В XVII веке борьба за первенство в колониях была очень острой, но в метрополии она представляла лишь второстепенный интерес. На самом деле британскому правительству зачастую было безразлично, как управляются колонии, лишь бы они не создавали проблем для имперской системы в целом. Спорадические столкновения с материнской страной, как правило, лишь подчеркивали и обостряли английскую идентичность колоний - идентичность, которая, в свою очередь, усиливала и укрепляла их претензии на автономию. Большинство колонистов были иммигрантами первого или второго поколения из родной страны, которые либо верили, либо их можно было легко убедить в том, что права англичан были

Конвоирование через Атлантику на тех же кораблях, которые доставили их или их предшественников в Новый Свет.

С точки зрения колонистов, древняя английская конституция определяла теорию и практику регулирования отношений между колониями и короной по нескольким направлениям. Во-первых, что стало главным, парламент не имел права контролировать внутренние дела колоний, поскольку конституционные отношения между местными ассамблеями и короной исключали его юрисдикцию. В каждой колонии местное собрание, по сути, претендовало на тот же статус по отношению к королю, который занимал парламент в метрополии. И точно так же, как было бы абсурдно, если бы, скажем, ассамблея в Нью-Йорке принимала решения по внутренним делам в Лондоне, было бы неправильно (если бы это можно было себе представить), если бы парламент диктовал внутренние дела в колониях. Во-вторых, положение колоний практически полностью зависело от молчаливого согласия короля. Теоретически корона никогда прямо не признавала, что колониальные ассамблеи подобны "маленьким парламентам" или что парламент не имеет юрисдикции в колониях. Однако на практике и корона, и парламент, по-видимому, признавали эти вещи с самого начала колониального заселения, и, таким образом, они стали более или менее устойчивыми ожиданиями, которые определяли и то, как будет осуществляться политика, и то, как будет пониматься политическая идентичность колонистов.

В-третьих, колониальная перспектива ставила королевских губернаторов на западной стороне Атлантики в практически невыносимое положение. С одной стороны, они отвечали за проведение политики короны, которая была неоднозначно обоснована понятием имперского суверенитета. Эта двойственность побуждала королевских губернаторов хитрить, уговаривать, убеждать и иными способами склонять колониальные ассамблеи к поддержке этой политики для ее эффективной реализации. С другой стороны, контролируя право взимать налоги со своих избирателей, колониальные ассамблеи часто оказывались в выигрыше, поскольку метрополия отказывалась финансировать колониальную администрацию. Таким образом, для выполнения своих обязанностей королевские губернаторы были вынуждены взаимодействовать с ассамблеями.

В-четвертых, традиционные и обычные права англичан, на которые опиралась колониальная позиция, не были основаны на понятии суверенной воли народа. В том виде, в котором эти права использовались колонистами, они носили почти исключительно оборонительный характер, поскольку были направлены против предполагаемых посягательств со стороны метрополии. Таким образом, они были очень похожи на неподвижные теоретические крепости, которые не могли быть изменены без ущерба для безопасности тех, кого они защищали. Более того, эти фортификации в значительной степени опирались на пассивное согласие - или, по крайней мере, терпимость - властей метрополии, поскольку, в конце концов, это были права англичан. Суверенная воля народа, с другой стороны, была постоянно меняющейся и агрессивно реконструируемой. В действительности, что в конечном итоге стало для американцев одной из проблем разработки конституции, некоторые суверенные притязания народной воли грозили нарушить некоторые права англичан. Таким образом, наиболее характерным и значимым аспектом Американской революции стал переход от прав англичан к воле народа как движущей основе государства.

Этот переход так и не был завершен. Можно даже сказать, что он не дошел даже до половины пути.

Как отмечает Грин, европейские государства в XVII-XVIII вв. просто не имели материальных возможностей для прямого управления далеко отстоящими друг от друга периферийными территориями; вместо этого они осуществляли власть косвенно, договариваясь с местными элитами. В XVII в. американские колонии были периферийными по отношению к Великобритании в обоих смыслах этого термина: Они были далеки и относительно малопривлекательны. Прагматичная децентрализация управления непреднамеренно породила правовые традиции и обычаи, которые, в свою очередь, стали преследовать метрополию, когда она попыталась навязать колониям свою власть, однако в колониях были воссозданы "маленькие Англии", в которых они неизбежно отдалялись от материнской страны.

К 1730 г. колонисты считали свои ассамблеи, по словам губернатора колонии Массачусетского залива Фрэнсиса Бернарда, "совершенными штатами", единственной связью которых с метрополией было подчиненное отношение к британской короне. Колониальная интерпретация древней английской конституции рассматривала такие принципы, как верховенство закона и "отсутствие налогообложения без представительства", как незыблемые права англичан, которые их собрания, подобно парламенту до Славной революции, были обязаны поддерживать и уважать. Но в Великобритании эта революция произошла в 1688 г., и теперь в метрополии господствовал парламент. С этой точки зрения парламент рассматривал колониальные собрания и создавшие их королевские хартии как не более чем законодательные акты. Таким образом, парламент мог изменять полномочия этих собраний и, если потребуется, даже полностью их уничтожить. К 1775 г. колонии и Великобритания оказались непоправимо разделены общей политической культурой.

С более широкой точки зрения можно объяснить растущее расхождение в конституционном мышлении несколькими способами. С одной стороны, развитие обычаев и традиций по американскую сторону Атлантики затронули события в метрополии и, таким образом, продолжали придерживаться старых принципов и практики английской конституции. С другой стороны, колонисты могли инструментально выбирать эти старые конституционные принципы и практики, поскольку они были более выгодны для достижения их целей, прежде всего местной политической автономии. Оба варианта могли быть (и, вероятно, были) верны одновременно: Отсутствие вмешательства метрополии в дела колоний после Славной революции позволило обычаям и традициям развиваться в "нереформированном" виде, а впоследствии, когда парламент все же вмешался, колонисты довольно упорно отказывались обновлять свои конституционные представления, чтобы они соответствовали представлениям метрополии.

Впервые серьезный конфликт между колониями и парламентом возник после окончания франко-индийской войны, когда военные расходы на нее привели к образованию большого долга, который теперь необходимо было обслуживать. Принятые в виде Закона о сахаре 1764 г. и Закона о марках 1765 г., эти налоги позволили увеличить доходы британского правительства за счет введения пошлин на импорт сахара и обязательной покупки марок, которые должны были наклеиваться на все газеты и юридические документы, прежде чем они могли быть проданы или внесены в государственную книгу. Мнимое оправдание этих налогов заключалось в том, что колонисты были обязаны помогать содержать британские войска, размещенные в Америке. Более серьезной причиной было то, что британское правительство остро нуждалось в дополнительных доходах, чтобы облегчить налоговое бремя в метрополии. Противодействие колонистов этим налогам было обусловлено, с одной стороны, их трактовкой отношения колоний к метрополии, а с другой - их трактовкой прав англичан.

В ходе ставших сложными и порой заумными дебатов о значении и применении неписаной английской конституции на первый план вышли три темы. Во-первых, колонисты отстаивали права англичан, утверждая, что они не давали согласия на введение этих налогов через свои собрания. По словам Рида:

[Доктрина согласия на налогообложение была костью и мозгом революционной полемики [и] была не только одной из самых известных юридических предпосылок в истории Англии, но и, как полагают некоторые эксперты, одной из самых древних, восходящих ко времени

незапамятных времен, вплоть до готской конституции в саксонских лесах на континенте... Это была квинтэссенция конституционного обычая.

Разумеется, колониальная аргументация основывалась на двух дополнительных аксиомах: что единственная связь колоний с метрополией осуществляется через короля и что колониальные ассамблеи находятся в таком же отношении к королю, какое парламент занимает в метрополии. По сути, колонисты претендовали на такое политическое отношение к королю, которое исключало бы законодательную власть парламента. Колонисты располагали весьма убедительными доказательствами прямой связи с королем в виде королевских хартий, которые изначально создавали и обеспечивали возможность поселения. Несмотря на то, что они довольно сильно различались по деталям, большинство колоний имели их, и их можно без особых затруднений рассматривать как органические конституции, подобные, скажем, Магна Карте.