Стыд разлился по лицу Степана, и пока он собирался что-то сказать в свое оправдание, в комнату вновь вошел Константин.
- Не возражаете, если я попью вместе с вами чайку? - хитро подмигнув, спросил он.
Чаевничали допоздна. Вернулись домой Борис с Сергеем и составили им компанию. Говорили о разном: о Боге, о жизни, о революции.
Когда прощались, было далеко за полночь. Степан шел темными, беспросветными улицами, и в голове его было так же беспросветно. Та его правда, которую он так тщательно оберегал, показалась ему шаткой и жалкой, как старый мосток через бурную реку.
Зато мосточек, тянувшийся от Степана к Варваре, с каждым днем становился все более прочным - встречались Варя со Степаном теперь часто. И хотя их миропонимание во многом расходилось, это не мешало им, однако, и какая-то притягательная сила влекла их друг к другу все сильнее и сильнее.
Отъезд оттягивался. Бесконечные важные дела не позволяли уехать, оставив их неоконченными, но было давно ясно, что оставаться в России небезопасно. Беспощадно, словно по чьему-то указу, грабились монастыри и церкви, сотнями, как уток на охоте в удачный сезон, расстреливали представителей интеллигенции, буржуазии, духовенства. Расстреливали жестоко, и было такое чувство, что хотят вытравить весь цвет нации, вырезать под корень тех, кто не приемлет большевистскую Россию с ее новыми, утопическими законами.
Теперь уже Варя жалела, что дала свое согласие на отъезд. За короткое время она сильно привязалась к Степану, и разлука представлялась ей чем-то ужасным. До сих пор она молчала и не говорила о скорых изменениях в их жизни, но понимала, что рано или поздно должна будет это сделать. Варя долго готовилась к разговору, а вышло все как-то само собой, просто взяла и выпалила - то ли подсобил пасмурный ветреный вечер, то ли горькая эта тайна устала сидеть взаперти.
- Степ, - сказала она, глядя, как ветер гнет за окном деревья, - Степ, скоро нам придется с тобой расстаться. Надолго, Степ. Навсегда.
- Не понял, - поднял голову Степан и отложил в сторону починяемый сапог. - Ты что, хочешь сказать, что я не пара тебе? Живу в хибаре, сам чиню обувку.
- Да подожди ты, - не дала ему договорить Варвара. - Уезжаем мы. Далеко уезжаем. Когда - точно не скажу, но очень скоро.
Степан сидел какое-то время, не шевелясь. Ему казалось, что Варя шутит. Какой отъезд? Он не слышал об этом ни от Константина Николаевича, ни от Вариных братьев. И потом, как же он? Он что, ничего не значит для нее?
- Не понял, - снова повторил Степан. - В Москву что ли? Куда, куда уезжаете-то, зачем?
- За границу, Степа, - сказала Варя, не отрывая взгляда от окна. Ей хотелось плакать, но она больно кусала губы, чтобы не выдать своего состояния.
- Погоди, зачем за границу? - Степан слушал ее в полном недоумении, до него никак не доходил смысл Вариных слов.
- Нельзя нам здесь оставаться, ты сам об этом прекрасно знаешь. К владыке Антонию и моему отцу давно приглядываются. Братья тоже будущие священнослужители, значит и им здесь будет несладко, да и ты можешь пострадать, когда твои друзья узнают, с кем водишь знакомство.
- Ерунду ты говоришь, Варька, мои друзья не изверги. И потом, может твоему отцу придти и повиниться? - неуверенно проговорил Степан.
- Да в чем же виниться, Степа? В чем вина отца, братьев, моя? Мы никому не сделали худого. В чем вина? В том, что мой отец всю жизнь учил нас, детей, да и не только нас, добру и справедливости? - вспыхнув, гневно посмотрела на Степана Варвара.
- А, а-а, - растерялся от ее взгляда Степан, - а как же я?
Он вскочил с табурета, опрокинув его, схватил Варю за плечи и повторил:
- А как же я? Я ведь люблю тебя, Варька, - вырвалось у него. - Я, между прочим, никуда не пущу тебя. Слышишь? Никуда!
Неожиданно он притянул Варю к себе, нащупал своими губами ее послушные губы и замер в долгом неумелом поцелуе.
У Вари закружилась голова, никогда еще ей не было так хорошо. Она закрыла глаза и наслаждалась своим первым поцелуем, пока ей хватало воздуху. Потом слабо оттолкнула Степана и, зардевшись, прошептала:
- Ты чего, Степа? Нехорошо это.
- Варька, мне плевать, что скажут мои друзья, когда узнают обо всем. Понимаешь? Плевать! Я просто люблю тебя и все. Понимаешь? И не хочу потерять тебя, слышишь ты, глупая девчонка?!
Варя вдруг бросилась Степану на шею и громко, по-девчоночьи, расплакалась:
- Степка, а я как буду там, без тебя?- глотая слезы, дрожала она всем телом. - Я ведь тоже люблю тебя. Сильно-сильно. И всегда буду любить и никогда не забуду. - Варя слегка отстранилась от Степана, посмотрела на него и, вновь уронив голову ему на грудь, заплакала еще горше.
Слезы ручьями катились по щекам, она не хотела вытирать их, ей надо было выплакать всю боль: боль за себя, за отца, за братьев, за Степана, боль за родину свою.
Степан крепче прижал Варю к груди и гладил ее мягкие, пушистые волосы. Он не знал, как утешить ее. Ему самому хотелось завыть от безысходности, как загнанному волку. Он взял девушку за подбородок, заглянул ей в глаза и увидел, как в них бьется боль, его или Варина, или их общая, но такая горькая и такая неразрешимая.
- Варюшка, давай поженимся, - вдруг предложил он. - Поженимся, и тебе не придется ехать. Всю жизнь тебя на руках носить буду. Варюшка, Варюха моя ... Он целовал ее безучастные теперь губы, гладил ее взъерошенные волосы, а она смотрела, сухими уже глазами куда-то мимо, и не отвечала Степану ни на его слова, ни на ласки. Что-то надорвалось, что-то сломалось в ней, видно выплакала она вместе со слезами всю самое себя.
Степан взял Варю на руки, пошатываясь, понес ее к старенькому дивану и опустил осторожно...
Алая зорька занялась на небосклоне. Ночь прошла. Счастливая? Горькая ночь. С горькими поцелуями, горькими объятиями. Слезы высохли, а горечь осталась.
Варвара сидела прямая, с потухшим взглядом и бледными щеками. Степан налил ей кипятка, отрезал ломоть ржаного хлеба и, придвинув поближе скромное угощение, прошептал ласково:
- Ты поешь, Варенька. Не обессудь, чем богаты.
Варя посмотрела на него искоса, сделала несколько глотков, но хлеб так и остался лежать нетронутым.
- Ну чего ты, Варь? - дрожащими пальцами убирая прядку волос с Вариного лба, жалобно спросил Степа. - Ты не любишь меня теперь? Моя ты теперь на веки вечные.
- Пойду я, - вставая, сказала девушка.
- Варь, а мы знаешь, что сделаем? - схватил ее руку Степан. - Мы сейчас вместе с тобой пойдем, чтобы отец браниться не стал, что дома не ночевала. И я скажу ему, так, мол, и так, Константин Николаевич, мы с Варей решили пожениться, и никуда она с вами не поедет, - радостно закончил он.
- Решил, - без оттенка в голосе проговорила Варвара.
Степан растерянно взглянул на нее.
- А как же..., сегодня ночью-то? Это что? - заикался он. - Варька?
- Оставь меня, Степа. Я одна домой пойду. И не приходи, сама дам знать о себе.
Варя быстро натянула шерстяную кофту и вышла, не прикрыв двери.
Глава 9
Константин не ложился. Нет, не из-за того, что Варя не пришла домой. За нее он был спокоен, взрослая уже, своя голова на плечах. Да и Степан парень надежный. Вот время только ненадежное, лихое время.
Угнетало другое. С тех пор, как Константин принял решение ехать, он потерял покой и сон и тешил себя лишь тем, что отъезд этот, - явление временное, что улягутся страсти, вспомнит народ Бога и прекратит гонения на церковь Христову, а он там, вдали от родины, будет молиться за грехи мирские, за убиенных. Если будет за кого молиться...
В самые первые месяцы после революции в Царском селе был убит протоиерей Иоанн Кочуров, в Александро-Невской Лавре красногвардейцами убит священник Петр Скипетров, зверски замучен архиепископ Андроник Пермский, в Москве вместе с протоиереем Иоанном Восторговым и группой русских министров расстрелян епископ Герман Вольский, по личному приказу Троцкого замучен епископ Амвросий, утоплен с камнем на шее архиепископ Гермоген Тобольский, на Смоленском кладбище лежат сорок священников, закопанных живьем; убит митрополит Киевский Владимир, один архиерей, 102 священника, 154 диакона, 94 монаха и монахинь; закрыто 94 церкви и 26 монастырей; осквернены десятки храмов и часовен. Это был восемнадцатый год. Сейчас на исходе двадцатый. Сколько их, безвинно сложивших голову? Возможно ли сосчитать число смертей? И есть ли конец им?