"Вы видите ручку?"

"Да".

"Хорошо, пожалуйста, протяните руку, возьмите его и напишите свое имя на этом листе бумаги, который я положил вам на колени".

Представьте себе мое изумление, когда Эллен подняла правую руку и, не раздумывая, направилась к зеркалу и начала многократно стучать по нему. Она буквально царапала его когтями около двадцати секунд и сказала, явно расстроившись: "Оно мне не по зубам".

Когда через десять минут я повторил тот же процесс, она сказала: "Это за зеркалом", - и, протянув руку, начала ощупывать пряжку моего ремня.

Чуть позже она даже попробовала заглянуть за край зеркала в поисках ручки. (Ramachandran and Blakeslee 1998, p. 123)

Рамачандран назвал это явление "зеркальной агнозией". 6 или, в честь Льюиса Кэрролла, "синдромом зазеркалья". В этом тяжелом случае игнорирования утрачивается знание о том, что определенный сегмент визуально воспринимаемого зеркального изображения представляет собой репрезентацию внешней реальности, и способность делать выводы на основе этого знания. Помните, что факт того, что экспериментатор держит зеркало, был когнитивно доступен пациенту (как было показано в ходе интервью). Он был доступен и в поведенческом плане (что подтверждается описанием очков, помады и одежды, когда она смотрела прямо в зеркало). Это исключительно особый вид пространственных рассуждений - умозаключение о том, что, поскольку отражение находится справа и является репрезентацией, его причинный объект должен находиться слева, что невозможно для данного пациента. Левая часть пространственной модели реальности недоступна в качестве рамки отсчета для ментальной симуляции, которая была бы необходима для создания феноменальной ментальной модели причинно-следственной связи между объектом и зеркальным отражением. Модель объекта-как-отражения-в-зеркале, таким образом, становится "гиперпрозрачной" и коллапсирует в неверифицируемую модель объекта-как-есть, на правой стороне. Теоретический интерес этой специфической феноменальной конфигурации состоит в том, что она показывает, как некоторые очевидные факты о внешнем мире могут стать когнитивно недоступными для человеческого субъекта опыта в максимально строгом и совершенно абсолютном смысле, поскольку исчезла система отсчета, необходимая для осуществления соответствующих форм глобально доступных, то есть осознанных, симуляций. Теряется целое пространство возможностей.

Конечно, интригует вопрос, существуют ли даже для "нормальных" людей простые факты - например, об отношениях между разумом и телом или о природе феноменального "я", - которые в принципе недоступны для познания, поскольку наш мозг не в состоянии обеспечить систему координат, необходимую для проведения когнитивных симуляций, приводящих к убедительному теоретическому решению. Страдаем ли мы, подобно Эллен, от теоретической версии синдрома зазеркалья? Некоторые философы утверждают, что сама загадка сознательного опыта относится к этому классу проблем (McGinn 1989b, 1991). Являемся ли мы когнитивно закрытыми, потому что мы автоэпистемически закрыты? Как я уже отмечал в главе 2, "автоэпистемическая закрытость" не обязательно означает когнитивную закрытость в смысле недоступности теоретического, пропозиционально структурированного самопознания. И в прошлом мы решали многие теоретические головоломки (например, в теоретической физике) неожиданными и, вероятно, никем не ожидаемыми способами - просто с помощью математических и других интерсубъективных, нефеноменальных средств репрезентации. Сообщество пациентов, страдающих пренебрежением, несомненно, могло бы узнать о природе зеркал и репрезентативных корнях синдрома зазеркалья. Тот простой факт, что мы можем превратить нейрофеноменологию пренебрежения в философскую метафору, при этом понимая, что это всего лишь метафора, сам по себе показывает, что мы не ограничены в этом плане. Истина в аргументе скептика может заключаться скорее в том, что хорошая теория об отношениях между разумом и телом или о природе феноменального "я" может прийти к нам не только совершенно неожиданным образом, но и в такой форме, которая делает ее истину феноменально невозможной, невообразимой для нас, а значит, контринтуитивной. То же самое можно сказать и о таких патологических конфигурациях, как тяжелое зрительное пренебрежение. Их феноменологические корреляты кажутся невозможными; они также невообразимы для нас, а потому контринтуитивны. Однако никто не станет утверждать на этих основаниях, что убедительная теория невнимания не может быть разработана.

 

4.2.3 Слепое зрение

Все те девиантные модели мира, в которых вы обнаруживаете четко выраженные диссоциации между функциональными свойствами и доступным феноменальным содержанием, представляют особый теоретический интерес. Они помогают изолировать или "отгородить" сознательную обработку от бессознательной. Весьма поучительны все те конфигурации, в которых функциональный анализ системы, в частности количество внутренне доступной информации, которая может быть использована для поддержания производительности, остается практически неизменным, в то время как в феноменальной модели реальности происходят потери или реструктуризация. Слепое зрение, вероятно, является наиболее ярким примером такой ситуации.7

Пациенты с поражением геникулостриатной проекции зрительной коры отмечают скотому - эмпирическое "слепое пятно" в соответствующей области зрительного поля. Эта область их субъективного мира как бы обладает феноменальной дырой: в сознании отсутствуют визуальные содержания, относящиеся к этой области мира. Однако некоторые из этих пациентов, как было экспериментально показано в большом количестве различных установок, способны осуществлять сложную обработку визуальной информации. Они с удивительным успехом "угадывают" наличие или отсутствие целевых объектов в этой скотоме, а также различают цвета и узоры, представленные в этой области. Согласно рассказам таких пациентов от первого лица, все эти способности существуют без какого-либо феноменального визуального опыта. Возможно, отсюда и пошло название этого дефицита. Ведь в немецкой литературе в прежние времена зрительную агнозию называли Seelenblindheit, "слепота души". Слепота - еще более специфический случай. При слепоте мы можем не только ясно наблюдать, как очень узко очерченная часть феноменального содержания выпадает из модели реальности пациента, но и становится поразительно очевидным, как это приводит к соответствующему повреждению "души", сознательного "я": для очень ограниченной части своей реальности пациенты со слепотой не способны переживать себя как "я-в-акте-знания" (см. раздел 6.5.2 и Damasio 1999). Некоторые испытуемые описывают свой субъективный опыт во время успешных экспериментов по "нефеноменальному видению" как догадки; другие даже протестуют против того, что экспериментатор просит их произнести ложь (Weiskrantz 1988, p. 188 и далее).

Многие испытуемые, и, несомненно, экспериментаторы тоже, считают неловким притворяться, что они могут гадать о том, чего не видят. Действительно, некоторые испытуемые отказываются наотрез. Один пациент сказал мне, когда ему предложили угадать, как если бы он ставил на лошадь: "Я не играю в азартные игры!" Другой пациент настаивал: "Мой мозг просто не настроен на угадывание!" Другой сказал: "Я знаю, что 50 на 50 - то или другое. Но я не могу угадать". (Weiskrantz 1997, p. 66)

Нейропсихологическое исследование феномена слепого зрения стало прорывом в междисциплинарной коммуникации, например, благодаря тому, что наконец-то привлекло внимание большого количества лучших философов разума к богатству теоретически значимого материала, созданного другими дисциплинами. Сам феномен теперь зафиксирован и в других модальностях, например, в тактильной области презентативного содержания ("слепое осязание" или "оцепенение"; ср. Paillard, Michel и Stelmach 1983; Rossetti, Rode и Boisson 1995; Rossetti 2001, p. 151 и далее), в слуховой области ("глухой слух"; Michel и Peronnet 1980) и, возможно, в обонятельной области ("слепой запах"; напр, Sobel, Prabhakaran, Hartley, Desmond, Glover, Sullivan, and Gabrieli 1999). Однако концептуально убедительная интерпретация эмпирического материала сопряжена с рядом трудностей. Хотя феномен порождает ряд феноменологических ограничений, которые надежно разрушают миф о простой и самораскрывающейся феноменологии, можно упустить из виду сильные функциональные ограничения, которые заставляют феномен цели возникать в первую очередь (например, узкий диапазон возможных целей, подсказки экспериментатора в очень специфической экспериментальной установке, меньшие подмножества сенсорных целей, как в типичной перцептивной ситуации для осознанного зрения, и волевая недоступность фактического ответа, требуемого экспериментальной задачей, для обычного воления). Существует реальная опасность перехода к конкретным заблуждениям. Например, существование остаточной и бессознательной визуальной обработки у пациентов со слепым зрением не означает, что это нормальный вид обработки, из которой возникает изолированный эпифеномен, феноменальное содержание как таковое. Например, одна из ошибок, присущих концептуальному различию между сознанием доступа и феноменальным сознанием Неда Блока (см. Block 1995), заключается в том, что слепота может быть вовсе не дефицитом изолированной формы сознательной обработки, феноменального сознания, но также может быть результатом функционального дефицита (или комбинации таких дефицитов) в бессознательной обработке. В частности, феноменологически трудно оценить сообщения этих пациентов о "предчувствиях" или диффузных эмоциональных содержаниях сознания, предшествующих успешному акту угадывания.