Таким образом, условия развития сознания не являются ни в коей мере универсальными, а скорее весьма условными и привязанными к совершенно конкретной пространственно-временной ситуации. Кантовский трансцендентальный субъект должен быть заменен синтетическим имманентным субъектом. А синтетический имманентный субъект не нуждается ни в каком корреляционизме, ни в слабом кантовском, ни в сильном релятивистском смысле. В радикально реляционистской вселенной потребность в корреляционизме исчезает. Таким образом, синтетический имманентный субъект не возникает в оппозиции к феномену, а является его неотъемлемой частью. Субъект лучше всего описывается как агентивность феномена.

Синтетический агент не стремится к контакту с внешним миром с позиции пассивного наблюдателя. Вместо этого она живет как внутридействующий феномен, участвуя в интеракции, находясь в центре мира. Проще говоря, не возникает никакой изначальной индивидуации, которую можно было бы рассматривать или использовать в качестве краеугольного камня существования. Никакой индивидуации вообще не существует. Возникает разделение, и оно является побочным продуктом множества отношений текущего региона, а не наоборот. Синтетизм вообще фокусируется на субъекте, который он децентрирует, но очень серьезно относится к инверсии картезианского cogito ergo sum и поэтому переносит экзистенциальный фокус на агентивность как феномен, внутридействующую концентрацию интенсивностей, которая представляет собой несводимую множественность идентичностей в диффузном и подвижном поле. Эти идентичности собираются вокруг истины как акта, а именно субъективного опыта как обедненной пустоты Atheos внутри богатой множественности Entheos, расположенной во всепоглощающем существовании Pantheos. Однако иллюзорность субъекта не выводится вовне, как это представляют себе релятивистские критики Декарта и Канта, такие как Ницше, Кьеркегор, Хайдеггер и Деррида - эти философы просто не достаточно радикальны в своем разрыве с кантовским корреляционизмом - напротив, она интернализируется с самого начала. Иллюзорный аспект субъекта, его самоощущаемая безысходность, включается как фундаментальная и неотъемлемая часть субъективного опыта как такового.

Среди старых авторитетов именно крестный отец немецкого романтизма Гегель по-настоящему проявляет понимание генезиса субъекта, которое становится очевидным, когда он первым строит теорию субъекта, используя в качестве отправной точки концепцию Атеоса. Согласно Гегелю, субъект не просто принципиально пуст и развивается как своего рода трагический ответ на экзистенциальные вопросы, оставшиеся без ответа, - он, более того, является в высшей степени временным и локальным комплексом вечности, не имеющим никакого значения вне себя. Выражаясь кантовским языком, за пределами субъекта нет ничего универсального, во что он мог бы трансцендировать. Если, например, мы хотим развлечься, сжав гегелевский и реляционистский опыт субъекта в три слова, то понятия пустоты, уменьшенности и преходящести подходят как нельзя лучше.

Однако эту базовую иллюзорность следует понимать как нечто чрезвычайно продуктивное: ограничение внешних стимулов является фундаментальной предпосылкой для расцвета внутреннего творчества. Чем меньше информации поступает в сознание синтетического агента, тем богаче он может фантазировать и расширять свой субъективный опыт. Гегелевский философ Славой Зизек развивает идею иллюзорности как основы субъективного опыта. Он утверждает, что в самом глубоком смысле субъект должен рассматриваться как исключенный из субъективного опыта, как экскременты субъективного опыта, кусочек головоломки, который не вписывается, который постоянно терпит неудачу и никогда не удается попасть домой, что внутри субъекта, что сам субъект пытается оттолкнуть и спрятать от себя и от окружающего мира. Мы называем это абъективным субъектом. Или, как выражается сам Зизек : "Я - мой собственный недостаток, я - мои собственные экскременты". Этот ограниченный субъект поддерживается за счет ярко выраженной внутренней дистанции. И эта дистанция экзистенциально необходима; если ее свести на нет, субъект разрушится.

Зизекианский абъективный субъект принципиально внутренне расколот. Раскол внутри субъекта предшествует и является предпосылкой последующего различия между субъектом и объектом. Субъект, таким образом, является реакцией против своей собственной причины; его модус операнди заключается в постоянной переработке постоянной неудачи быть своей собственной сущностью. Субъект - это просто продукт своих собственных неудач. Прежде всего, он является продуктом неудачи тайны. Только через понимание этого положения вещей - скажем, полученное через синтетический шизоанализ (см. "Машины тела") - становится возможным понимание субъектом реального и его функциональное отношение к нему. В процессе шизоанализа синтетический агент получает возможность конструировать бесконечное число достоверных индивидуальных идентичностей в рамках одного и того же тела. Но то, что связывает все эти идентичности в один большой круг - и делает их единым целостным агентивным феноменом для самого себя - это зияющая пустота в центре круга, абъективный субъект Зизека, Атеос.

Вводящая в заблуждение индивидуалистов антропоморфизация сознания ведет прямиком в невозможный тупик. Но не только кантовский корреляционизм должен быть отброшен в связи с необходимой масштабной чисткой, связанной с переходом к реляционизму. Это также относится, например, ко всем восточным или связанным с нью-эйдж идеям о некоем космическом сознании. У Вселенной не только нет мозга для сознания: у нее фактически нет стимула для обретения сознания, поскольку сознание возникает только для того, чтобы скрыть недостатки, характерные для жизненных ситуаций человеческих существ. Человек не только единственное животное, которое говорит - и тем самым абстрактно мыслит, - он также единственное животное , которое развивает эту способность, чтобы вообще выжить. Язык развивается как дарвиновский ответ на эволюционные недостатки человека. Говорить и думать - это лишь способ человека компенсировать свою физическую слабость и эволюционные преимущества других видов животных.

Вполне понятно, что язык приобретает магическую ауру, ведь он является разрушительно эффективным оружием человека против конкурирующих видов в борьбе за ограниченные ресурсы. Если бы у человечества не было этих преимуществ в области коммуникационных технологий, конкуренты без лишних слов уничтожили бы его и включили в длинный список неудачников, уничтоженных эволюционным процессом. Однако у языка нет никакой другой функции, кроме этой условной и эмерджентной роли, и это, конечно, относится и к мыслям и сознанию, которые он, в свою очередь, порождает. Первичный аспект человека - это его существование и наслаждение этим существованием, то есть природа, которую он разделяет с другими животными, а не культура, которая отделяет его от них. Вторичные способности - язык и мышление - возникли для того, чтобы обеспечить развитие и наслаждение существованием, а не наоборот.

Однако Вселенная не испытывает ни потребности, ни интереса в языке, мыслях или любом виде сознания. Хотя сознание может быть чрезвычайно ценным и примечательным для человека в его самопоглощенности, оно совершенно бессмысленно для всех остальных значимых сущностей во Вселенной. В самом начале не было даже малейшего следа слов. Слово может быть помещено в начало Творения только тогда, когда уникальный разговорчивый Человек использует язык, чтобы попытаться постичь то, что трудно постичь, запертое в сознании, которое обставлено и оклеено языковыми обоями. Язык, а тем самым и мышление, и сознание существуют не более 200 000 лет. А что значат всего лишь 200 000 лет сплетен и размышлений одного вида животных на одной-единственной планете в 14-миллиардной, гигантской и к тому же постоянно расширяющейся Вселенной? Вопрос, конечно, риторический, а ответ - никакой. Нам свойственно путать то, что кажется важным для нас самих, с тем, что важно во всеобщей перспективе.

В том, что касается исторически необходимой децентрализации сознания, синтетизм радикально отличается от объективного пантеизма во всех его разновидностях, таких как буддизм, индуизм, суфизм и нью-эйдж. Поиски космического сознания вне человека, как это делают эти идеологии, - не что иное, как по-детски неправильная проекция антропоцентрических, интернаркотических фантазий на то, что для этого особенно плохо приспособлено. Правда в том, что Вселенная с ее огромным творческим потенциалом слишком фантастична, чтобы нуждаться в сознании. С другой стороны, узко ограниченные человеческие существа - возможно, единственное сознание во Вселенной, поскольку сознание возникло исключительно как средство контроля ущерба, именно из-за экзистенциальной ограниченности человека. Таким образом, синтетизм исповедует себя приверженцем только субъективного пантеизма, но не объективного варианта. Мы выбираем проецировать божественность на существование в целом - субъективный пантеизм вместо этого является истиной как актом par excellence - вместо того, чтобы верить, что космос навязывает нам свою божественность через множество сомнительных и самозваных посланников. Синтетически мы располагаем сознание между Энтеосом (индивидуальным субъектом) и Синтеосом (коллективным субъектом), танцующим на вершине Атеоса (двигателя субъекта). Но крайне важно держать его как можно дальше от Пантеоса и всех прочих суеверий, касающихся космического сознания.