По рассказам антропологов, живущих во внутренних районах Новой Гвинеи и не имевших контактов с белыми людьми, некоторые ранние войны были на редкость смертоносными. Мужчины двух групп встречались на поляне, , иногда по предварительному соглашению, и вставали в параллельные линии лицом друг к другу, находясь на расстоянии выстрела из лука или метания копья. Они кричали и размахивали оружием, а затем бросали или стреляли. Когда один или, возможно, несколько человек попадали в цель, бой прекращался, мужчины расходились, а жертву уносили в деревню. Ни одна из сторон не была способна к координации действий, необходимой для завоевания другой стороны или захвата ее территории. Рабы были бесполезны в их экономике, а увеличение территории имело лишь предельную ценность. У этих сообществ не было ни мотивации, ни возможности вести войну. Ритуальные бои были способом выплеснуть обиду и продемонстрировать свою честь и храбрость в относительно безопасной обстановке. Агрессивное поведение могло перерасти в насилие, но это ритуально регулировалось, чтобы не допустить того, что можно назвать войной.

Такие ритуалы могли быть более успешными, чем любые достижения дипломатов истории или современных международных институтов посредничества в конфликтах, спонсируемых ООН и другими организациями. На протяжении тысячелетий войны удавалось избегать, отчасти непреднамеренно, поддерживая смешанную экономику садоводства и охотничьего собирательства, из которой редко выходили войны, отчасти сознательно избегая развития классов и государств, развивая только то, что антропологи называют "ранговым" неравенством статуса без наследуемого неравенства материальных ценностей или политической власти. Если бы мы могли обойтись без классов и государств, то, вероятно, не было бы больше войн, что, конечно, утопическая перспектива.

Наиболее вероятный вывод состоит в том, что в догосударственных сообществах существовало межличностное насилие, но лишь изредка велись войны. Кристофер Кокер утверждает обратное, но только путем слияния двух подходов. Организованные войны могли возникнуть сначала в стационарных рыболовецких и сельскохозяйственных поселениях, дававших значительные излишки, и усилились с появлением классов и государств. Кит Оттербейн считает, что оседлое сельское хозяйство нормализовало организованную войну, но этому способствовали вооруженные банды, унаследованные от прежних групп охотников на крупную дичь. Война разрасталась, когда народы оказывались запертыми в пределах плодородной экологии, такой как болота и речные долины, и уже не могли убежать от нападавших без больших жертв. Их земли стоило защищать, а чужаки считали, что на них стоит нападать.

Ранние государства были окружены мобильными "варварами", которые занимались охотой и собирательством, добывали пищу, занимались подсечно-огневым садоводством или скотоводством. Джеймс Скотт отмечает, что в течение очень долгого времени большая часть населения Земли жила в таких общинах и лишь небольшое меньшинство - в государствах: первые воюющие шумерские государства появились "только около 3100 лет до н.э., более чем через четыре тысячелетия после первого окультуривания и оседлости", поскольку преобладала смешанная, децентрализованная экономика. Для объяснения появления государств и войн он подчеркивает рост зерновых культур, которые созревают все одновременно и очень заметны, их невозможно спрятать. Поэтому их можно облагать налогами, конфисковывать и складировать. Вооруженные бандиты могли делать это силой и становились праздным правящим классом, живущим за счет чужих излишков, которому помогали вооруженные свиты, городские стены, административная документация, войны за приобретение рабов - все это служило для того, чтобы загнать людей в клетку под свою власть. Так начинались почти все мировые цивилизации. Другие антропологи с этим не согласны, считая зернохранилища свидетельством коллективного пользования ресурсами. Дэвид Грэбер и Дэвид Венгроу предположили, что в ранних городах-государствах относительно эгалитарные и в некоторой степени "демократические" политические институты - такие как городские советы, ассоциации соседских кварталов и политические собрания, в которых участвовало много женщин, - чередовались с институтами, воплощавшими более сословное неравенство, аристократию, монархию и патриархат. Мы не можем определить, кто вел больше войн, хотя угрозы со стороны внешних народов часто заставляли эгалитарные группы брать под свою защиту вооруженных людей. Если этим людям удавалось удержать власть или побеждали пришлые "владыки-походники", уже имевшие в своем составе королей и аристократию, то в истории появлялись династические империи, а масштабы войн возрастали.

Таким образом, более 95% из 150 тыс. лет жизни человека на Земле прошло до появления воюющих государств. Это означает, что война не запрограммирована в нас генетически. Биология - не судьба; на войну нас обрекают не гены, а общество. Севильское заявление о насилии 1986 года, подписанное выдающимися учеными в области биологии, психологии, этологии, генетики и других наук о человеке, заявляет, что война не имеет генетической основы, что мы не унаследовали склонность к войне от наших животных предков и что в природе не существует предрасположенности к агрессивному поведению. Гены некоторых расовых групп также не предрасполагают их к более или менее воинственному поведению. Генетики показали, что, несмотря на поверхностные различия между человеческими сообществами в форме носа, цвете кожи и т.д., люди удивительно похожи по последовательности ДНК. В настоящее время около 85% генетической изменчивости человека обнаружено внутри расовых групп и лишь около 15% - между ними. Малешевич подробно критикует эссенциалистские генетические и биологические объяснения насилия, а также объяснения в терминах универсальных, стабильных и биологически единообразных человеческих эмоций, имеющих отношение к насилию.

Можем ли мы получить ответы на вопросы от наших ближайших родственников? Гориллы не агрессивны. В руандийском лесу я сидел в метре от группы горилл , не чувствуя опасности. Они игнорировали мое присутствие, хотя огромный самец серебристой спины, проходя мимо меня, задел мою руку. Но у человека больше общих генов с бонобо (обезьянами) и шимпанзе. Бонобо гораздо менее агрессивны, чем шимпанзе, но люди более разнообразны, чем те и другие. Когда отношения между человеческими группами ухудшаются, они могут стать гораздо более жестокими и в гораздо больших масштабах, чем отношения между шимпанзе. Когда отношения между людьми хорошие, они очень хорошие, сопровождаемые гораздо большей отдачей от соседских отношений, чем это удается бонобо. Люди не просто общаются и занимаются сексом, как мирные бонобо. Они торгуют, проводят сложные церемонии и генерируют те формы сотрудничества, которые привели к их уникальному социальному развитию. «Когда речь идет о межгрупповых отношениях, мы превосходим наших близких родственников как на положительном, так и на отрицательном конце шкалы». Кокер отмечает, что не менее семидесяти видов животных проявляют агрессию по отношению к представителям своего вида, но только человек ведет организованные военные действия. При этом только человек придумывает сложное, гибкое, кооперативное разделение труда. Крайняя вариабельность насилия и сотрудничества, по-видимому, характерна для нашего вида.

Люди различаются по склонности к насилию. Все мы знаем агрессивных людей, другие - кроткие и мягкие. Мы увидим, что некоторым солдатам нравится насилие, по причинам садизма или героизма, но большинство солдат к нему не склонны. Во многих областях социального поведения личностные различия не имеют большого значения. Рост капитализма зависит не от нескольких человек с ярко выраженными личностными качествами, а от большого количества предпринимателей и рабочих, чьи личностные различия будут стремиться нивелировать друг друга. Но решения о войне и мире принимаются небольшим количеством людей, иногда одним монархом, диктатором, премьер-министром или президентом. В силу занимаемой ими влиятельной социальной роли их личности существенно влияют на результаты войны и мира. Аттила Гунн был склонен к войне, тогда как Эдуард Исповедник предпочитал мир, а история белой Америки - это история от одного безумного короля Георга III до другого, Дональда Трампа. Подобные идиосинкразии ограничивают возможности общей теории.

Однако какой бы ни была склонность человека к насилию, сотрудничество играет более значительную роль в развитии общества. Те, кто сражается, погибают, а те, кто сотрудничает, выживают и процветают - мирный вариант выживания сильнейших. Как и большинство поведенческих характеристик, эта включает в себя противоположности - мы можем иметь склонность к насилию, но также имеем склонность к сотрудничеству (как и к любви и ненависти, интроверсии и экстраверсии и т.д.). Гэт выделяет сотрудничество, конкуренцию и насильственный конфликт как три фундаментальные формы социального взаимодействия и говорит, что человек выбирает между ними. Он предлагает парадокс, согласно которому война является одновременно врожденной и необязательной, что означает, что она находится близко к поведенческой поверхности и вызывается с относительной легкостью. Стивен Пинкер разделил человеческую природу на внутренних "ангелов" и "демонов". Для принятия решений о войне и мире я предпочитаю метафору равновесия. Человек находится в центре. Если их поведение отклоняется в одну сторону, мы получаем войну; если в другую - мир. Но вопрос в том, что склоняет их в ту или иную сторону?