Ермолов болезненно и тяжко переживал происходящее. Разорялось так заботливо создаваемое им русское гнездо на Кавказе, ломались налаженные и, казалось бы, незыблемые служебные положения лиц из ближайшего окружения – братьев Вельяминовых, Мадатова, Муравьева, рассчитывавшего обосноваться там Дениса Давыдова, – уничтожение грозило суворовским порядкам, введенным в Отдельном Кавказском корпусе.

Доносы Паскевича между тем становились все пристрастнее и начали смущать даже Николая I. Понадобилось третье лицо, чтобы распутать создавшееся положение. Воля царя пала на начальника главного штаба Дибича. Он получил самые широкие полномочия, вплоть до увольнения Ермолова. О приезде Дибича на Кавказ официально поставлен в известность был один Паскевич; наместник узнал об этом стороной.

В феврале 1827 года Ермолов вызвал к себе полковника Муравьева, который застал главнокомандующего необычайно расстроенным.

– Любезный Муравьев, – сказал Ермолов, – Дибич едет к нам... Не знаю, с какими намерениями, но я могу всего ожидать... Паскевич ищет моей гибели... И даже Грибоедов, Грибоедов теперь служит ему и правит стиль его донесений в Петербург!..

Даже намека на прежнюю близость не было уже у Ермолова с Грибоедовым, который вернулся на Кавказ после счастливого для него исхода следствия. Паскевич, женатый на двоюродной сестре поэта, всячески стремился рассорить его с наместником. При мнительности терявшего почву под ногами Ермолова сделать это было нетрудно. Впрочем, и Грибоедов теперь отзывался о нем иначе, именуя его «человеком прошедшего века».

На постаревшем лице Ермолова, быстро сменяясь одно другим, промелькнули выражения гнева, растерянности, страха. Вдруг губы его затряслись, и он заплакал, не стыдясь своих слез, горячо и безутешно, как ребенок.

– Дибич мне враг... – говорил он. – Все может со мною случиться. Он, может, прямо ко мне приедет и опечатает мои бумаги...

Немного успокоившись, Ермолов вынул из ящика стола толстую, перевязанную бечевкой пачку тетрадок.

– Это мои записки о походе двенадцатого года. Сохрани их... Тогда же, страшась внезапного обыска и последующих обвинений, Ермолов, по свидетельству Дениса Давыдова, «не полагаясь на многих из служивших при нем», сжег «много любопытных и драгоценных бумаг и писем».

До получения этого письма, 12 марта, Николай I предписал Дибичу безотлагательно объявить Ермолову о его увольнении.

Приводя в порядок свои дела, Ермолов прожил в Тифлисе еще месяц и 3 мая, желая избежать проводов, выехал из города в три часа пополуночи в простой рогожной кибитке, в которой приехал сюда десять лет назад.

Впереди были царская опала и более тридцати лет вынужденного бездействия.

О Ермолове мы знаем немало. Имя Граббе для сегодняшнего читателя почти не знакомо, поэтому привожу некоторые биографические данные.

Павел Христофорович Граббе (1789–1875) начал военную службу в 1805 году. В сентябре того же года он получил офицерское звание, а с 1807 года участвует в войнах против наполеоновской Франции. В 1808 году молодой Граббе был назначен военным агентом в Мюнхен. В начале войны 1812 года он состоял адъютантом при военном министре М. Б. Барклае-де-Толли. Вскоре он становится адъютантом А. П. Ермолова и принимает участие в Бородинском сражении. С большой теплотой отзывался Граббе о своем командире. «Совершенно отеческое его обращение со мною оставило во мне сыновнюю к нему привязанность, – вспоминал он в своих „Записках“. – Мое отношение к А. П. Ермолову со времени моего адъютантства еще более походило на быт семейный».[8]

В 1820 году М. А. Фонвизин принимает Граббе в Союз Благоденствия, где он становится одним из видных деятелей. Граббе возглавлял Лубенский гусарский полк, офицеры которого в 1822 году отказались выполнять приказания своего бригадного командира генерал-майора Н. В. Василъчикова. После этого Граббе было предложено немедленно выйти в отставку с «непременным» поселением в Ярославле и запрещением выезжать оттуда без специального разрешения. За ним был установлен бдительный надзор как за человеком, который «быв всегда облагодетельствован Е[го] В[еличеством], дозволил себе явно нарушить правила военной субординации и чинопочитания» и «занимался непозволительными сообщениями с шайкою людей, коих побуждения весьма подозрительны».[9]

В этом месте предписания, направленного Ярославскому губернатору и содержащего указание установить строгий надзор за Граббе, имелось в виду его участие в Московском съезде декабристов, о котором Александр I узнал из доноса Грибовского. Во время следствия над декабристами Граббе отказался от этого обвинения, но в дальнейшем был вынужден признать, что он все же «участвовал в совещании, происходившем у Фонвизина в Москве в 1821 году».[10] Но при этом Граббе скрыл более существенный факт: что он по поручению Ермолова предупредил членов тайного общества о том, что император Александр I узнал о его существовании.

После восстания на Сенатской площади Граббе был посажен на четыре месяца в Динабургскую крепость, после чего вернулся на службу в тот же полк.[11] В 1829 году он был произведен в генерал-майоры, в 1837 – в генерал-лейтенанты, в 1838 был переведен на Кавказ на должность командующего войсками Кавказской линии и Черномории, штаб которого находился в Ставрополе.

В Российской Государственной библиотеке (РГБ) сохранилась весьма интересная рукопись «Биографии разных лиц, при которых мне приходилось служить или близко знать», автором которой был декабрист В. С. Толстой. Важность этой рукописи заключается в том, что это свидетельство человека около двадцати пяти лет прослужившего на Кавказе и хорошо знавшего этот край и начальство его возглавлявшее. В ней содержится документальный материал, который помогает разобраться в сложных отношениях, существовавших между начальством различных регионов Кавказа, понять и объяснить логику отдельных событий и эпизодов Кавказской войны. В рукописи В. С. Толстого сохранились свидетельства о личной жизни Граббе.