– Издевательство!

И крик:

– В Италию!!

– Товарищи! – закричал председатель, когда волна откатилась. – Товарищ Дант работает над биографией мадам Севинье!

– Вон!

– Товарищи! – кричал председатель безумно. – Будьте благоразумны. Она – беременна!

И почувствовал, что и сам утонул, и Беатриче утопил.

Но тут произошло облегчение. Аргумент был так нелеп, так странен, что на несколько мгновений зал закоченел с открытыми ртами. Но только на мгновения.

А затем – вой звериный:

– В родильный дом!

Тогда председатель понял, что не миновать открыть козырную карту.

– Товарищи! – вскричал он. – Товарищ Дант получила солидную авторитетную рекомендацию.

– Вот как! – прокричал кто-то…»

И часы эти показали… – В этом месте вырван лист. В следующей рукописной редакции далее следовало:

«Сильнее закурили. Кто-то зевал. Человек во френче и фрачных брюках рассказал, чтобы развлечь публику, анекдот, начинающийся словами: «Приходит Карл Радек в кабинет к…». Анекдоту посмеялись, но в границах приличия, ибо анекдот был несколько вольного содержания. Один лишь Бескудников даже не ухмыльнулся и глядел в окно такими отсутствующими глазами, что нельзя было поручиться, рассказал он этот анекдот или нет.

Рассказы про Радека, как известно, заразительны, и маленький подвижный скетчист Ахилл рассказал, в свою очередь, о другом каком-то приключении Радека, но происшедшем уже не в кабинете, а на вокзале. Однако этому рассказу посмеялись уж совсем мало и тут же начали звонить по телефону».

Карл Радек принадлежал к тому ряду лиц (Троцкий, Ягода и прочие), к которым Булгаков испытывал особое чувство ненависти и презрения. Кроме того, Радек участвовал в травле писателя. Это хорошо видно из воспоминаний B.C. Ардова, который писал: «Роман («Белая гвардия») был встречен несправедливой бранью… Особенно усердствовал в осуждении «Дней Турбиных» театральный критик В.И. Блюм. Он занимал должность начальника отдела драматических театров Реперткома. По его протесту и обрушились на спектакль критики и начальники разных рангов. Театр апеллировал в ЦК партии.

Помню, я был в зале МХАТ на том закрытом спектакле, когда специальная комиссия, выделенная ЦК, смотрела «Дни Турбиных». Помню, как в антракте Карл Радек – член этой комиссии – говорил кому-то из своих друзей, делая неправильные ударения почти во всяком слове – так говорят по-русски уроженцы Галиции:

– Я считаю, что цензура права!»

Писательский ресторан… – О писательском ресторане написано много злых слов (достаточно вспомнить стихотворение В. В. Маяковского «Дом Герцена»). Мы же приведём фрагмент из пародии сатирика Арго (А. М. Гольденберг) «Сон Татьяны» («Вечерняя Москва», 30 декабря 1928 г.). Эта пародия была вырезана Булгаковым из газеты и подклеена в специальный альбом. Вот эти строки:

…кто-то спел «Аллилуйя»… – Фокстрот «Аллилуйя!» был написан американским композитором Винсентом Юмансом как кощунственная пародия на христианское богослужение. Не случайно Булгаков заставил эту музыку звучать в самый разгар «сатанинского» веселья.

Стёпа Бомбеев был красным директором… – В последующих редакциях слово «красный» было Булгаковым изъято, фамилия Бомбеев изменена на Лиходеева.

…опять-таки ночью, и увезли с собой и Де-Фужере, и Анфису… – В следующей рукописной редакции:

«Но вот за самой Анной Францевной никто не приходил и машина никакая не выезжала, а просто Анна Францевна, изнервничавшаяся, как она рассказывала, с этим исчезновением двух очень культурных жильцов, решила поправить свои нервы и для этого съездить на два месяца в Париж к сестре. Подав соответствующее заявление, Анна Францевна сильно хлопотала по устройству каких-то житейских дел. Ежедневно она звонила по телефону, много ездила по Москве, в естественном и радостном волнении, что вскоре увидит и обнимет сестру, с которой не виделась четырнадцать лет. А увидеться должна была, потому что заявление Анны Францевны было встречено очень хорошо, как она говорила, все показатели для поездки были самые благоприятные. И вот в среду – опять-таки постный день – Анна Францевна вышла из дому, чтобы повидаться со знакомой, которая хотела приобрести у неё каракулевое манто, ненужное Анне Францевне, и не вернулась».

В этом эпизоде легко просматриваются реальные события из жизни Булгакова – майско-июньские 1934 года, когда писателем было подано «прошение о двухмесячной заграничной поездке» вместе с Еленой Сергеевной Булгаковой. В данном тексте есть, на наш взгляд, одно важное место, которое раскрывает одну из главных причин стремления Булгакова побывать в Париже. В 1934 году исполнилось 14 лет, как Булгаков последний раз видел своих младших братьев – Николая и Ивана, совсем ещё юнцами попавших в Добровольческую армию и вместе с её частями прошедших весь путь отступления и эмиграции. После труднейших испытаний обосновались в Париже, не имея ни малейшей возможности для встречи с родными. Мысли об их судьбе, пока не были получены известия от них, наверное, были тревожны и мучительны, а желание увидеть – огромно. Многократные попытки Булгакова «прорвать блокаду» были безуспешны…

Доктор Воланд… – Исследователи-булгаковеды полагают, что имя «Воланд» взято Булгаковым из «Вальпургиевой ночи» Гёте (из возгласа Мефистофеля: «Junker Voland commt»). Но у Булгакова Воланд не «слуга великого Люцифера», каковым является Мефистофель, но сам Люцифер, занимающий самую высокую ступень в иерархии сил ада. Некоторые исследователи считают, что образ Воланда закодирован Булгаковым дважды: первый раз – «еврейско-сатанинским» кодом, второй раз – западноевропейским, «фаустовским», носящим откровенно маскировочный характер (М. Золотоносов. «Сатана в нестерпимом блеске…» – Литературное обозрение, 1991, №5, с. 107).