43 ИСААК

— Ну?

Богдан качает головой. — Еще одно письмо.

— Что говорит это?

— Это коротко. Больше того же, на самом деле. Он хочет ее вернуть и повторяет свое предложение.

— Чтобы уйти от его так называемого требования, — фыркаю я.

— А если он серьезно? — спрашивает Богдан.

— Не будь чертовски наивным, — огрызаюсь я. — Этот ублюдок пытается заманить меня в ловушку, которая дает ему преимущество. Возможно, ты не помнишь, как играли с Максимом, когда мы были мальчишками, но я помню.

— Что ты имеешь в виду?

— Он ненавидел проигрывать. Раньше он закатывал громкие гребаные истерики. Он остановился только потому, что однажды вошел Яков и ударил его по затылку. Сказал ему принять поражение как мужчина.

Богдан становится задумчивым, пока я пересказываю историю. — Он был хорошим человеком, не так ли? — он спрашивает. —Я мало что о нем помню, но всегда помню, что он был добр ко мне.

Конечно, Богдан это помнит. Доброта была в дефиците в нашем доме, когда мы росли. Когда вы испытываете это, пусть даже немного, оно торчит наружу.

— Он был добр. Но слаб.

— Он был худшим доном, — соглашается Богдан. — Но чем старше я становлюсь, тем больше задаюсь вопросом, был ли он лучше.

Я знаю, что значит для Богдана признать это вслух. Он всегда был предан нашему отцу. Только разоблачение его измены могло развязать Богдану язык.

Я откидываюсь на спинку кресла и смотрю на открытую карту, лежащую на моем столе. Круги и булавки окружают пять разных мест по всему городу.

— Для атаки такого масштаба нам понадобятся все наши люди, — отмечает Богдан.

Я мрачно киваю. — Приведи их всех. На этот раз я не пытаюсь делать заявление. Я заканчиваю эту чертову войну. Я раньше давал Максиму пропуска из-за его фамилии. Но это время прошло.

— Я все организую.

В дверь тихо стучат. Я знаю, что это мама, еще до того, как она войдет, выглядя встревоженной и отстраненной одновременно.

— Мы заняты, — резко говорю я.

Я уверен, что разочаровал ее как сын. Я никогда не бежал к ней, когда был напуган, и не хватал ее за руку, когда спотыкался. Она хотела быть матерью, но мне это было не нужно. Возможно, поэтому она прижалась к Богдану, когда он родился.

Но в свое время и его забрали у нее.

Братва — жадный зверь. Он не добр к тем, кто не понимает его пути. Мама была идеальной женой братвы. Но только потому, что ее заставили. Для нее это был единственный способ выжить.

— Это важно, Исаак, — говорит она, закрывая за собой дверь.

— У меня нет времени.

— У тебя есть время для Камиллы? — она спрашивает. — Потому что это то, о чем идет речь.

Я демонстративно избегаю взгляда Богдана, глядя на мать. Я до сих пор не простил ей того, что она так долго хранила тайну преступления моего отца.

— Что это такое? — Я рычу.

Богдан освобождает свое место, чтобы мама тяжело села.

— Камила… она разрывается, — начинает она. — Понятно, что у нее есть чувства к тебе, но есть что-то, что мутит воду. Что-то, что тянет ее куда-то еще.

— Мама, я еще раз скажу: у меня нет ни хрена на это времени.

Это не совсем так; Я просто не хочу давать ей больше топлива. Когда все это закончится и Максима не станет, я не собираюсь удерживать Камиллу здесь против ее воли.

Я мог бы. Легко. Бесстыдно.

Но я не буду.

— Я попросила Гэвина Хардвика изучить ее, — говорит мама.

Я хмурюсь. — Частный детектив, которого отец использовал для работы на стороне?

Она кивает. — Я поддерживала связь с ним на протяжении многих лет. Он сделал это как одолжение мне.

— Потому что он всегда хотел тебя трахнуть.

— Исаак!

Она выглядит потрясенной, и, честно говоря, Богдан тоже. Впрочем, мне плевать.

Ей лучше знать, чем поднимать тему, когда я ясно дал понять, что меня не интересует то, что она хочет сказать.

— Он порядочный человек, вопреки тому, во что ты, кажется, веришь, и никогда не имел на меня никаких замыслов.

Она говорит так, как будто она из другого века. Это заставляет меня фыркать от смеха.

Ее глаза морщатся от боли, но я не извиняюсь. Импульс был выбит из меня, когда мне было тринадцать лет.

— Что твой старый кавалер сказал о Камиле? — Я спрашиваю.

— У нее есть сестра в Нью-Йорке. Ее сестра вышла замуж совсем молодой и родила двух сыновей.

Она останавливается и многозначительно смотрит на меня. Я жду, что она продолжит, но нет. Богдан смотрит между нами так, словно боится, что кто-нибудь вытащит нож.

— И дочь, — добавляю я, не подумав.

Мама качает головой. — Нет. Сестра родила двоих мальчиков. У нее нет дочери.

Я сужаю глаза. Камила неоднократно упоминала девушку. Зачем ей лгать о несуществующей племяннице?

Тогда это поражает меня.

И когда это происходит, я чувствую себя так, будто меня везет чертов поезд, идущий со скоростью двести миль в час.

Мама видит осознание на моем лице. — Ты должен быть терпелив с ней, — быстро говорит она. — Позвольте ей самой сказать тебе правду. Ей нужно…

— Она ни хрена мне не сказала за все это время. Что изменит ее мнение сейчас?

— Ты. Ты единственный, кто может заставить ее передумать, — настаивает Мама. — Я знаю, что ты злишься на меня, Исаак. Я понимаю, почему. Но я все еще твоя мать, и ты должен верить, что иногда мой совет может изменить твою жизнь. У меня в сердце только ваши интересы.

Я встаю. Богдан делает то же самое.

— Исаак?

— Найди ее сестру. Мне нужен точный адрес.

— Э, точно. Я в деле, — нервно говорит Богдан. Он стоит у двери, когда оборачивается и смотрит на меня. — Мы не знаем, что эта девочка — ее дочь.

Мои руки сжимаются в кулаки. Я кое-что вдруг вспомнил: ночью у ресторана на Темзе, когда она раздевалась в машине, я что-то на ней увидел. Крошечные серебристые растяжки на бедрах и вокруг талии.

И я очень, очень четко помню еще кое-что: когда мы в первый раз трахались, этих отметин не было.

Мой гнев сворачивается в моей груди. Я смотрю на Богдана. — Не так ли?

Он глотает. — Я дам тебе знать, что я найду. — Потом он ушел.

Когда мы остаемся одни, мама медленно встает и подходит ко мне.

— Нет смысла злиться из-за этого, мой дорогой, — говорит она, используя для меня прозвище, которое она не использовала с тех пор, как я был в подгузниках.

Мои глаза вспыхивают. — Не говори мне, как реагировать. И никогда, блядь, не называй меня так.

Затем я прохожу мимо нее и направляюсь прямо в спальню Камилы.

Я держался подальше от этого уже несколько дней, давая ей пространство, которое я обещал. Это было своекорыстное обещание. Один я сделал только потому, что знал, что в конце концов она придет ко мне.

Но эта новая информация помешала работе.

И мне надоело лгать.

Перед тем, как хлопнуть дверью, я колеблюсь. Я дышу своим гневом, своей ревностью. Я хожу взад и вперед, вспоминая тренировки моего отца.

Мужчину, который не может подавить свои эмоции, можно подстрекать, манипулировать и использовать.

Человек, который не может подавить свои эмоции, не может прочитать своего врага, потому что он слишком погружен в собственную голову.

Я не буду этим человеком.

Как только я полностью контролирую себя, я спокойно вхожу в ее комнату.

Она лежит на кровати на животе, окруженная книгами. Ее босые ноги висят в воздухе, и я не могу не восхищаться изгибами ее идеальной задницы. Когда она слышит, как я вхожу, она переворачивается и садится, широко раскрыв глаза.

— Камила.

Она напрягается, когда я произношу ее имя. Может быть, она еще не знает об этом, но она чувствует приближение моего гнева, бушующего на горизонте, как ураган.

— Что?

— Приходи. Посиди со мной.

Я подхожу к окну, где расставлены гигантские кресла, и сажусь в одно из них. Через мгновение она подходит и занимает свободное место напротив меня.

Она ерзает и быстро моргает, наблюдая за каждым моим движением.

— Я собираюсь отпустить тебя.

Ее глаза расширяются. — Ты… ты собираешься отпустить меня? — с недоверием повторяет она.

— Это то, что я сказал.

— А Максим?

— Он еще не нейтрализован.

Она хмурится. — Это код для убийства?

— Это не убийство, когда смерть оправдана.

— Звучит как оправдание для меня.

Мои мышцы напрягаются. Иногда я забываю, насколько она хороша в этом. В том, чтобы держать себя в руках, в том, чтобы дать отпор. Давая мне гребаный вызов.

— В любом случае, ты так и не ответил на мой вопрос: почему ты меня отпускаешь, если Максим все еще представляет угрозу? — она спрашивает.

— Потому что мне не нужно, чтобы ты от него избавилась, — говорю я. Она вздрагивает от жесткости в моем тоне. — Ты будешь разоблачена, как только я тебя освобожу. Но ясно, это то, чего ты хочешь.

Мерцание пробегает по ее лицу. — Я… я просто хочу пойти… домой.

— И ты сможешь, — говорю я ей. — Но имей в виду: если ты планируешь вернуться домой, ты подвергаешь свою семью воздействию сил Максима.

— И твое тоже?

— Однажды я пообещал тебе, что у тебя нет причин бояться меня. Я имел в виду это.

Она медленно кивает, словно изо всех сил пытается осознать все происходящее. Я сохраняю на лице холодную маску безразличия, но внутри моя грудь полыхает пламенем.

Ты должен быть терпелив с ней, сказала Мама. Позволь ей самой сказать тебе правду.

Блять, это сложно. Женщина проникает мне под кожу, как никто другой. Я и так приближаюсь к точке кипения.

— Мне… мне нужно вернуться домой, Исаак, — говорит Ками. — Даже если это ненадолго.

— Для твоей сестры и твоих племянников? — Я спрашиваю.

— Да.

— И, конечно же, племянница, которую ты так любишь.

Ее костяшки белеют, когда она стирает их вместе. — Да, моя племянница тоже.

Мне приходится изо всех сил удерживать маску на месте.

— Когда я могу уйти? — спрашивает она тихим голосом. Зелень в ней, кажется, тускнеет и тускнеет, как краска на холсте.

— Сейчас, если хочешь, — говорю я ей, небрежно пожимая плечами. — Ты можешь упаковать столько сумок, сколько тебе нужно.

Я поднимаюсь на ноги. Она смотрит на меня, все еще пытаясь пережить эту перемену в сердце.

— Исаак… — Если это должно произойти, это должно произойти сейчас. Если есть хоть какая-то надежда спасти то, что, черт возьми, существует или когда-то существовало между ней и мной.