Глава 9

Пока Даллас и его сестра убирались на кухне, хотя делать было особо нечего, так как я загрузил посудомоечную машину, пока готовил, я позвонил по номеру на карточке, который прислал мне Локрин. Так много всего произошло с тех пор, как он рассказал мне о визите адвоката, но у меня наконец-то появилось время выяснить, в чем дело.

– Добрый день, – сказала секретарша, пробежавшись по своему сценарию. – Вы позвонили в адвокатскую контору «Дюпон и Бердж», куда я могу направить ваш звонок?

– Мне нужно поговорить с Рендоном Лоуэллом, пожалуйста.

– Если вы останетесь на линии, я соединю вас с его офисом.

В качестве музыкального сопровождения была выбрана «Clair de Lune», которую я научился играть на фортепиано, когда мне было восемь лет, и с тех пор ненавидел. К счастью, мне не пришлось долго слушать, так как через несколько секунд ответила помощница мистера Лоуэлла. У нее был приятный голос, и как только я назвал свое имя, она сразу же соединила меня с мужчиной.

– Здравствуйте, это мистер Эска?

– Да, это он.

– Что ж, мистер Эска, рад наконец-то получить возможность поговорить с вами. Я пытался разыскать вас в течение последних шести месяцев. Вас трудно найти.

– И могу я узнать, в чем дело?

– Конечно. Это касается вашего брата, Уитлока.

Я бы с радостью сказал, что во мне промелькнуло беспокойство, тревога, хоть что-то напоминающее братский интерес, но дело в том, что в детстве наши пути не пересекались. Наши жизни были так расписаны, так регламентированы, так отделены друг от друга, наши родители были лишь смутно причастны к тем занятиям, которые якобы прививают хорошее воспитание, что мы были чужими друг для друга. Мы никогда не играли вместе; я не могу вспомнить ни одной дружеской игры. Я видел их во время еды, но за обеденным столом мы не разговаривали, так как няня и кухарка держались рядом. Все это вместе взятое означало, что, когда он произнес имя Уитлока, я не заметил никаких эмоций.

– Мистер Эска?

– Да, простите. А что с ним?

Он прочистил горло.

– Ну, не знаю, в курсе ли вы, но он баллотируется в Конгресс на следующих выборах здесь, в Коннектикуте, где сейчас проживает семья.

– Я не знал, – сказал я ему и смутно задумался, когда же они все там поселились.

Наступила пауза.

– Несколько лет назад вы сменили фамилию Грейвс на фамилию вашей бабушки по материнской линии.

– Да, прямо перед тем, как я начал учиться в колледже в Калифорнии.

– Вы также отказались от своего второго имени.

– Простите?

– Вы оставили только свое имя и юридически отказались от Милтона, который был вашим средним именем, когда вы изменили свою фамилию на Эска.

– Да.

– В вашем учебном заведении действует строгая политика конфиденциальности, а значит, они не подтвердят ни ваше посещение, ни ваше имя, если только я не смогу доказать, что вы совершили преступление.

Для меня это не было новостью.

– Да, я в курсе.

– Могу я спросить, почему вы сменили имя?

– Я хотел сменить имя, – честно ответил я ему.

Он вздохнул и прочистил горло, как будто то, что он собирался сказать дальше, было неудобно.

– Мне трудно говорить об этом, мистер Эска, но ваш отец хотел бы, чтобы вы подписали документ, который объявляет вас сыном вашей тети Женевы. И, разумеется, с новым свидетельством о рождении, карточкой социального страхования и так далее.

Больше всего меня удивило то, что я ничуть не удивился. В этой просьбе была логичная последовательность. Мои родители не хотели принимать меня в семью с тех пор, как мне исполнилось семнадцать. То, что теперь они пытаются сделать это законным, сделать так, будто я никогда не был их сыном, имело странный смысл. Противники Уитлока приложили бы все усилия, чтобы раскопать его скелеты, попытались бы опорочить его, потому что это была политика. Если бы семья могла сфабриковать историю, сказать, что они вырастили меня только после того, как моя тетя погибла в автокатастрофе с мужчиной, который содержал ее как любовницу, они могли бы также правдоподобно отрицать, что у Уитлока был брат-гей, от которого они отреклись.

Я впитал в себя новость о том, что меня вычеркнут из их жизни сразу же после оформления документов. Я стану сыном своей тети, которая, как мне сказали, принесла в семью свой позор и, что интересно, решила взять девичью фамилию своей матери. Однажды я спросил маму, почему Женева использует Эска вместо Гумбольдт, своей фамилии, и получил ответ, что их отец не хочет иметь с ней ничего общего. Интересно было то, что моя бабушка, Каролина Эска, которую я с любовью вспоминал до ее смерти, очень заботилась обо мне и, без сомнения, больше всего любила Женеву. Моя мать часто и горько жаловалась на это. Когда я был еще ребенком, я подслушал, как горничные сплетничали о том, что моя мать была в ужасе от поведения своей сестры. Маме было плевать на Женеву, но ее очень волновало, что скандал может затронуть ее.

– В новом свидетельстве о рождении Женева будет указана как ваша мать, отец не указан.

Таким образом, меня должны были выбросить дважды. Они уже сделали это однажды, и теперь, пятнадцать лет спустя, они сделают это во второй раз. Ирония судьбы в том, что я должен был стать сыном любимого ребенка моей бабушки, не ускользнула от меня. Странно, но единственной фотографией моей семьи, которую я сохранил, была фотография бабушки и тети в рамке, держащихся за руки на скамейке в саду. В детстве она висела в моей комнате, потому что я считал ее красивой. Именно так выглядела любовь. Я был благодарен, что ее упаковали вместе с остальными вещами из моей комнаты, когда я уезжал, и никто не придал этому значения, поскольку к тому времени обеих женщин уже несколько лет не было в живых.

– Итак, ваш отец готов дать вам...

– Мне нужен чайный сервиз моей бабушки, сделанный Полом Ревиром, – сказал я ему. – Если он был подарен, если он был разбит, продан по частям, обещан кому-то другому - как бы то ни было, я хочу именно его. И точка.

– Я… он готов отдать вам...

– Вот и все, мистер Лоуэлл. Это мои условия. Примите их или откажитесь от них.

Он прочистил горло.

– Если вы подождете минутку, он у меня на другой линии.

– Конечно, – сказал я, глядя на задний двор Далласа, на пальмы, акации и мескитовые деревья, кактус чолла, еще больше гравия и что-то похожее на горный лавр, но я должен был спросить, чтобы быть уверенным. Он снова вышел на связь минут через десять.

– Мистер Эска, вы еще здесь?

– Да.

Он тихонько кашлянул.

– Ваш отец говорит, что ваши условия приемлемы, но он считает, что вы недальновидно относитесь к предлагаемым им средствам, и предлагает вам отбросить гордость и рассмотреть варианты.

Это была не гордость. Возможно, в самом начале, когда я только покинул дом, когда я скорее позволил бы себе умереть где-нибудь в канаве, чем попросить у них хоть десять центов, тогда это была гордость. Но не сейчас. Не сейчас. Я не мог вызвать в себе достаточно эмоций, а уж тем более интереса к ним, чтобы это была гордость.

– Объясните ему, что мне нужен каждый предмет, весь сервиз, включая щипцы для сахара, и я ничего не подпишу, пока его не доставит частный курьер и я не смогу провести полную инвентаризацию набора.

– Подождите минутку, пожалуйста.

Бедный парень, он застрял в центре чего-то безумного. Наверное, он и подумать не мог, что будет вести переговоры о заключении договора с чайным сервизом в качестве разменной монеты за мою подпись на поддельных документах. Но на самом деле для меня это было не более чем вспоминание о имени новой матери, с которой у меня уже была общая фамилия.

– Мистер Эска...

– Все еще здесь, мистер Лоуэлл.

Он снова кашлянул, и голос его звучал нервно.

– Ваш отец доставит его завтра частным курьером к вам домой в Чикаго, и...

– Нет, – быстро сказал я. Пусть его доставят в Torus Intercession в Оук-Парке, для Локрина Барнса.

– Могу я узнать адрес…

Я дал его ему и с улыбкой произнес Локрин по буквам, потому что одной мысли о том, как угрюмый, ворчливый мужчина проверяет наличие всех ложек и проверяет, на месте ли крышка для сахарницы, было достаточно, чтобы скрасить это впечатление. Я не терял семью, я до чертиков раздражал Локрина Барнса.

– У вас может быть день на осмотр сервиса, а затем я отправлю вам документы на подпись по электронной почте.

– Давайте я дам вам свой рабочий e-mail.

После того как он записал его, снова повисло неловкое молчание.

– И это все?

Затем он нервно прокашлялся.

– Да. Спасибо за вашу вежливость в этом вопросе. Я ожидал совсем другого общения.

– Это потому, что вы имели дело только с кланом Грейвс, мистер Лоуэлл. Я - Эска.

– Да, – согласился он. – Вполне.

– Доброго дня, мистер Лоуэлл.

– И вам доброго дня, мистер Эска.

Он отключился, а у меня, когда я положил трубку, на мгновение возникло желание погуглить Уитлока, чтобы посмотреть, как он сейчас выглядит, и моего старшего брата, и их семьи, и моих родителей, но затем, так же быстро, настроение прошло, потому что, на самом деле, это было неважно. Мы не имели друг к другу никакого отношения.

Я написал Джареду и сообщил, что до завтрашнего дня ничего не будет с операцией, а также о том, что я сменил родство и получил новое свидетельство о рождении. Это не повлияет ни на мои лицензии, ни на мой статус в фирме; я просто хотел, чтобы он знал. Меня удивило ответное сообщение с вопросом, все ли у меня в порядке. Когда я ответил, что да, я понял, что не лгал.

Я допускал мысль, что когда-нибудь смогу помириться с одним из братьев, если не с родителями. Поскольку теперь это было невозможно — в конце концов, мой отец работал на Уитлока, — я воспользовался моментом, чтобы вдохнуть прохладный воздух, и с совершенной ясностью осознал, что не спешу возвращаться в Чикаго.

 

***

 

Через некоторое время за мной открылась тяжелая стеклянная дверь, и я повернулся, чтобы увидеть там Далласа, который улыбался мне.

– Что я такого сделал, чтобы заслужить такую дерзкую ухмылку?