Она читала о разбитом сердце в сотнях разных человеческих сказок. Всегда считала, что это метафора, иносказательный рассказ о боли. Но пока она сидела там, в темноте, когда гвардейцы уничтожали её книги, а собственный разум мучил её воспоминанием о ноже в руке Эйлы, Крайер чувствовала, что разрывается на части. В сердце образуются трещины, боль вытекает наружу, как пролитые чернила, полуночно-чёрные и ядовитые. Было по-настоящему больно, она никогда не чувствовала ничего подобного, даже когда пережила страдания Лео в воспоминаниях о медальоне – то были отголоски чьей-то чужой боли, а это была её собственная, настоящая и безжалостная. Было очень больно.

Она смутно осознала, что по-прежнему держит медальон. Она не выпускала его из рук даже во время суматохи. Ей очень хотелось выбросить его, раздавить ногой. Застёжка была сломана, она даже не могла его надеть. Вместо этого она сунула его в рукав.

Он уже был пережитком прошлых времён – тех самых, когда Крайер даже представить себе не могла, что такое произойдёт.

Эйла.

Наконец гвардейцы убедились, что в покоях безопасно. Крайер оглядела свои разгромленные вещи – повсюду были разбросаны книги и карты, ящики стола опустошены, одна из книжных полок опрокинута, одежда разбросана по полу; один из гвардейцев даже вскрыл мечом её матрас и подушки, и теперь по комнате, как снег, летали перья. Всё уничтожено. Крайер почувствовала тупую боль утраты своих книг и карт, но не могла даже думать об остальном. Эйла.

– Пойдёмте, миледи, – сказал один из гвардейцев. – У нас приказ отвести вас в кабинет правителя. Там безопасно.

Она не стала огрызаться на них или пытаться сопротивляться, когда её грубо подняли на ноги. Весь адреналин, вся воля к сопротивлению покинули её, и теперь она была просто… опустошена. Она покорно пошла за гвардейцами по тёмным коридорам дворца. Было странно не видеть ни одного слуги-человека. Крайер задумалась, сколько слуг участвовало в нападении. Сколько из них замышляли её убийство?

Они подошли к кабинету отца. Гвардейцы распахнули дверь и пропустили Крайер внутрь. Эзод стоял в центре комнаты в окружении стражи. При виде Крайер его лицо на долю секунды вытянулось от облегчения, но потом снова разгладилось. Крайер очень хотелось броситься к нему в объятия, чтобы отец обнял её и сказал, что всё это лишь ужасный сон. Но нельзя делать ничего подобного, её уже наказывали за это раньше, поэтому она стояла неподвижно.

– Ты в безопасности, – сказал Эзод.

Она кивнула.

– Тебе нужен врач?

Она помотала головой.

– Что ж, садись к огню, – сказал Эзод, внимательно глядя на неё. – Ты плохо выглядишь.

Крайер повиновалась и присела на край очага. Через мгновение Эзод накинул ей на плечи тонкое одеяло. Должно быть, она выглядела хуже, чем "плохо", если он так за неё беспокоился. Интересно, какое у неё сейчас выражение на лице? Заметил ли он, что у неё трясутся руки?

Эйла собиралась убить тебя. Она хотела убить тебя.

Всё это время…

Крайер плотнее натянула одеяло на плечи, хотя и знала, что это ничего не даст. От такого холода не избавиться. Кинжал Эйлы не пронзил её, но вполне мог: холод ощущался так, словно лезвие ножа вонзилось Крайер в рёбра. Наверняка рана была какой-то невидимой.

Вошёл гвардеец и заговорил с Эзодом.

– По нашим подсчётам, около половины повстанцев сбежало, – сказал он тихим шёпотом.

Она понятия не имела, кому из них это не удалось.

Это был неведомый ей уровень унижения: надеяться, что те, кто пытался её убить, остались невредимы. Она уставилась в огонь. Пламя было таким ярким, горящие белые рты пожирали щепки. Затем дверь позади неё распахнулась, заскрипев на петлях, Крайер автоматически выпрямилась. Вошёл Кинок в сопровождении лучших гвардейцев отца. Глаза Кинока были плоскими и лишёнными света, как две чернильные лужицы.

– Оставьте нас, – приказал Эзод.

Гвардейцы заколебались.

– Я сказал, оставьте нас, – прогремел Эзод, и гвардейцы поспешили к выходу. Он закрыл за ними дверь и повернулся лицом к кабинету, в котором теперь никого не было, кроме него, Кинока и Крайер. – Встань, дочь моя.

Крайер поднялась на ноги, стараясь не спотыкаться на негнущихся ногах. Несколько часов её не отпускало напряжение.

– Отец, что?..

– Стража ещё обыскивает дворец и окружающие земли в поисках людей-предателей, – сказал Эзод. – Всего в двух лигах к югу они настигли одинокого курьера без знамён и герба. Он попытался убежать от них, как будто ожидал перехвата. Ему это не удалось. Курьер вёз только одно письмо. Зашифрованное послание королеве Варна Джунн.

Ей потребовались все силы, чтобы выражение лица оставалось любопытным, а не испуганным. Её заговор раскрыли. Отец наверняка уже сложил в уме два и два. На письме была печать Крайер. Её личная печать. Во всём мире была только одна подобная печать, и она стояла на письменном столе Крайер. Крайер использовала её, чтобы убедиться, что письмо дойдёт до Джунн, но теперь оно стало красной стрелкой, указывающая прямо на Крайер, а у неё на груди будто появилось клеймо: ПРЕДАТЕЛЬНИЦА.

Она не могла смотреть на отца. Ей не было стыдно за то, что она сделала, но, как глупый, эгоистичный ребёнок, она была в ужасе от последствий. Она предала собственного отца и… Киноку это известно. На него она тоже не могла смотреть. Он уже рассказал Эзоду о её пятом Столпе? Известно ли Эзоду, что его дочь не просто предательница, а ошибка, ущербный автом?

– Отец, – начала она, – я...

Тот поднял руку:

– Крайер, на письме стояла твоя печать. Ты знаешь, что это значит?

Она отчаянно замотала головой:

– Отец, пожалуйста...

– Во дворце есть шпион.

Крайер резко остановилась. Она, наконец, осмелилась посмотреть отцу в глаза, и в них по-прежнему была заметна ярость, но – не на неё. Это был далёкий гнев, направленный на кого-то другого. Правителя Эзода предали, на него напали, его обманули, и он жаждал крови. Но не её.

– Вероятно, это кто-то во дворце, – тихо сказал он. – У него есть доступ в твои покои и к твоей печати. Кто-то, кто в прошлом нарушал субординацию. Можешь вспомнить кого-нибудь, кто подходит под это описание, дочь моя?

Когда Крайер не ответила, его губы изогнулись в подобии улыбки, но ею не были.

– Я и не заметил, как ты стала даже мягче, чем я опасался. Сегодня ночью служанка пыталась убить тебя во сне. В течение нескольких месяцев, возможно, лет, она работала на Безумную Королеву, чтобы уничтожить нас всех изнутри.

– Я этого не знала… – прошептала Крайер, слишком потрясённая такими новостями, чтобы что-то ещё говорить.

Он всё понял неправильно. Пока что она в безопасности, а вот Эйла...

– Ну, теперь ты знаешь, – сказал Эзод. – И ты по-прежнему выгораживаешь её своим молчанием.

– Отец...

Эзод посмотрел на неё. Он изучал ее лицо с выражением человека, пытающегося прочесть отрывок, написанный на языке, которым он не владеет. Наконец, он медленно выдохнул.

– Неужели это я создал тебя? – пробормотал он, больше для себя, чем для неё, и Крайер поняла, что боль бывает бесконечной; нет предела боли без ран.

И она промолчала.

"Конечно," – подумала она безучастно. Отец очарован людьми. Ему нравится читать об их богах, ему нравятся их песни, их сказки и языки, их священные праздники и странные ритуалы. Но он по-прежнему смотрит на них, как на животных – быков и собак. Они не правители, не дочери. Крайер всегда это знала и будет помнить.

– Правитель, – сказал Кинок, нарушая ужасное молчание. – При всём уважении, глаза всего мира наблюдают за вами пристальнее, чем когда-либо. О сегодняшнем нападении пойдут слухи. Надо доказать всему миру, что леди Крайер жива и здорова – и что ваше положение в Зулле не пошатнулось.

– И как ты предлагаешь нам это сделать, скир? – спросил Эзод.

– Во-первых, – сказал Кинок, – придётся ускорить свадьбу. Не дадим им времени спланировать ещё одно нападение. Во-вторых, леди Крайер должна постоянно находиться под стражей. Сегодня ночью она едва спаслась, – ему так хорошо удавалось казаться обеспокоенным, что Крайер чуть не стошнило. – В-третьих, мы находим эту служанку и убиваем её.

Глаза Крайер расширились, но Эзод уже кивнул:

– Как всегда, прекрасный совет, скир Кинок, – сказал он. – Свадьба будет через неделю. Назначь четырёх лучших гвардейцев следить за леди Крайер днём и ночью. И да, Скир, найди ту служанку. Принеси мне её голову. Я хочу её видеть.

Кинок кивнул:

– Конечно, правитель.

И он вышел из комнаты, оставив Крайер и Эзода наедине.

– Отец... – начала она.

– Если ты собираешься просить о жизни служанки, дочь, я настоятельно советую тебе этого не делать.

– Я и не собиралась, – спокойно сказала Крайер. – Я не хочу ничего, кроме небольшого одолжения. Теперь, когда через неделю я выхожу замуж, разреши мне на 3 дня съездить в Акушерню, где я появилась на свет, – она проигнорировала то, как поднялись брови Эзода, и быстро продолжила: – Хочу сделать подарок будущему мужу. Когда-то это было традицией, не так ли, как охота? Невеста дарит своему суженому самодельную вещь, изящную безделушку, знак доброй воли. Позволь мне что-то подобное подарить и Киноку, как жест доброй воли и веры в наше совместное будущее. О большем я не прошу.

Забери меня отсюда. Подальше от него.

– Дочь моя, сегодня тебя чуть не убили. Ты действительно хочешь покинуть дворец?

– Я никому не скажу, куда направляюсь. Даже Киноку. Будем знать только мы с тобой. И можешь послать со мной дюжину гвардейцев. Да хоть две дюжины. Если служанка была шпионкой, кто знает, сколько ещё слуг работает на королеву? А заодно в дороге я в большей безопасности, чем здесь.

Он задумался.

– Пожалуйста, отец, – сказала Крайер. – Всего три дня.

– Ладно, – сказал Эзод. – Три дня.

* * *

В начале Войны Видов костяные твари – мягкотелые и хрупкие, достигшие брачного возраста, убивающие так же легко, как умирали их детёныши-личинки, – считали себя королями этой земли. К концу Войны небо почернело от дыма двадцати тысяч трупов, и высший Вид занял своё законное место. Эпоха автомов как простых домашних животных и собственности человечества закончилась. Началась Золотая Эра. – из книги "Эпоха Просвещения", написанной Идоной из дома Фириса, 3382960905, год 19 э.а.