— Он твой сын. Это другое.

— Я не про Исаака говорила, — уточняет Никита. — Я говорила о своем муже.

— Ты имеешь в виду жестокого монстра, на котором ты была жената.

Она выгибает одну бровь. Это наполовину смех, наполовину удивление. Мгновенно краснею. — Извини, — бормочу я. — Это было за чертой.

Она улыбается. — Почему ты извиняешься?

— За то, что была… грубой, я думаю, ты бы это назвала.

— Цензура правды уродливее, чем провозглашение лжи, Камила.

— Цензура правды — это то, что ты сделала?

Я знаю, что я стерва. Но я чувствую себя в ловушке. Я сказала Бри, что приняла решение не рассказывать Исааку о Джо. Но правда в том, что я все еще борюсь с этим.

Имею ли я право держать Джо подальше от ее отца? Имею ли я право отказать Исааку в знакомстве с его дочерью?

И если Бри права и раскрытие информации о Джо — лишь вопрос времени, не лучше ли, чтобы правда сначала исходила от меня?

— Да, сделала, — через некоторое время отвечает Никита. — Я что-то скрывала от мужа. Я лгала, когда мне было нужно. Я обманывала ради спорта и хранила свои секреты так долго, как только могла. Но в этом доме, в этом мире ты должна защищать то, что принадлежит тебе, и брать то, что ты хочешь. Другого способа выжить нет.

— Тогда это не то место, где я хочу жить, — яростно шепчу я.

Она кивает, как будто понимает каждую тонкость эмоций, раздирающих мое сердце прямо сейчас. — Я давно в этом мире. Мужчины в нем видят в женщинах просто игрушки и объекты. Жены могут иметь уважение и власть, но они редко полностью владеют сердцами своих мужчин.

— Ты говоришь мне, чего ожидать? — Я спрашиваю. — Потому что я не планирую оставаться частью этого мира очень долго.

Она грустно мне улыбается. — Я говорю, чего ждать с нетерпением, — говорит она. — Если ты передумаешь.

— Что это значит?

— Это значит, что то, что было у меня, не то, что у тебя есть. Исаак такой же холодный, жестокий и безжалостный, как и они, когда дело касается управления этой Братвой и защиты своих людей и своей семьи. Но он не будет таким братва-мужем, который был у меня. Он не его отец.

Я усмехаюсь. — Судя по тому, что я слышала, яблоко недалеко от яблони упало.

— Ты не знаешь, как ты ошибаешься, Камила. Могу я тебе кое-что сказать?

Я пожимаю плечами. — Конечно.

— Виталий приводил домой женщин. Мне так хотелось их ненавидеть. Не только потому, что они были моложе или красивее меня, но и потому, что были его продолжением. Он водил этих женщин по моему собственному дому, моей спальне, чтобы наказать и контролировать меня. Все знали; горничные, прислуга, все люди Виталия. Мальчики тоже знали, хотя ради меня делали вид, что не знают. Но я никогда не забуду, каково было смотреть, как эти женщины уходят после того, как часами слышали их стоны.

Меня тошнит. — Это ужасно. Но я не вижу, что это должно что-то делать. Это только подтверждает мою точку зрения, правда.

Она машет пальцем. — С точностью до наоборот. Скажи мне: ты когда-нибудь видела, чтобы Исаак трогал другую женщину пальцем?

Мое тело идет прямо как шомпол. Я думаю о Мариссе. Я вижу ее красивое лицо и ее кокетливые глаза, и я представляю тело Исаака, растянувшееся поверх нее.

И изображение заставляет мой желудок переворачиваться. Желчь подступает к горлу, и что бы я ни делала, я не могу избавиться от образа теперь, когда он сумел проникнуть в мою голову.

— Если ты пытаешься сказать мне, что Исаак испытывает ко мне настоящие чувства только потому, что он достаточно вежлив, чтобы дурачиться у меня за спиной или некоторое время держать это в штанах, то, боюсь, ты ошибаешься. Он использует меня так же, как меня использовал Максим. У Исаака нет причин быть верным мне. Мы на самом деле не женаты.

— Почему бы тебе тогда не спросить его? — предлагает Никита. — Спросите его, что он чувствует, когда другая женщина смотрит на него так, как все они смотрят на него.

Мой желудок снова скручивает, потому что теперь я хочу знать. Мне никогда не приходило в голову, что в его жизни могут быть другие женщины, мимолетные одночасовые встречи, которые утоляют его похоть и не доставляют ему горя или купороса.

Но сейчас? Теперь эта мысль крутится у меня в голове, и я ненавижу, как меня от нее тошнит.

— Нет, — упрямо говорю я. — Мне не нужно спрашивать его, потому что мне все равно.

Это такая наглая ложь, что я боюсь, что она меня об этом уличит. Но это не так. Она просто спокойно стоит, читая меня так же, как это делает Исаак.

— Он может трахнуть кого угодно, — продолжаю я. — У меня есть жизнь, к которой нужно вернуться. У меня есть… — Я так взволнованна, что едва сдерживаюсь, едва не произнеся слово «дочь». Интересно, заметила ли она.

— У меня есть семья, к которой я могу вернуться. Я хочу видеть, как растут мои племянники.

Никита медленно кивает. — Если ты этого хочешь, Исаак не помешает тебе уйти, как только ты будешь в безопасности.

Безопасность. Это слово вызывает у меня желание смеяться. И Исаак Воробьев не является противоядием от этого.

Он сам яд.