восхваляет тебя до небес, и сказывал мне, что всячески старался о производстве твоем в чин. Не трудно мне было догадаться, почему он не имел успеха, ибо еще в Тифлисе могущественный военачальник обнаружил против тебя свою злобу. Кажется, Пален не довольно употребил настойчивости. Когда случится увидеться поговорим о многом.

Что сказать о себе?

Скоро год как я под эполетами и столько же для службы бесполезен как и без них. Назначение и должности я не имею. По 1-е октября я в отпуску, по домашним делам, ибо недавно решился старика, моего отца. Дела сии понуждают к требованию отсрочки, которая весьма будет у места, дабы избавиться ничтожества, в котором пресмыкаюсь я в Петербурге. В моем состоянии не расчетливо платить дорого за подобные приятности.

В 25 верстах от Москвы имею я маленькую весьма деревушку или дачу, где живу очень счастливо, с настоящей стороны смотря на многие из сует. Ты поверишь спокойствию!!!

Прощай, если продолжил прежнее твое ко мне расположение найдешь чувства признательности к тебе всегда постоянные.