…мания фурибунда… – неистовая, яростная мания (лат.).

…я с ним лично встречался… – В следующей рукописной редакции: « – Дело в том, что я лично присутствовал при всём этом. Был на балконе у Понтия Пилата и на лифостротоне, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что, пожалуйста, – никому ни слова и полнейший секрет!»

…у Понтия Пилата… – Пятый римский прокуратор, управлявший Иудеей с 26 по 36 г. н. э. По Евангелиям и апокрифам, был вынужден против своей воли дать согласие на казнь Иисуса Христа. В коптских и эфиопских святцах 25 июня значится как день св. Понтия Пилата.

…поверьте мне, что дьявол существует… – В следующей рукописной редакции после этих слов: «Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство!»

Погоня

…к Ермолаевскому переулку… – Ермолаевский переулок в 1961 г. был переименован в ул. Жолтовского.

…в Савёловском переулке… – С 1922 г. переулок стал называться Савельевским.

Николай Николаевич к Боре в шахматы ушли играть… – Один из самых близких друзей Булгакова – Николай Николаевич Лямин (1892-1941), филолог, жил в Савёловском пер. в доме №12, в большой коммунальной квартире. Эту квартиру Булгаков прекрасно знал, поскольку здесь он читал друзьям почти все свои произведения: «Белую гвардию», «Зойкину квартиру», «Багровый остров», «Кабалу святош».

К Лямину Булгаков многие годы ходил играть в шахматы. Боря – вероятно, Борис Валентинович Шапошников (1890-1956), художник, познакомился с Булгаковым у Лямина в 1925 году и с тех пор дружил с писателем многие годы.

Тогда Иван решил свечку присвоить… – В следующей рукописной редакции:

«Через секунду он был уже в кухне. Там никого не было. В окно светил фонарь и луна. На необъятной плите стояли примусы и керосинки. Иван понял, что преступник ушёл на чёрный ход.

Он сел, чтобы отдышаться, на табурет, и тут ему особенно ясно стало, что, пожалуй, обыкновенным способом такого, как этот иностранец, не поймаешь.

Сообразив это, он решил вооружиться свечечкой и иконкой. Пришло это ему в голову потому, что фонарь осветил как раз тот угол, где висела забытая в пыли и паутине икона в окладе, из-за которой высовывались концы двух венчальных свечей, расписанные золотыми колечками. Под большой иконой помещалась маленькая бумажная, изображающая Христа. Иван присвоил одну из свечей, а также и бумажную иконку, нашарил замок в двери и вышел на чёрный ход, оттуда в огромный двор, и опять в переулок.

Новая особенность теперь появилась у Ивана Николаевича: он начал соображать необыкновенно быстро. Так, например, выйдя в переулок и видя, что беглеца нету, Иван тотчас же вскричал: «А! Стало быть, он на Москве-реке! Вперёд!» Хотя почему на Москве-реке, стало быть, нужно было бы спросить у Ивана? Спросить, однако, было некому, тротуары были пустынны, и Иван побежал по лабиринту переулков и тупиков, стремясь к реке».

…оставлена была лишь стеариновая свеча. – В следующей рукописной редакции: «Из вещей, принадлежащих Ивану, некурящий похититель оставил лишь свечу, иконку и спички».

…В Кремль, вот куда! – В следующей рукописной редакции: « – К Грибоедову, вот куда, – хрипло сказал Иван, – убеждён, что он там! – и тронулся дальше».

Дело было в Грибоедове

…в так называемом доме Грибоедова… – Имеется в виду Дом Герцена (Тверской бул., 25). До 1933 г. в нём размещались Всероссийский Союз писателей и различные литературные организации, затем – Литературный институт им. А. М. Горького.

…Народ этот отличался необыкновенной разношёрстностью. – Видимо, Булгакову доставляло удовольствие поиздеваться над писательским цехом. В черновых тетрадях писателя сохранился небольшой отрывок на эту тему из главы, которая была уничтожена:

« – Дант?! Да что же это такое, товарищи дорогие?! Кто? Дант! Ка-ккая Дант! Товарищи! Безобразие! Мы не допустим!

Взревело так страшно, что председатель изменился в лице. Жалобно тенькнул колокольчик, но ничего не помог.

В проход к эстраде прорвалась женщина. Волосы её стояли дыбом, изо рта торчали золотые зубы. Она то заламывала костлявые руки, то била себя в измождённую грудь. Она была страшна и прекрасна. Она была та самая женщина, после появления которой и первых исступлённых воплей толпа бросается на дворцы и зажигает их, сшибает трамвайные вагоны, раздирает мостовую и выпускает тучу камней, убивая…

Председатель, впрочем, был человек образованный и понял, что случилась беда.

– Я! – закричала женщина, страшно раздирая рот. – Я – Караулина, детская писательница! Я! Я! Я! Мать троих детей! Мать! Я! Написала, – пена хлынула у неё изо рта, – тридцать детских пьес! Я! Написала пять колхозных романов! Я шестнадцать лет, не покладая рук… Окна выходят в сортир, товарищи, и сумасшедший с топором гоняется за мной по квартире. И я! Я! Не попала в список! Товарищи!

Председатель даже не звонил. Он стоял, а правление лежало, откинувшись на спинки стула.

– Я! И кто же? Кто? Дант. Учившаяся на зубоврачебных курсах. Дант, танцующая фокстрот, попадает в список одной из первых. Товарищи! – закричала она тоскливо и глухо, возведя глаза к потолку, обращаясь, очевидно, к тем, кто уже покинул волчий мир скорби и забот. – Где же справедливость?!

И тут такое случилось, чего не бывало ни на одном собрании никогда. Товарищ Караулина, детская писательница, закусив кисть правой руки, на коей сверкало обручальное кольцо, завалилась набок и покатилась по полу в проходе, как бревно, сброшенное с платформы.

Зал замер, но затем чей-то голос грозно рявкнул:

– Вон из списка!

– Вон! Вон! – загремел зал так страшно, что у председателя застыла в жилах кровь.

– Вон! В Гепеу этот список! – взмыл тенор.

– В Эркаи!

Караулину подняли и бросили на стул, где она стала трястись и всхрипывать. Кто-то полез на эстраду, причём всё правление шарахнулось, но выяснилось, что он лез не драться, а за графином. И он же облил Караулиной кофточку, пытаясь её напоить.

– Стоп, товарищи! – прокричал кто-то властно, и бушующая масса стихла.

– Организованно, – продолжал голос.

Голос принадлежал плечистому парню, вставшему в седьмом ряду. Лицо выдавало в нём заводилу, типичного бузотёра, муристого парня. Кроме того, на лице этом было написано, что в списке этого лица нет.

– Товарищ председатель, – играя змеиными переливами, заговорил бузотёр, – не откажите информировать собрание: к какой писательской организации принадлежит гражданка Беатриче Григорьевна Дант? Р-раз. Какие произведения написала упомянутая Дант? Два. Где означенные произведения напечатаны? Три. И каким образом она попала в список?

«Говорил я Перштейну, что этому сукиному сыну надо дать комнату», – тоскливо подумал председатель. Вслух же спросил бодро:

– Всё? – и неизвестно зачем позвонил в колокольчик.

– Товарищ Беатриче Григорьевна Дант, – продолжал он, – долгое время работала в качестве машинистки и помощника секретаря в кабинете имени Грибоедова.

Зал ответил на это сатанинским хохотом.

– Товарищи! – продолжал председатель, – будьте же сознательны! – Он завёл угасающие глаза на членов правления и убедился, что те его предали.

– Покажите хоть эту Дант! – рявкнул некто. – Дайте полюбоваться!

– Вот она, – глухо сказал председатель и ткнул пальцем в воздух.

И тут многие встали и увидели в первом ряду необыкновенной красоты женщину. Змеиные косы были уложены корзинкой на царственной голове. Профиль у неё был античный, так же как и фас. Цвет кожи был смертельно бледный. Глаза были открыты, как чёрные цветы. Платье – кисейное жёлтое. Руки её дрожали.

– Товарищ Дант, товарищи, – говорил председатель, – входит в одно из прямых колен известного писателя Данте, и тут же подумал: «Господи, что же это я отмочил такое?!»

Вой, грохот потряс зал. Что-нибудь разобрать было трудно, кроме того, что Данте не Григорий, какие-то мерзости про колено и один вопль: