Глава 1. Похоронное буррито

Слоан

Качели ритмично поскрипывали подо мной, пока я носком отталкивалась от половиц крыльца. Прохладные пальцы января пробирались под одеяло и сквозь слои моей одежды. Но зря старались, потому что я уже промёрзла внутри.

Увядший рождественский венок на гордо пурпурной двери привлёк моё внимание.

Мне нужно убрать его.

Мне нужно вернуться к работе.

Мне нужно подняться обратно в дом и нанести дезодорант, про который я забыла.

Видимо, мне нужно сделать много вещей. Все они ощущались монументальными, будто для возвращения внутрь и подъёма по лестнице требовалось столько же энергии, сколько и для подъёма на Эверест.

Извини, Нокемаут. Тебе придётся терпеть библиотекаря, от которого попахивает.

Я втянула в лёгкие режущий как бритва воздух. Забавно, что мне приходилось напоминать себе делать такие машинальные вещи, как дыхание. Горе имело свойство проникать всюду, даже когда ты была к этому готова.

Я поднесла к губам папину кружку с надписью «Слёзы Адвоката Противной Стороны» и сделала ободряющий глоток вина на завтрак.

Остаток дня мне предстояло провести в удушающем жаре «Выруби их намертво», то есть, в бестактно названном похоронном бюро Нокемаута (напоминаем, что Нокемаут в оригинале звучит как knock them out, «выруби их», и отсюда куча шуток с названиями заведений в городе, — прим.пер.). Термостат в похоронном бюро никогда не опускался ниже +25 градусов, дабы подстроиться под разжиженную кровь пожилых посетителей, которые там собирались.

Моё дыхание вырвалось из меня серебристым облачком. Когда оно рассеялось, ко мне вернулась возможность видеть дом по соседству.

Это был неприметный двухэтажный дом с бежевым сайдингом и практичным ландшафтным дизайном.

Честно говоря, на фоне моего замысловатого викторианского жилища с крыльцом, огибавшим весь дом, и весьма кричащей башенкой, большинство домов выглядело скучновато. Но в соседнем доме присутствовала некая пустота, от которой контраст становился заметнее. Единственными признаками жизни на протяжении более десяти лет была команда, которая приходила поддерживать двор в нормальном состоянии, да редкие визиты возмутительного владельца дома.

Я гадала, почему он не продал это место и не сжёг его дотла. Или что там абсурдно богатые мужчины делают с местами, которые содержат в себе тени и секреты.

Меня раздражало, что он до сих пор владел этим домом. Что он до сих пор время от времени останавливался в нём. Мы оба не хотели обременять себя теми воспоминаниями. Мы оба не хотели делить один забор.

Входная дверь моего дома открылась, и вышла моя мать.

Карен Уолтон всегда была для меня красивой. Даже сегодня, даже со свежим горем, исказившим её лицо, она всё равно была очаровательной.

— Что думаешь? Перебор? — спросила она, медленно поворачиваясь на месте и показывая своё новое маленькое чёрное платье. Благопристойный вырез лодочкой и длинные рукава, юбка из тёмного и слегка мерцающего тюля. Её гладко уложенные светлые волосы, подстриженные в стрижку боб, удерживались бархатным ободком.

Моя подруга Лина несколько дней назад сводила нас в магазин, чтобы помочь выбрать наряды на похороны. Моё платье было вязаным, коротким и облегающим, эбонитово-чёрным, с карманами в швах юбки. Оно было очень красивым, и я больше никогда его не надену.

— Ты выглядишь отлично. Идеально, — заверила я её, приподнимая угол одеяла в знак приглашения.

Она села и похлопала меня по колену, когда я прикрыла нас обеих.

Эти качели целую вечность находились в центре моей семьи. Здесь мы после школы собирались для перекусов и сплетен. Мои родители встречались на этих качелях для круглогодичного и еженедельного «счастливого часа» («счастливым часом» обычно называется период, когда в баре действует скидка на алкоголь, а тут термин используется в переносном смысле, — прим.). А в День Благодарения, когда посуда уже помыта, мы отдыхали здесь со своими любимыми книгами и уютными одеялами.

Я унаследовала этот абсурдный дом-зверюгу с отделкой в оливково-зелёных, пурпурных и тёмно-синих тонах два года назад, когда родители переехали в округ Колумбия, чтобы быть поближе к папиным врачам. Мне он всегда нравился. Нет другого места, которое ощущалось бы таким родным. Но в такие моменты я осознавала, что наша семья не растёт, а становится всё меньше.

Мама шумно выдохнула.

— Ну, это отстой.

— Хотя бы мы выглядим хорошо в отстойный момент, — заметила я.

— Это традиция Уолтонов, — согласилась она.

Входная дверь снова открылась, и к нам присоединилась моя сестра Мэйв. На ней был строгий чёрный брючный костюм, шерстяное пальто, и она держала кружку горячего чая. Она выглядела неизменно симпатичной, но усталой. Я сделала мысленную пометку докопаться до неё после похорон и убедиться, что с ней не случилось чего-то ещё.

— Где Хлоя? — спросила мама.

Мэйв закатила глаза.

— Она сузила выбор до двух нарядов и сказала, что ей нужно какое-то время побыть с каждым из них, прежде чем принимать финальное решение, — ответила она, втискиваясь на подушку рядом с нашей матерью.

Моя племянница была модницей высшего калибра. По крайней мере, насколько это возможно для двенадцатилетней девочки с ограниченными карманными расходами в провинции Вирджинии.

Мы какое-то время молча качались, потерявшись каждая в своих воспоминаниях.

— Помните, когда ваш отец купил такую жирную рождественскую елку, что она не пролезала через входную дверь? — спросила мама с улыбкой в голосе.

— Начало нашей традиции с елкой на крыльце, — добавила Мэйв.

Я ощутила укол чувства вины. В это Рождество я не ставила елку на крыльце. Я даже не ставила елку в доме. Только теперь уже увядший венок, который я купила на мероприятии по сбору средств в школе Хлои. У рака были другие планы на нашу семью.

Я решила, что компенсирую это в следующее Рождество. Здесь будет жизнь. Семья. Смех, печенье, алкоголь и плохо завёрнутые подарки.

Этого хотел бы папа. Знать, что жизнь продолжается, даже если нам его ужасно не хватает.

— Я знаю, что подбадривающие речи были специальностью вашего отца, — начала мама. — Но я обещала ему, что сделаю всё возможное. Итак, вот как всё будет. Мы войдём в это похоронное бюро и устроим ему лучшие чёртовы похороны, что только видел этот город. Мы будем смеяться и плакать, и вспоминать, как нам повезло, что он так долго был в наших жизнях.

Мэйв и я кивнули, на наши глаза уже наворачивались слёзы. Я их сморгнула. Последнее, что нужно моей сестре или маме — это разбираться с вулканом моей печали.

— Могу я услышать «о да, чёрт возьми»? — спросила мама.

— О да, чёрт возьми, — ответили мы дрожащими голосами.

Мама переводила взгляд между нами.

— Это прозвучало жалко.

— Блин. Ну извини, что мы недостаточно радуемся папиным похоронам, — сухо произнесла я.

Мама сунула руку в карман юбки и достала розовую фляжку из нержавеющей стали.

— Это должно помочь.

— На часах 09:32 утра, — сказала Мэйв.

— Я пью вино, — парировала я, приподнимая свою кружку.

Мама передала моей сестре дамскую фляжку.

— Как любил говорить ваш отец, «мы не сможем пить весь день, если не начнём сейчас».

Мэйв вздохнула.

— Ладно. Но если начнём пить сейчас, на похороны поедем на такси.

— Так выпьем же за это, — согласилась я.

— Твоё здоровье, пап, — сказала она и сделала небольшой глоток из фляжки, сразу поморщившись.

Мэйв передала фляжку обратно, и мама подняла её в безмолвном тосте.

Входная дверь снова с грохотом распахнулась, и на крыльцо вылетела Хлоя. На моей племяннице были надеты колготки с узором, пурпурные сатиновые шорты и водолазка в рубчик. Её прическа напоминала два чёрных пышных облачка на макушке её головы. Должно быть, сегодня Мэйв проиграла битву за макияж, потому что веки Хлои были накрашены тёмно-пурпурным.

— Как думаете, это сегодня слишком отвлечёт внимание от дедули? — спросила она, встав в позу с руками на бёдрах.

— Господь милостивый, — пробормотала моя сестра себе под нос и снова стащила себе фляжку.

— Ты выглядишь прекрасно, милая, — сказала мама, улыбаясь своей единственной внучке.

Хлоя выполнила разворот на месте.

— Спасибо, я знаю.

Пухлая и ворчливая кошка, которую я унаследовала вместе с домом, забралась на крыльцо, выглядя неизменно осуждающей. Эта полудикая блоховозка получила царственное имя Леди Милдред Мяуингтон. Со временем оно сократилось до Милли Мяу Мяу. Теперь же, когда мне приходилось в восемнадцатый раз орать на неё, чтобы та перестала царапать спинку дивана, годилось и «Мяу-Мяу» или «Эй, Засранка».

— Иди внутрь, Мяу-Мяу, иначе целый день будешь торчать на улице, — предостерегла я.

Кошка не удостоила ответом моё предупреждение. Вместо этого она потёрлась о чёрные колготки Хлои, а потом села у её ног, чтобы побаловать вниманием свой кошачий анус.

— Гадость, — прокомментировала Мэйв.

— Супер. Теперь мне надо чистить колготки от шерсти, — пожаловалась Хлоя, топнув ножкой в сапоге.

— Я найду ролик, — вызвалась я, поднимаясь с качелей и ногой подталкивая кошку, пока та не перекатилась на спину, обнажив свой пухлый животик. — Кому вина на завтрак?

— Ты же знаешь поговорку, — сказала мама, поднимая мою сестру на ноги. — Шардоне — это самый важный приём пищи за день.

Тёплое и щекочущее гудение алкоголя начала стихать примерно на втором часу приёма. Я не хотела находиться здесь, стоять перед урной из нержавеющей стали, в мрачной комнате с павлинье-синими обоями, принимать соболезнования и слушать истории о том, каким отличным человеком был Саймон Уолтон.

Я осознала, что теперь уже не будет новых историй. Мой милый, гениальный, добрый, несобранный папа умер. И остались лишь воспоминания, которые далеко не заполнят дыру, оставленную его отсутствием.

— Я просто не знаю, что мы будем делать без дяди Саймона, — сказала моя кузина Несса, покачивая на бедре пухлого младенца, тогда как её муж пытался справиться с их трёхлеткой, носившим галстук-бабочку. Мой папа всегда носил галстуки-бабочки. — Он и твоя мама раз в месяц приходили посидеть с детьми, чтобы у нас с Уиллом была возможность сходить на свидание.