— Вау, — произнесла я.

Аллен потёр глаза пальцами.

— Да. Он изменил мою жизнь. Он вложил в меня немало часов. Помогал с заявлениями на стипендии и гранты. Познакомил меня с его любимым профессором в Джорджтауне. Он был первым, кому я позвонил, когда поступил. А когда мне всё равно не хватило денег, даже со всеми накоплениями, грантами и стипендиями, ваш отец добавил недостающую сумму на первый год, — он остановился, и его глаза сделались влажными.

Моя грудь переполнилась гордостью, которая обвила все куски моего разбитого сердца. Мой отец был не просто хорошим человеком. Он был лучшим.

— Когда вы выпускаетесь? — спросила я.

— В мае, — гордо сказал Аллен. Затем его лицо скисло. — Поскольку моя мама не могла присутствовать, ваши родители собирались прийти.

Моё сердце болело за него.

За мою маму.

За меня.

Потому что впредь в каждом событии будет дыра на месте, где должен был быть папа.

Я потянулась через стол и сжала его ладонь.

— Уверена, моя мама всё равно планирует прийти. Она любит выпускные, свадьбы и смотрины детей. Да по сути любые вечеринки.

— Моя мама тоже была такой, — сказал он с печальной улыбкой. — Однажды я закачу ей огромную вечеринку-сюрприз за всё, что она сделала для меня.

Он говорил о своей матери в интересной смеси прошлого и настоящего времени, что вызвало у меня любопытство.

— Ваша мама... всё ещё с нами?

Он посмотрел в свою кружку кофе.

— Она в тюрьме.

— Мне очень жаль это слышать.

— Это моя вина. Но я всё исправлю.

— Уверена, она вами очень гордится, — сказала я.

Теперь его улыбка окрепла.

— Да. Правда гордится.

Я по своему опыту знала, как хорошо ощущается родительская гордость, и испытала очередной укол боли.

Аллен глянул на часы и поморщился.

— Мне пора возвращаться. Завтра утром ещё один экзамен.

— Вы уверены? Снегопад, похоже, усиливается.

— Шоссе чистые, а у меня полноприводный автомобиль, — заверил он меня.

Я проводила его до двери.

— Очень приятно было познакомиться, Аллен.

— Взаимно, Слоан.

Я помахала Аллену вслед и только успела убрать кружки и снова начать плакать, как в дверь опять позвонили. Трель звонка ещё эхом отдавалась по дому, а по древесине уже бодро заколотили кулаки.

— Серьёзно? Не дадут девушке в тишине и спокойствии пережить эмоциональный срыв? — пробормотала я в сырую салфетку.

— Впусти нас, пока мы не отморозили задницы, — проорала Лина через входную дверь.

— Мы принесли обнимашки и текилу, — крикнула Наоми.

— Наоми принесла обнимашки. Я принесла текилу, — поправила Лина.

— Чёрт, — пробормотала я себе под нос, затем сунула голову под кран на кухне и смыла следы своих раундов плача.

Они вошли в дом как два прекрасных энергичных ураганчика, вооружённых пакетами с продуктами и сочувствующими взглядами. Лина выглядела гламурно в голубой парке и обитых мехом ботинках. Наоми выглядела симпатично в розовом пуховике и меховых наушниках.

— Зачем вы здесь? — спросила я, пока они сбрасывали зимнюю верхнюю одежду.

— Люсьен настучал и сказал, что ты проводишь вечер одна, а не у сестры, — бодро объявила Наоми, и её высокий конский хвост подпрыгивал от движений.

— Вот ведь вездесущий сукин сын.

— Не волнуйся. Наоми отомстила тем, что натравила на него мальчиков Морганов, которые разрушат его уединение, — заверила меня Лина.

— Я не разрушала его уединение. Я проследила, чтобы у него была эмоциональная поддержка, в которой он может нуждаться, — поправила Наоми.

— Чтобы нуждаться в эмоциональной поддержке, надо иметь эмоции, — заметила я.

— Люсьен весьма сильно расстроен смертью твоего папы. Они были близки, — сказала Наоми.

Я хотела возразить, расспросить её. Но у меня не было энергии. Вместо этого я сменила тему.

— Где Уэйлей?

— Мой маленький гений-технарь ночует у Лизы Джей, чтобы снова починить её смарт-телик, — объявила Наоми.

Дважды чёрт. Если позаботились о ночёвке ребенка, то мне от них так просто не отделаться.

Наоми обвила меня рукой за плечи и направила к лестнице.

— Почему бы тебе не подняться и не принять душ? Мы займёмся ужином.

Раз меня силой отправили наверх, я потащилась по обитому деревянными панелями коридору второго этажа к своей спальне, где приняла самый долгий душ за всю историю существования водопровода в помещениях. Первую половину душа я просто пассивно-агрессивно тянула резину в надежде, что моим подругам станет скучно, и они уйдут. Когда по запаху чеснока, проникавшему в ванную, стало ясно, что не бывать этому, вторую половину душа я тихо плакала, пока мне не показалось, что я вымыла из себя достаточно эмоций и смогу продержаться несколько часов.

Я расчесала свои мокрые волосы, вышла в спальню и забралась на сиденье на подоконнике. На улице продолжался снегопад. Пикап Нокса был припаркован на подъездной дорожке Люсьена. Я надеялась, что он страдает от навязанной ему в отместку социализации.

Мой желудок заурчал, и я осознала, что не ела с утра, когда Люсьен организовал мне буррито. Не считая картошки фри, которую я стащила с его тарелки... и до этого из пакета в машине.

Я вернулась в ванную, нанесла увлажняющий крем, затем неохотно потащилась вниз, на кухню.

Мои подруги приправили магазинные пиццы острым соусом и банановым перцем (жёлтый стручковый перец с мягким, сладковатым, слегка острым вкусом, — прим.пер.) — моим любимым. На столе разложились две упаковки теста для печенья, три пачки чипсов и разнообразный ассортимент соусов для макания. Похоже, Наоми принесла все ингредиенты для маргариты по рецепту Хонки Тонк и разливала её по пяти бокалам размером с ведро.

— Ничто так не выражает скорбь, как маргарита после похорон, — заметила я.

— Скорбь может выглядеть так, как тебе хочется, — упорствовала Наоми. Она переоделась в красные пижамные термо-шорты, такую же кофту с длинными рукавами и пушистые гольфы до колен.

— Можно напиться и пойти кататься на санках в час ночи. Или есть пиццу, печенье и запоем смотреть «Город хищниц», — сказала Лина. Она тоже переоделась в пижаму, только её пижама была шёлковой и чёрной. Её пушистые шлёпанцы были украшены декоративным искусственным мехом, и Мяу-Мяу сердито смотрела на них с центра кухонного уголка. Я подошла и погладила кошку по спине. Она перевернулась на бок, ворчливо охнув, и неохотно приняла мою ласку.

— Вы же не отказываетесь от секса в буран со своими мужчинами, чтобы провести ночь со мной, нет? — спросила я у своих подруг.

— Ты сегодня не должна быть одна, — настаивала Наоми, подталкивая в мою сторону маргариту.

— Мне нравится быть одной, — возразила я. Одиночество означало, что не надо притворяться, будто ты в порядке. Одиночество означало, что не надо быть эмоциональной и расклеившейся перед свидетелями.

— Ты можешь быть одной с нами, — объявила Лина.

— Я думала, ты будешь на моей стороне.

Её улыбка была ослепительной, глаза искрили.

— Тебе некого винить, кроме себя самой. Вы с Наоми заставили меня оставить в прошлом мою жизнь одинокой волчицы.

— Формально приз за этот подвиг причитается Нэшу. Но мы со Слоан заслужили серебряную медаль, — согласилась Наоми.

— То есть, хотите сказать, я застряла в этом созависимом цикле? — спросила я, принимая предложенную маргариту.

Лина кивнула.

— По сути да. С таким же успехом можешь просто капитулировать.

Пицца правда пахла хорошо. И наверняка было бы грубо не выпить хоть немного текилы.

— Ну, раз вы уже здесь...

Лина бухнула два куска пиццы на бумажную тарелку и протянула мне. Я взяла её и откусила тёплый сырный кусочек, пока мои подруги накладывали еду себе.

В дверь снова позвонили.

— Уходите, — крикнула я.

Но меня заглушили бодрые вопли Наоми и Лины, прокричавших: — Заходите!

Мы все были на полпути к двери, когда та открылась, и внутрь вошли лучший друг Наоми, Стефан Ляо, и его байкер-барбер-бойфренд Джеремайя. Стеф в его свитере и блейзере выглядел так, будто только что закончил сниматься в фотосессии для какого-то английского бренда с эстетикой «старых денег». Джеремайя же, напротив, выглядел как горячий хипстер-байкер с гулькой, поцарапанными ботинками, в облегающей джинсовой одежде и футболке с Дэвидом Боуи.

— Дамы. Вижу, вы начали без нас, — сказал Стеф.

— Я же говорила тебе одеться повседневно, — поддразнила Наоми.

— Ты выглядишь так, будто в винограднике Марты припаркована яхта твоего богатого дядюшки Бартоломью, — заметила я.

— Вы же знаете Стефа. Он не одевается повседневно, — с любовью сказал Джеремайя, пока они оба снимали верхнюю одежду.

— Нет ничего плохого в том, чтобы выглядеть хорошо. А теперь, кажется, мне обещали бокал маргариты размером с мою голову, — сказал Стеф.

— У кого-то хороший вкус, — сказал Джеремайя, заметив пальто Люсьена в шкафу.

— Так, так, так. И кому принадлежит эта красота? — потребовал Стеф, проводя ладонью по кашемиру.

Чёрт.

— Никому, — быстро сказала я.

— Это Burberry? — спросила Лина, потянувшись к ярлычку за воротом. — Пожалуйста, скажи мне, что ты спишь с кем-то, у кого очень хороший вкус.

Мне стоило просто оставить это чёртово пальто на его чёртовом кухонном столе.

Наоми уткнулась лицом в ткань.

— Такое мягкое! И пахнет изумительно, — она подняла голову и нахмуренно поджала губы. — И знакомо.

Стеф, Джеремайя и Лина по очереди принюхались.

— Люсьен, — хором объявили они.

Все взгляды устремились ко мне.

Я повернулась к ним спиной и пошла с маргаритой и пиццей в гостиную — пространство, занятое разномастной мебелью, почти двухметровым камином с настоящими мраморными ангелами, поддерживающими каминную полку, и встроенной мебелью, вмещавшей в себя семейную историю.

Мои друзья следовали за мной по пятам, как выводок бешеных утят.

— Пожалуйста, скажи мне, что я найду его штаны под твоей кроватью, — сказала Лина.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты едва можешь ходить, потому что он обрушил на тебя свой сдерживаемый резервуар мужского тестостерона, — потребовал Стеф.