Он завопил и вытащил её наружу, в гостеприимную темноту, навстречу празднику – и она не сопротивлялась.

В её волосах не было золотых лент, но снаружи стояли бочонки с бледным кисловатым вином, и это было ничуть не хуже. Или, может быть, лучше.

Они направились к одной из больших пещер у подножия скал, где в этом году проходили празднества, – грот с влажным песчаным полом. Внутри пещеры развели костёр, по изогнутым каменным стенам развесили фонари. Двое мальчиков играли на самодельных барабанах – удары эхом разносились по пещере, звук удваивался, такой глубокий и непрекращающийся, что Эйла странно себя почувствовала, почти до тошноты, ошеломлённой. Многие танцевали как внутри пещеры, так и на пляже с чёрным песком, где прилив разбивался и растворялся о скалы, которые выстроились вдоль берега, как высокие стражи с прямыми спинами.

В воздухе витали хлопья белой пены, запах дыма, вина и морских брызг, раздавались звуки барабанов, танцев и старинных песен урожая, распеваемых сотнями голосов. Все были в масках. Некоторые были раскрашены золотом или киноварью, но большинство масок были просто сделаны из обрезков соломы и одежды. Эти люди были слугами. Любые красивые вещи нужно прятать и получше.

В тот момент, когда они с Бенджи вошли в пещеру, к ним подскочил парень одного с Бенджи возраста. На нём была только полумаска – серебристо-фиолетовая повязка вокруг глаз.

– Бен! – радостно воскликнул он, заключая Бенджи в объятия.

Эйла настороженно попятилась. Она определённо никогда раньше не видела этого парня, но Бенджи обнял его в ответ, столь же счастливый от встречи с ним.

Бенджи взъерошил парню волосы и отошёл назад, указывая на Эйлу.

– Финн, это моя самая близкая подруга, Эйла. Эйла, это Финн.

Финн. Она вспомнила рассказы. Детьми они с Бенджи выросли вместе в храме, задолго до знакомства Эйлы с Бенджи. Финн сбежал первым. Бенджи был подавлен его побегом, но в вскоре тоже бежал. Годы спустя Роуэн помогла им снова найти друг друга. С тех пор они поддерживали связь.

Бенджи широко улыбался, как счастливый дурак:

– Он приехал сюда из поместья на востоке. Я не видел этого ублюдка почти два года.

Финн рассмеялся:

– Вряд ли ты бы приехал навестить меня!

– Ну, по крайней мере, я всегда отвечаю на твои письма!

– Конечно! – сказал Финн, закатывая глаза. – И на каждое письмо у тебя уходит всего три месяца.

Они толкали друг друга, препираясь с непринуждённой фамильярностью. Эйла держалась позади, молча, чувствуя себя немного потерянной. Она знала, что Бенджи пишет письма знакомым за пределами дворца, но никто из них никогда не приезжал его навестить. И проделать такой дальний путь только ради Луны Жнеца? Это казалось безумием. Празднования были рискованны сами по себе. Их не разрешали – они не были строго незаконными, но автомам не нравилось любое человеческое сборище, будь то десять человек или сотня. Они видели в этом угрозу.

– Подождите здесь, я принесу вам обоим маски, – сказал Финн и снова исчез в толпе.

Бенджи повернулся к Эйле, продолжая ухмыляться:

– Он ничуть не изменился. Всехний лучший друг, куда бы он ни пошёл. Держу пари на одну монету, что когда он соберётся уезжать, за ним поедет какая-нибудь девчонка, хотя он здесь всего на одну ночь, – когда Эйла не ответила, улыбка стёрлась с его лица – С тобой всё в порядке?

– Разве покидать поместье не опасно? – спросила Эйла. – Хочешь сказать, он приехал сюда только ради праздника?

– Не только, – заявил Бенджи. – Он явился сюда, чтобы повидаться со мной.

– Но это опасно, – настаивала Эйла.

– И что? – теперь Бенджи нахмурился. – Хочешь сказать, оно того не стоит? Мы же семья. Важно сохранять связь друг с другом. На случай, если ты забыла, Эйла, за это мы и боремся.

Сохранять связь? Она снова подумала о красной нити на схеме Кинока.

– У меня нет семьи. Но я тоже борюсь.

Выражение его лица смягчилось. Он протянул руку, коснулся её плеча и провёл большим пальцем по ключице.

– Но у тебя остались воспоминания о них. У тебя есть предки, ты помнишь рассказы.

– Не совсем, – сказала она. – Вся отцовская семья погибла, а мать никогда не рассказывала о своих родственниках. Я лишь знаю, что меня назвали в честь её бабушки, вот и всё.

– Твою бабушку тоже звали Эйла?

– Сиена Эйла, – Эйла отвернулась, стиснув зубы. – Имя это всё, что у меня есть.

Она сжала медальон под рубашкой. Имя и ожерелье.

– Эйла, – тихо позвал Бенджи.

– Что?

– Ничего. Я просто произношу твоё имя – Эйла, – он шагнул ближе, позволив её имени прошуршать по коже. – Эйла. Это дар, это воспоминания. Этого у тебя не смогут отнять.

Эйла почувствовала странное желание рассмеяться. Воспоминание – совсем не дар.

* * *

Воспоминание: день перед налётами. Глупая, детская ссора, Сторми и Эйла кричат друг на друга без всякой причины, Эйла швыряет в него горсть грязи, а затем, когда он продолжает дразнить её, заявляет: "Ненавижу тебя! – она выплёвывает эти слова, как отравленную воду. – Ненавижу тебя! Хоть бы у меня не было брата! Хочу, чтобы ты навсегда сгинул!" Она настолько злится, что дрожит всем телом а он смеётся над ней, будучи ещё ребёнком. "Оставь меня в покое!" – кричит она ему, да так и не берёт своих слов обратно.

А на следующий день…

* * *

– Иногда мне хочется ничего не помнить, – прошептала она, отходя назад с горящим горлом. – Иногда кажется, что так было бы намного проще.

Бенджи открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент вернулся Финн, сунув им в руки маски: лисы для Эйлы и простую соломенную маску для Бенджи. Эйла надела маску, сразу почувствовав себя гораздо комфортнее, когда лицо скрыто. Крашеная шерсть колючками липла к щекам.

Они присоединились к празднику, Финн кричал, смеялся и тащил за собой Бенджи. Девушка, которую она узнала по конюшням, протянула Эйле кубок светлого вина. Вкус у него был ужасный, горький и кислый одновременно, но Эйла всё равно выпила. Вино обожгло до самого горла, протянувшись нитью от горла к животу. После второго бокала Эйла согрелась и была приятно пьяна, голова кружилась. В груди стучали барабаны. Всякий раз, когда Бенджи не был с Финном, он продолжал легонько прикасаться к ней, ведя сквозь толпу и касаясь рукой её бедра, предплечья или плеча.

На какое-то время об этом было легко забыть. Эйла пила вино большими глотками и раскачивалась в такт музыке, разгорячённая и слегка вспотевшая. Она позволила Бенджи притянуть себя, а затем ещё ближе, обняв за талию. Она улыбалась всем, кого узнавала, а также всем, кого не узнавала, хотя лицо и было скрыто за маской.

– Разве ты не рада, что пришла? – спросил Бенджи, когда они вернулись к бочонкам с вином за третьим кубком. – Разве не рада, что послушала меня?

– Может быть, – поддразнила она его. – Не знаю… Тебе не следует задавать мне вопросы, когда я навеселе.

– О… Почему это?

– Потому что я могу сказать “да".

– А если я как раз хочу, чтобы ты сказала "да"?

– О чём ты? – рассмеялась Эйла.

– Эйла, – сказал он внезапно очень серьёзно. Она уловила движение его горла, нервный глоток. – Эйла, мне нужно тебе кое-что сказать...

Внезапно внутри всё сжалось.

Нет, нет, нет...

– Это я виновата в смерти Нессы, – выпалила она.

Последовавшая пауза была ужасной. Бенджи секунду растерянно смотрел на неё, а затем покачал головой.

– Подожди, – сказал он, – подожди, что… что ты... Эйла, мне действительно нужно сказать тебе... я хочу сказать тебе...

– Она одолжила мне свой носовой платок, – продолжала Эйла, достаточно тихо, чтобы никто другой не услышал её за грохотом барабанов и пением, но достаточно громко и резко, чтобы Бенджи закрыл рот. Она не могла, не хотела слушать то, что он хочет ей сказать; у неё было болезненное предчувствие насчёт того, что он сейчас скажет, и ей не хотелось этого слушать, во всяком случае, не сейчас. Что, если она почувствует к нему то же, что он чувствует к ней... а потом потеряет его?

От такой потери она уже не оправится. Она знала, что не оправится. Но как это объяснить?

– Это я случайно оставила платок Нессы в покоях Кинока, Бенджи, – сказала она вместо этого. – Это я виновата, что они подумали, будто Несса шпионка. Это я виновата, что они пытались отнять у неё ребёнка, – она обхватила себя руками, отчаянно жалея, что выпила так много вина. – Это я виновата, что она погибла.

– Тебе не стоит винить себя... – решительно помотал головой Бенджи.

– А кого тогда винить? Это же я виновата!

– Тише, говори тише, – прошипел он, обводя глазами пульсирующую толпу. Он положить руки ей на плечи, раскачиваясь в такт музыке, создавая впечатление, что они просто разговаривают и танцуют, как все остальные. – Эйла, ты не можешь винить в этом себя. Ты сама сказала, что всё произошло случайно, верно? Ты ведь случайно оставила платок Нессы в покоях Кинока?

– Да. Я просто про него забыла. Не могу поверить, что была столь беспечна. Какая же я дура!

Он ещё сильнее обхватил её за плечи.

– Несса не первая, кто погиб на этой войне, Эйла, – его слова были похожи на удар под дых. – И она не будет последней. Это не значит, что мы сдадимся. Это значит, что мы будем ещё сильнее бороться… пока не выиграем эту войну.

– Война? – она чуть не отшатнулась, но он крепче обхватил её за бёдра. Его руки были большими, тёплыми и очень сильными. – Нет никакой войны. Есть только восстание, которое продолжает терпеть неудачу. Несса умерла не за правое дело. Она умерла из-за меня, потому что я облажалась, потому что я вечно лажаюсь. Чёрт возьми, Бенджи, если бы я уронила свой носовой платок, на яблоне висели бы мои туфли, а не её.

– Нет. Несса, должно быть, сделала что-то ещё. Даже пиявки не стали бы убивать хорошую служанку только за то, что она уронила носовой платок во время обхода.

– Дело не в том, что она уронила носовой платок, – сказала Эйла. – Дело в том, что она пришла туда, куда ей входить запрещено. Они пытались за это отнять у неё ребёнка, но Несса сопротивлялась. То же самое случилось с Фэй и Люной.