Милль писал:

Целью данного эссе является утверждение одного очень простого принципа, который должен абсолютно управлять отношениями общества с индивидуумом в способах принуждения и контроля, независимо от того, используются ли средства физической силы в форме юридических наказаний или морального принуждения общественного мнения. Этот принцип заключается в том, что единственная цель, ради которой человечество, индивидуально или коллективно, имеет право вмешиваться в свободу действий любого из своих членов, - это самозащита. Единственная цель, ради которой власть может быть законно осуществлена над любым членом цивилизованного сообщества против его воли, - это предотвращение вреда для других. Его собственное благо, физическое или моральное, не является достаточным основанием. Его нельзя законно принудить делать или воздерживаться, потому что так будет лучше для него, потому что это сделает его счастливее, потому что, по мнению других, так будет мудро или даже правильно... . . Единственная часть поведения любого человека, за которую он подлежит ответственности перед обществом, это та, которая касается других. В той части, которая касается только его самого, его независимость, конечно же, абсолютна. Над собой, над своим телом и разумом человек суверенен.

Аргумент Милля стал инстинктивно восприниматься почти каждым современным человеком, живущим в условиях либеральной демократии. Любой закон, политика или норма, которая ограничивает или направляет поведение индивида во имя какого-то объективного блага, немедленно оспаривается на том основании, что никто не "страдает", когда индивиды действуют в соответствии со своими предпочтениями. Будь то в экономической сфере (должны ли существовать ограничения на экономический выбор, такие как законы о субботе?), в социальной сфере (должна ли быть ограничена порнография?), и особенно сегодня в сфере человеческой сексуальности (должен ли гомосексуальный брак иметь равный правовой статус с браком между мужчиной и женщиной?), вызов, брошенный любым усилиям по ограничению или направлению, неизбежно принимает форму "принципа вреда" Милля: требование доказать, что люди могут пострадать от индивидуального выбора другого человека. В отсутствие таких доказательств мы ожидаем появления максимального либертарианского порядка как в экономической, так и в социальной сферах.

Таким образом, целью Милля был переход от общества, насыщенного социальными нормами и даже законами, которые стремились "сделать людей нравственными", к обществу, в котором люди будут максимально свободны от осуждения общества. Его целью было поощрение, как он это называл, "экспериментов в жизни" для реализации "полезности в самом большом смысле, основанной на постоянных интересах человека как прогрессивного существа". Милль считал, что творческая личность нуждается в защите от ограничений "обычая" и "массы", то есть свободомыслящий, свободно действующий индивид должен быть освобожден почти от всех форм социальных ограничений и порядка. В рамках все более индивидуалистического этоса любое "объективное" утверждение о "вреде" становилось подозрительным, включая все, кроме самых очевидных форм вреда, таких как физическая травма. Хотя в течение некоторого времени социальный и политический порядок обращался к социальным наукам за информацией о социальном вреде, возникающем в результате неограниченной индивидуальной свободы, в конечном итоге даже ссылки на такие "научные" выводы в значительной степени отвергались, если они противоречили основной цели продвижения "экспериментов в жизни". Определение "вреда" все больше определялось в глазах смотрящего или обвинителя, причем особое преимущество получали те группы идентичности, чья основополагающая философия могла быть продемонстрирована в соответствии с одобрением Миллем "экспериментов в жизни". Хотя некоторые люди, принадлежащие к исторически угнетаемым расовым группам, несомненно, имеют глубокие моральные претензии из-за коллективного вреда, попытка объединить эти группы с претендентами на вред из-за либертарианской сексуальной идентичности - в частности, через теорию "пересекаемости" - соответствует либералистскому, миллевскому направлению нашей нынешней образовательной и политической системы. Привлечение идентичности в качестве единственного средства для ссылки на присутствие "вреда" следует за отказом от попыток определить "добро" с помощью философии и теологии; от последовательных усилий по определению коллективного вреда с помощью эмпирических исследований в социальных науках; и вместо этого, чтобы определить вред в глазах смотрящего.

Это всегда было фактическим и конечным источником силы для самых радикальных проявлений "экспериментов в жизни": обвинение во вреде не только любого, кто воспринимается как осуждающий, но и любого, кто не одобряет открыто и публично любые и все "эксперименты". Когда-то считалось, что "принцип вреда" - это редут либертарианской свободы, минималистский призыв, который в основном используется для предотвращения осуществления политической власти в моральной сфере. Однако в самой глубине его логики был заложен потенциал и неизбежность использования его в качестве агрессивного инструмента доминирования и даже тиранической власти. Далеко не будучи тормозом тиранической власти, стал окончательным средством расширения возможностей "экспериментаторов" над теми, кто верил, что должны существовать пределы для либертарианского демонтажа всех норм и вытекающих из этого социальных потрясений, вызванных все более экстремальными формами экспериментирования.

Посмотрите, как движение "политики идентичности" тяготеет к критерию Милля в расширении попыток ссылаться на институциональную власть от имени продвижения своего освободительного этоса. Частое обращение студентов к языку "вреда", страх перед "микроагрессией", необходимость "предупреждений о триггерах", требования "безопасных пространств" и общее беспокойство по поводу ощущения "безопасности" в студенческих городках пронизывает общую культурную среду. На первый взгляд эти призывы выглядят как защитные, повторяющие минималистичные призывы к "принципу вреда". Но на самом деле эти призывы носят явно агрессивный характер, призывая к вмешательству власти - как получастной (например, корпоративной или студенческой), так и государственной - для предотвращения субъективных заявлений о психологическом или ощущаемом "вреде" и тем самым обеспечения все более освободительного этоса. Все более заметное стремление добиться признания "экспериментов в жизни" испытывают те, кто отказывается или даже путает предпочитаемые местоимения своих собеседников. Быть «неправильно названным» или "мертвым" означает быть обиженным, и - в соответствии с этосом Милля - вся сила и власть государства и его полуобщественных, получастных агентов может быть обрушена на нарушителя.

Глубочайшая ирония заключается в том, что сам Милль считал, что замена критерия "собственного блага - морального или физического" на более минималистский стандарт "вреда" будет способствовать развитию общества, основанного на свободе, требующей применения лишь минимальных форм принуждения. Наследники Милля обнаружили, что само основание для оправдания политической власти - ссылка на "вред" - может быть почти неограниченно расширено, если ссылаться на субъективные претензии, основанные на идентичности, особенно в той мере, в какой идентичность может быть связана с продвижением индивидуалистического этоса "экспериментов в жизни". Эти утверждения, в свою очередь, сегодня используются для того, чтобы власть государства, а также растущего числа мощных частных организаций, таких как корпорации, для уничтожения всех последних остатков традиционных норм, и все больше направлены на делегитимизацию самого выражения веры в ограничения "экспериментов в жизни". Эти усилия особенно и неустанно направлены на консерваторов разного толка, и особенно на ортодоксальных христиан различных конфессий, которые остаются почти единственной существующей группой, частично или полностью отвергающей индивидуальный освободительный этос и первостепенную важность выбора и самосозидания. В результате возникает новая форма тирании, на первый взгляд парадоксальная: нелиберальный либерализм, который требует и готов осуществлять власть без каких-либо внутренних ограничений.

Университеты, которые были созданы в убеждении, что цивилизация должна защищать свободу через культивирование принципов справедливости и добродетели, сегодня находятся в авангарде продвижения новых принципов деспотизма. Но они являются лишь стартовой площадкой для тех, кто будет нести эти учения в широкие слои общества.

Новый, несомненно, совершенно иной вид тирании

Элитные университеты и их подражатели - это учебные площадки для новой элиты, но для большинства выпускников они не являются конечным пунктом назначения. Скорее, эти центры выдачи дипломов являются стартовой площадкой для управленческой элиты, которая в дальнейшем займет важнейшие позиции в ключевых институтах, от бюрократии до бизнеса, от развлечений до НПО, от СМИ до журналистики, от искусства до архитектуры. Некоторые останутся в академических кругах, месте удивительного интеллектуального конформизма, где они возьмут на себя роль формирования элиты. Эти учебные заведения помогают сформировать мировоззрение и ожидания управленческого правящего класса, который затем отправляется в различные места, где эти уроки формируют большинство основных организаций, управляющих повседневной жизнью: правительственные бюрократии, юридические фирмы, СМИ, журналистику, корпоративный спортивный менеджмент, филантропические учреждения, корпоративные офисы и советы.