– Барон Паганини! – Коровьев кричал и тряс руки Паганини, – все мы будем счастливы услышать ваши флажолеты после этой чертовской трескотни, которую устроил профан Бегемот… Как, ни одного стакана шампанского?.. Ну, после концерта, я надеюсь… Не беспокойтесь, ваш Страдивари уже в зале… он под охраной… Ни одно существо в мире не прикоснётся к нему… За это я вам ручаюсь!..

Лица плыли, качались, и казалось, что одна огромная, как солнце, улыбка разлилась по ним всем…

– Все одинаковы во фраках… но, вот и император Рудольф… {218}

– У которого безумные глаза?..

– Он, он… Алхимик и сошёл с ума… Ещё алхимик, тоже неудачник, повешен. Ещё алхимик, опять-таки неудача… Рад видеть вас, господин Сендзивей! Вот эта… чудесный публичный дом держала в Страсбурге, идеальная чистота, порядок… Он? Ударил по лицу друга, а на другой день на дуэли его же заколол… Кровосмеситель…

Этот лысый – господин Руфо, идеальный сводник… Бегемот, пора! Давай своих медведей, которыми ты так хвастался. Видишь, в зале у первого буфета скопился народ. Отсасывай их своими медведями, а то на площадке нельзя будет повернуться. Господин Казанова, королева рада вас видеть… Московская портниха, приятнейшая женщина, мы все её любим за неистощимую фантазию. Держала ателье и придумала страшно смешную штуку – провертела круглые дыры в стене той комнаты, где дамы примеривали туалеты. Бокал шампанского! Я в восхищении!

– И они не знали?

– Все до единой знали. Я в восхищении!.. Этот двадцатилетний мальчуган всегда отличался дикими фантазиями. Мечтатель и чудак. Его полюбила одна девушка, красавица, и он продал её в публичный дом. Рядом с ним отцеубийца. За ними госпожа Калиостро, с нею высокий, обрюзгший, – князь Потёмкин. Да, тот самый, её любовник.

По лестнице текла снизу вверх людская река – чинно, медленно и ровно. Шорох лакированных туфель стоял непрерывный, монотонный. И главное, что конца этой реке не было видно. Источник её – громадный камин – продолжал питать её.

Так прошёл час, и пошёл второй час. Тогда Маргарита стала замечать, что силы её истощаются. Цепь стала ненавистна ей, ей казалось, что с каждой минутой в ней прибавляется веса, что она впивается углами в шею. Механически она поднимала правую руку для поцелуя и, подняв её более тысячи раз, почувствовала, что она тяжела и что поднимать её просто трудно. Интересные замечания Коровьева перестали занимать Маргариту. И раскосые монгольские лица, и лица белые, и чёрные сделались безразличны, сливались по временам в глазах, и воздух почему-то начинал дрожать и струиться.

Несколько, не ненадолго, оживили Маргариту обещанные Бегемотом медведи. Стена рядом с площадкой распалась, и тайна «светит месяца» разъяснилась. Возник ледяной зал, в котором синеватые глыбы были освещены изнутри, и пятьдесят белых медведей грянули на гармониках. Один из них, вожак и дирижёр, надев на голову картуз, плясал перед ними.

– Глупо до ужаса, – бормотал Коровьев, – но цели достигло. Туда потянулись, здесь стало просторнее… Я в восхищении!

Маргарита не выдержала и, стиснув зубы, положила локоть на тумбу. Какой-то шорох, как бы шелест крыльев по стенам, теперь доносился из зала сзади, и было понятно, что там танцуют неслыханные полчища, и даже казалось, будто массивные мраморные мозаичные хрустальные полы в этом диковинном здании ритмично пульсируют.

Ни Гай Цезарь Калигула {219}, ни Чингисхан, прошедшие в потоке людей, ни Мессалина {220} уже не заинтересовали Маргариту. Как не интересовали ни десятки королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников, сводниц, тюремщиков, убийц, шулеров, палачей, доносчиков, изменников, куртизанок, безумцев, сыщиков, растлителей, мошенников, названных Коровьевым. Все их имена спутались в голове, лица стёрлись в лепёшку, из которых назойливо лезло в память только одно: окаймлённое действительно огненной бородой лицо Малюты Скуратова. Маргарита чувствовала только, что поясницу её нестерпимо ломит, что ноги подгибаются.

Она попросила пить, и ей подали чашу с лимонадом. Наихудшие страдания ей причиняло колено, которое целовали. Оно распухло, кожа посинела, несмотря на то что несколько раз рука Наташи появлялась возле этого колена с губкой, чем-то душистым и смягчающим смачивала она измученное тело.

В конце третьего часа Маргарита глянула безнадёжными глазами в бездну и несколько ожила; поток редел, явно редел.

– Законы бального съезда одинаковы, королева Маргарита, – заговорил Коровьев, – я мог бы вычертить кривую его. Она всегда одинакова. Сейчас волна начнёт спадать, и, клянусь этими идиотскими медведями, мы терпим последние минуты. Я восхищён!

Медведи доиграли рязанские страдания и пропали вместе со льдом.

Маргарита стала дышать легче. Лестница пустела. Было похоже на начало съезда.

– Последние, последние, – шептал Коровьев, – вот группа наших брокенских гуляк.

Он ещё побормотал несколько времени: эмпузы, мормолика {221}, два вампира. Всё.

Но на пустой лестнице ещё оказались двое пожилых людей. Коровьев прищурился, узнал, мигнул подручным и сказал Маргарите:

– А, вот они…

– У них почтенный вид, – говорила, щурясь, Маргарита.

– Имею честь рекомендовать вам, королева, директора театра и доктора прав господина Гёте и также господина Шарля Гуно {222}, известнейшего композитора.

– Я в восхищении, – говорила Маргарита.

И директор театра, и композитор почтительно поклонились Маргарите, но колено не целовали.

Перед Маргаритой оказался круглый золотой поднос и на нём два маленьких футляра. Крышки их отпрыгнули, и в футлярах оказалось по золотому лавровому веночку, который можно было носить в петлице, как орден.

– Мессир просил вас принять эти веночки, – говорила Маргарита одному из артистов по-немецки, а другому по-французски, – на память о сегодняшнем бале.

Оба приняли футляры и проследовали к подносам.

– Ах, вот и самый последний, – сказал Коровьев, кивая на последнего, очень мрачного человека с малюсенькими, коротко подстриженными под носом усиками и тяжёлыми глазами.

– Новый знакомый, – продолжал Коровьев, – большой приятель Абадонны. Как-то раз Абадонна навестил его и нашептал за коньяком совет, как избавиться от одного человека, проницательности которого наш знакомый весьма боялся. И вот, он велел своему секретарю обрызгать стены кабинета того, кто внушал ему опасения, ядом. {223}

– Как его зовут? – спросила Маргарита.

– Право, ещё не спросил, Абадонна знает.

– А с ним кто?

– Этот самый, исполнительный его секретарь. Я восхищён! – привычным голосом закричал Коровьев.

Лестница опустела. Маргарита, Коровьев в сопровождении кота покинули свой пост. Они сбежали вниз по лестнице, юркнули в камин и оттуда какими-то окольными и тёмными путями проникли в ту самую ванную комнату, где Маргариту одевали для бала.

– О, как я устала! – простонала Маргарита, повалившись на скамейку.

Но Гелла и Наташа опять повлекли её под кровавый душ, тело её размяли и размассировали, и Маргарита ожила вновь.

Неумолимый Коровьев дал только три минуты на то, чтобы полежать на скамье. Теперь Маргарите предстояло облететь бал, чтобы почтенные гости не чувствовали себя брошенными.

Бал дал себя знать, лишь только Маргарита, чуть касаясь мраморного пола, скользя по нему, вылетела в тропический сад. Ей показалось, что рядом идёт сражение. Сотни голосов сливались в мощный гул, и в этом гуле слышались страшные удары металлических тарелок, какое-то мощное буханье и даже выстрелы. Иногда вырывался смех, его выплёскивало, как пену с волны.