…специалист по белой магии… – В следующей рукописной редакции: « – Профессор чёрной магии Фаланд, – представился он…»
Это – город Владикавказ. – Во Владикавказе Стёпа оказался не случайно. В жизни Булгакова этот город сыграл особую роль: здесь он оказался после разгрома белогвардейских частей на Кубани и Северном Кавказе, здесь он провалялся несколько месяцев в тяжёлом тифу, здесь началась его литературная и театральная деятельность. И позже, живя в Москве, Булгаков навещал этот город – слишком многое с ним было связано. И тем более не случайно название горы – Столовая. «Столовая гора» – так назывался роман Ю. Слезкина (1922, другое название – «Девушка с гор»). Булгаков познакомился с Ю. Л. Слезкиным, к тому времени уже довольно известным писателем, в 1920 году, во Владикавказе, ещё при белых. Затем, при советской власти, они сотрудничали в подотделе искусств. В романе «Столовая гора» Слезкин не только отразил владикавказские события, но и вывел Булгакова в образе писателя Алексея Васильевича.
Волшебные деньги
Вы кто такой будете. – В следующей рукописной редакции: «Вы лицо официальное?
– Эх, Никанор Иванович! – воскликнул задушевно неизвестный гражданин, – что такое «официальный» и «неофициальный»! Всё это условно и зыбко, всё зависит от того, с какой точки зрения смотреть…»
…скажем… Коровьев. – О происхождении имени этого героя написано очень много, но к единому мнению исследователи так и не пришли. Заслуживает внимания точка зрения И. Кузякиной. Она пишет: «Должно быть, номера «Безбожника» за 1925 год неоднократно шокировали Булгакова. Первый номер назывался «Безбожник. Коровий». И редакция объясняла: «Журнал наш – журнал крестьянский. Прежде всего хотим, чтоб был он для крестьян полезен и интересен… Поэтому и пишем мы в этом номере «Безбожника» и о коровьем здоровье, и о том, как знахари и попы людей морочат и скот губят…» И вполне можно предположить, что потрясение Булгакова «коровьим» «Безбожником» отразилось впоследствии в фамилии Фагот-Коровьев».
Фагот – помимо названия музыкального инструмента означает также на французском языке «нелепость», а на итальянском – «неуклюжий человек». Булгаков его ещё называет гаером, шутом и т.д.
Некоторые исследователи предполагают, что в образе Коровьева-Фагота мог быть запечатлён и Данте Алигьери, который в начале 34-й песни «Ада» (первый стих) использовал текст католического «Гимна кресту» («Vexilla regis prodeunt», т.е. «Близятся знамёна владыки»), но добавил к нему одно слово – inferni (ада), и в результате этой «шутки» получилось как бы издевательство над церковным гимном. Булгаков, прекрасно знавший творчество Данте, не мог не заметить, как он «пошутил», а также реакцию на это богословов. (См.: А. Маргулов. «Товарищ Дант и бывший регент». – Литературное обозрение, 1991, №5, с. 70-74.)
Алло! Говорит секретарь Жакта… – В следующей рукописной редакции:
«Переводчик отправился в переднюю, навертел номер и начал говорить почему-то плаксиво:
– Алё? Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтоварищества дома №302-бис по Садовой… спекулирует валютой… Говорит жилец означенного дома в квартире №11 Тимофей Кондратьевич Перелыгин. Но заклинаю держать в тайне имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя.
И повесил трубку, подлец.
– Этот вульгарный человек больше не придёт, мессир, клянусь в том вашими золотыми шпорами, – доложил Коровьев или регент, или чёрт знает кто такой, подойдя к дверям спальни.
– Дорогой Фагот, – ответили из спальни, – но при чём же здесь Перелыгин? Не причинил бы ты ему хлопот?
– Не извольте беспокоиться, мессир, – ответил Фагот этот, или Коровьев, – эти хлопоты будут ему чрезвычайно полезны. Тоже негодяй. У него есть манера подсматривать в замочную скважину.
– А, – ответили из спальни…»
Идём завтракать, Азазелло… – Азазел – у древних евреев дух пустыни. В Талмуде Азазел – падший ангел, у некоторых христианских сект – имя сатаны, у мусульман – злого духа. В некоторых ранних редакциях Булгаков этим именем называл Воланда, а затем дал это имя другому персонажу – Фиелло. В рабочей тетради писателя записано: «Азазел – демон безводных мест».
…Прокопа Ивановича. – Он же Никанор Иванович, Никифор Иванович Босой.
Белая магия и её разоблачение
…семья Рибби… – В последующих редакциях семья Джулли. Возможно, прототипом послужила семья циркачей-велофигуристов Подрезковых, выступавших под псевдонимом Польди.
Это был конферансье Мелузи. – Он же Мелунчи, Чембукчи, Жорж Бенгальский.
…знаменитый немецкий маг Воланд. – В рукописной редакции под названием «Князь тьмы»: «…знаменитый иностранный маг герр Фаланд».
Скажи мне, рыцарь… – В более поздних редакциях Воланд обращается к своему ассистенту – «любезный Фагот».
Милосердие ещё не вовсе вытравлено из их сердец… – В последующих редакциях Булгаков несколько смягчает «резюме» Воланда о «московском народонаселении». Приведём варианты этой реплики Воланда.
« – Ну что же, всё в порядке, – тихо проговорил замаскированный, – узнаю их! И алчны, и легкомысленны, но милосердие всё-таки стучится в их сердце…»
« – Ну что ж, – задумчиво и тихо отозвался тот, – я считаю твои опыты интересными. По-моему, они люди, как люди. Любят деньги, что всегда, впрочем, отличало человечество…»
Будьте покойны… – Далее текст уничтожен.
Поцелуй Внучаты
Поцелуй Внучаты. – В последующих редакциях: «Бойтесь возвращающихся», «Слава петуху!». Внучата – он же Варенуха.
Человеческая рука повернула выключатель… – Во второй полной рукописной редакции (1937 г.) глава «Слава петуху!» начиналась так:
«В то время как вдали за городом гость рассказывал поэту свою несчастную повесть, Григорий Данилович Римский находился в ужаснейшем настроении духа.
Представление, если, конечно, представлением можно назвать всё безобразие, которое совершилось в театре Варьете, только что закончилось, и две с половиной тысячи народу вытекали из узких выходов здания в великом возбуждении.
Созерцать почтенного Аркадия Аполлоновича с громаднейшей шишкой на лбу, присутствовать при неприятном скандальном протоколе, слушать глупые вопли супруги Аркадия Аполлоновича и дерзкой его племянницы было настолько страшно и мучительно, что Григорий Данилович бежал в свой кабинет.
Дело было, натурально, не в одном избиении Семплеярова, представляющем лишь звено в цепи пакостей сегодняшнего дня и вечера. Римский прекрасно соображал, что завтра придётся отчитываться по поводу совершенно невероятного спектакля, учинённого в Варьете страннейшей группой артистов.
Первая мысль Римского была, естественно, о том, насколько он сам защищён в этом вопросе. Внешне, казалось бы, достаточно. Заведующий программами в отделе театральных площадок Ласточкин утвердил программу, афиша была проверена и надлежащим образом подписана; наконец, приглашал этого Воланда всё тот же проклятый Стёпа, бич и мучение театра. Всё это было так, но тем не менее то ярость, то ужас поражали душу финдиректора. Он был опытным человеком и понимал превосходно, что завтра, не позже, ему придётся расхлёбывать жуткое месиво, несмотря на то, что по форме всё было соблюдено как следует.
И говорящий на человеческом языке кот был далеко не самым страшным во всём этом! Чего стоило исчезновение Лиходеева, затем исчезновение Варенухи! Боже мой! А переодевание публики на сцене, а денежные бумажки? А драка на галёрке? Семплеяров, лица милиции, дикое и никем не разоблачённое оторвание головы у конферансье, которого пришлось отправить в психиатрическую лечебницу! Что же это такое? Но это далеко не всё. Римский сам видел, как публика расходилась с этими червонцами в руках. Они и на пороге здания ничуть не превращались в дым или ещё во что бы то ни было! Фокус этот можно было считать переходящим всякие границы дозволенного. А ну как публика начнёт испытывать… Римский побледнел.