Значительная часть философских дискуссий о том, что я назвал презентационным содержанием, сосредоточена на осознанном цветовом опыте (яркие недавние примеры см. в Clark 2000; Tye 2000). Оказывается, цветовой опыт может быть выборочно утрачен. При церебральной ахроматопсии мы обнаруживаем избирательное исчезновение цветов из сознательной модели мира (Zeki 1990). Мы имеем ситуацию, в которой локализованные поражения мозга специфически разрушают сознательное восприятие цвета, не обязательно сопровождаясь объектной агнозией. Однако и в этом, и во многих других случаях ситуация вскоре усложняется. Коуи и Хейвуд сообщают о феноменально дальтоническом пациенте М.С., который все еще может определять хроматические границы, воспринимать форму по цвету и различать направление, в котором движется полосатый узор, когда определение направления требует от зрителя "знать", какие полосы имеют определенный цвет (Cowey and Heywood 1997). Такие случаи цветовой слепоты, несмотря на сохранившуюся способность к обработке длины волны, не только еще раз показывают, как базовая категория феноменального содержания может быть выборочно удалена из сознательной модели мира, но и демонстрируют, насколько сильно могут быть разделены интенциональное и феноменальное содержание, активное в системе. Этот пациент, живущий в бесцветном мире, по-прежнему обрабатывает информацию о длинах волн и успешно использует ее в суждениях о перцептивно неокрашенных событиях. Как выразились Коуи и Хейвуд, их пациент "сознательно воспринимает зрительные события, на которые влияет длина волны; только их цвет исчез. Как будто... сознательное осознание цвета было выборочно удалено, что позволило оставшимся событиям нормально участвовать в создании формы и движения, которые теперь воспринимаются в основном в оттенках серого" (Cowey and Heywood 1997, p. 37). Этот пример еще раз показывает, почему первоначальный критерий Баарса-Чалмерса "глобальной доступности" должен был быть дифференцирован на когнитивную, аттенционную и поведенческую доступность. Нам представляется, что информация, связанная с длиной волны, может быть когнитивно доступна, а именно, стать возможным содержанием суждений о перцептивно неокрашенных событиях. Однако эта информация не доступна для внимания: Пациент не может сознательно направить свое внимание на интегрированную репрезентацию, феноменально отображающую эту информацию. Коуи и Хейвуд также спросили, может ли такой пациент скрыто обрабатывать феноменальный цвет (а не только длину волны). Может ли он, например, различать цвета путем принудительного выбора, как некоторые пациенты с прозопагнозией различают идентичность или знакомость лица?

Можно с уверенностью сказать, что для этого пациента цвет исчез из феноменальной модели реальности. Однако соответствующая информация, очевидно, доступна для формирования суждений, умозаключений и контроля речевых актов. Как будто она по-прежнему является элементом "когнитивной" модели мира и причинно связанного с ней поведенческого пространства. Поэтому было бы очень интересно исследовать, существуют ли соответствующие несоответствия на уровне феноменальной саморепрезентации. В любом случае, центральный философский урок очевиден: неосознаваемое презентационное содержание может быть функционально активным в системах, подобных нам, не будучи интроспективно1, то есть аттенционально, доступным, и в то же время сохраняя значительную часть своей каузальной роли, включая определение содержания других, более высокого порядка феноменальных состояний, одновременно активных (см. пример, приведенный ниже в разделе 4.2.4 ). Другой концептуальный вывод, естественно вытекающий из этих первых примеров, состоит в том, что понятие "границы" для нашей феноменальной модели мира в будущем придется использовать с особой осторожностью. Агнозия важна, потому что она может послужить разрушению философских интуиций о том, чем на самом деле являются примитивы феноменального пространства.

Обычно философы говорят о звуках, запахах, тактильных ощущениях и цветах так, как будто это очевидные атомы опыта. Оказывается, осознанное восприятие движения - это еще один "примитивный" аспект нашей сознательной модели реальности, который может быть выборочно утрачен (Zihl, Cramon, and Mai 1983; Zihl, Cramon, Mai, and Schmid 1991). Эту ситуацию можно описать изолированным неудовлетворением ограничения 5, ограничения динамичности, в визуально-пространственной области. Это показывает, что восприятие движения в пространстве на феноменальном уровне является еще одним хорошим кандидатом для такого примитива. Однако феноменологические ограничения, накладываемые на любую теорию сознания, которая может быть выведена из слепоты движения, более контринтуитивны. Кто бы мог подумать, что сознательное переживание движения как такового может исчезнуть из реальности человека, оставив все остальное в прежнем виде? Из изучения агнозии мы узнаем, что глубинная структура феноменального опыта часто сильно отличается от того, что мы интуитивно считаем таковой с позиции первого лица. Что является диссоциируемым элементом, а что нет, нельзя определить только с помощью интроспекции и концептуального анализа. Это также показывает, что нам, возможно, придется вообще отказаться от понятия "атома субъективного опыта": Что такое "граница сознания" или "низший уровень", зависит от механизмов считывания и может сильно различаться в разных случаях.

 

4.2.2 Пренебрежение

Пренебрежение - это избирательное нарушение внимания, то есть целевого направления сознательного опыта. Пациенты с соответствующими синдромами не могут направить свое внимание на определенные участки своей ментальной модели реальности, что, в свою очередь, имеет перцептивные, моторные и мотивационные последствия (Mesulam 1987; Bisiach and Vallar 1988). Одна из наиболее известных форм, геминеглект, возникает после односторонних поражений или опухолей, преимущественно в правом полушарии. Некоторые из этих пациентов больше не способны читать левую половину предложения или феноменально представлять события в левой половине своего перцептивного поля. Они могут опускать детали с левой стороны при копировании картинок или игнорировать людей, приближающихся к ним слева (Driver and Mattingley 1998, p. 17; краткое философское обсуждение см. в Tye 1995). Многие из них не моются и не одеваются на левую сторону тела; некоторые пациенты-мужчины перестают брить левую сторону лица (см. также раздел 7.2.1). Обратимся к современной классике. Оливер Сакс описывает пациента, страдающего от последствий поражения правого полушария:

Иногда она жалуется медсестрам, что они не поставили ей на поднос десерт или кофе. Когда они говорят: "Но, миссис С., это же вон там, слева", она, кажется, не понимает, что они говорят, и не смотрит влево. Если осторожно повернуть ее голову так, чтобы десерт оказался в поле зрения в сохранившейся правой половине, она говорит: "О, вот оно - раньше его там не было". Она полностью утратила понятие "лево" как по отношению к миру, так и по отношению к собственному телу. Иногда она жалуется, что ее порции слишком малы, но это потому, что она ест только с правой половины тарелки - ей и в голову не приходит, что у нее есть еще и левая половина. Иногда она наносит помаду и красит правую половину лица, оставляя левую половину совершенно без внимания: лечить такие вещи почти невозможно, потому что ее внимание невозможно привлечь ("геми-внимательность" - см. Battersby 1956), и она не понимает, что это неправильно. Она знает это интеллектуально, может понимать и смеяться; но она не может знать это непосредственно". (Sacks 1998, p. 77)

Этот пациент утратил не понятие "левого", не способность активировать определенные квазипропозициональные ментальные модели или специфические лингвистические функции. Все презентативные аспекты левой стороны ее сознательной модели мира, ее перцептивного поля, похоже, утрачены - левая сторона просто не присутствует, она не является частью реальности для этих пациентов. Что же теряет пациентка - визуальную модель реальности как таковую или особый вид доступа, который связывает ее с ее индивидуальной, сознательной точкой зрения? Эмпирические данные показывают, что значительный объем бессознательной обработки действительно имеет место для игнорируемых стимулов. Во многих ситуациях действительно происходит сегментация фигуры и земли, визуальное завершение, мысленное представление идентичности объекта и даже "значение", то есть семантические свойства таких объектных представлений (обзор см. в Driver and Mattingley 1998). Таким образом, мы снова можем столкнуться с проблемой, связанной с доступностью внимания. Является ли геминеглект нарушением управления вниманием? На репрезентативном уровне анализа не хватает возможности построить эксплицитную модель определенного субъектно-объектного отношения как существующего в данный момент, модель самой пациентки как внимающей в данный момент определенному визуальному объекту (см. раздел 6.5 о понятии "феноменальная модель отношения интенциональности", или ФМОИ). Возможно, нам придется подождать, пока не появится второй набор инструментов, прежде чем мы сможем адекватно описать недостающий вид содержания.

Однако базовая репрезентация эгоцентрического пространства как такового, по-видимому, не нарушена, ведь, в конце концов, как можно систематически игнорировать одну половину вещей (см. Grush 2000, p. 76 и далее), не имея функционального доступа хотя бы к бессознательной модели мира в целом? Как отмечают Драйвер и Вилье (Driver and Vuilleumier, 2001, p. 75), игнорирование демонстрирует интересную нейрофеноменологическую асимметрию по сравнению с дефицитами, рассмотренными в предыдущем разделе, а именно: потеря "пространственного сознания, как при игнорировании, неизменно приводит к потере, скажем, "цветового сознания" или "сознания лица" в пострадавших местах для игнорируемых там стимулов. Но потеря осознания цвета или лица (как при церебральной ахроматопсии или прозопагнозии), по-видимому, никогда не приводит к потере пространственного осознания для затронутых цветов или лиц". Интересно, что вышеупомянутый пациент может компенсировать потерю феноменально доступного содержания, используя неявные, структурные особенности своей модели реальности.