Поскольку нечто подобное тому, что стало Биллем о правах, было обещано многими федералистами, чтобы добиться принятия Конституции на съездах штатов, и поскольку необходимые поправки были предложены и ратифицированы вскоре после того, как новое правительство приступило к работе, Билль о правах часто рассматривается как часть первоначального договора, составившего основу Америки. Однако эти поправки стали результатом упорного труда и настойчивости Джеймса Мэдисона, которому пришлось преодолевать равнодушие своих коллег-федералистов в первом Конгрессе. Последние просто не считали, что эти права нуждаются в официальном признании, поскольку уже являлись основополагающими американскими принципами.
Основание Америки состояло из трех отдельных событий, каждое из которых сыграло свою роль в легитимации национального государства. Декларация независимости разорвала связь с британской короной, но не основала нового государства.
Вместо него было создано национальное государство. Вместо этого был создан некий гибридный режим, в котором тринадцать колоний (теперь уже отдельных штатов) были независимы, но, тем не менее, использовали Континентальный конгресс для координации своего неприятия имперского правления. В первых абзацах Декларации независимости были громко заявлены естественные права, за которые боролись колонисты, но затем был дан подробный перечень многочисленных нарушений прав англичан, которые были навязаны колонистам. Эти два раздела почти полностью противоречат друг другу, поскольку, с одной стороны, во вступительных абзацах излагается то, что для многих американцев стало трансцендентной социальной целью нового американского государства, а с другой стороны, нарушения, вменяемые в вину короне, как бы благоговейно конструируют более древнюю трансцендентную социальную цель, которая, с точки зрения основателей, была бы вполне пригодна, если бы корона только соблюдала ее принципы. Это противоречие (между плотным восприятием английского политического наследия и традиций и отказом от английского господства) было устойчивым и даже незаметным, поскольку американцы считали, что они просто реализуют истинные права англичан, даже создавая новую нацию, которая, по крайней мере, якобы, основывалась на универсальных принципах.
Для того чтобы понять, с какой любовью основатели вспоминали свое прежнее существование под властью императора, мы можем превратить каждое из этих нарушений в свою противоположность, превратив их из осуждающего поведения короны в хвалебное подтверждение прав, которые нарушил король. Таким образом, трансформируя нарушения, мы можем дедуктивно вывести трансцендентную социальную цель правления короны, с которой колонисты охотно согласились бы, если бы король вел себя прилично. Например, текст первого нарушения гласил: "Он [король] отказал в своем согласии на законы, наиболее полезные и необходимые для общественного блага". Обратный текст, таким образом, гласил: "[Король должен дать] свое согласие на законы, наиболее полезные и необходимые для общественного блага". Таким образом, последняя формулировка описывает одно из прав англичан, превращая его нарушение в свою противоположность. Если проделать ту же операцию с каждым из других нарушений, а затем рассматривать их как целостную совокупность принципов, то мы придем к трансцендентной социальной цели древнеанглийской конституции (или, по крайней мере, к существенной части этой цели).
Это краткое изложение прав англичан, взятое прямо из текста Декларации независимости, просто несопоставимо, в частности, с начальной строкой второго абзаца: "Мы считаем эти истины самоочевидными, что все люди созданы равными". Короче говоря, Декларация независимости выражает две совершенно разные трансцендентные социальные цели: новую, вытекающую из очень абстрактных и оригинальных принципов, и старую, которая может неявно реконструировать из реальной практики имперского правления. Создавая Декларацию, ее основатели понимали, что выбрали первый вариант, но полагали, что многие из их избирателей по-прежнему придерживаются второго. Смысловое противоречие возникло из-за противоречивых целей документа, которые, в свою очередь, вытекали из исторического контекста, в котором он был написан. Декларация независимости была "одноразовым" событием и не могла быть пересмотрена, поскольку изменение, которое она внесла в определение места суверенитета, было необратимым. Она навсегда осталась такой, какой была (хотя сейчас мы почитаем первые абзацы и игнорируем остальную часть документа). В этом смысле Декларация священна, освящена именно в том виде, в котором она была изначально передана американскому народу, и предназначена для заучивания многими поколениями.
Американцы до тех пор, пока правительство, за которое они выступают, не рухнет.
Конституция же стала воплощением трансцендентной социальной цели в национальном государстве. Хотя эта социальная цель соответствовала начальным положениям Декларации, Конституция добавила один необходимый элемент. Декларация провозглашала вечные права, не подлежащие пересмотру или изменению. Конституция признала, что среди этих прав воля народа не вечна, а изменчива и будет изменяться всегда; поэтому она, в частности, предусмотрела, что сам народ может пересматривать ее положения. Таким образом, в отличие от Декларации независимости, в которой текст вечно неизменен, "идеальная форма" Конституции - это пересмотренный, напечатанный документ, в котором отражено накопление поправок, которые в результате волеизъявления народа изменили ее текст. Для того чтобы знать, что написано в Конституции в тот или иной момент, мы должны иметь ее обновленную, переработанную копию; оригинал представляет для граждан лишь антикварный интерес. Иначе говоря, первоначальный текст Конституции не был и не является "одноразовым" общественным договором, а, напротив, договором, который можно пересматривать, совершенствовать в будущем и, возможно, адаптировать к меняющимся социально-политическим условиям.
В отличие от Декларации независимости, ратификация Конституции США создала национальное государство путем создания новых государственных институтов, установления отношений между этими новыми институтами, между национальным правительством и отдельными штатами, а также путем включения трансцендентной социальной цели (воли народа) в поддержание и работу всей системы. Однако воля народа была затушевана, искажена, сформирована и деформирована с помощью институциональных форм, которые должны были заставить Тома Пейна (и, конечно, Жан-Жака Руссо) осудить режим, созданный основателями. Тем не менее Конституция создала демократический режим, особенно в отношении Палаты представителей, и в достаточной степени обеспечила, несмотря на ее подверженность поправкам и импровизациям (в частности, появление формально организованных политических партий), для (пусть и смягченного) волеизъявления народа.
Радикальные демократы с подозрением отнеслись к новому режиму, и именно в этот момент права англичан, как это ни парадоксально, вновь заявили о себе в виде Билля о правах. Первые десять поправок к Конституции, принятые практически сразу же после того, как новое национальное государство стало быстро развиваться, воскресили многие права англичан и вновь поставили их в центр управления режимом. Как и права англичан, за которые колонисты сражались в революционной войне, они представляли собой ограничения государственной власти. Хотя теоретически они могли быть пересмотрены при включении в новую конституцию, они воспринимались как вечные истины и никогда не подвергались изменениям. Мы можем по-новому интерпретировать их смысл, но пересмотр самого текста практически немыслим.
Трансцендентной социальной целью нового американского государства было создание и поддержание политического сообщества, в котором воля народа контролирует создание и осуществление политической власти, ограничиваясь защитой индивидуальных прав, необходимых для свободного определения воли народа как коллектива. Такова идеальная конструкция. Прагматическая конструкция заключалась в создании институтов, которые эффективно защищали
Кроме того, эти же институты и порождаемые ими практики определяли политическую (и социальную) идентичность индивидов, которые могли участвовать в реализации этой воли. Кроме того, эти же институты и порождаемые ими практики определяли политическую (и социальную) идентичность индивидов, которые могли участвовать в реализации этой воли.
Эти институты и порождаемые ими идентичности должны были предотвратить возврат к аристократическим притязаниям монархии, ориентируя народ на общую концепцию "правильной" политики, политики, в которой личности лидеров и граждан были бы явно вторичны по отношению к их идентичности добродетельных республиканцев. Так, описывая "карьеру Бенджамина Франклина как республиканского государственного деятеля", Майкл Уорнер признает неявное противоречие между "задачей государственного деятеля" как личного воплощения "легитимной власти", с одной стороны, и "задачей республиканизма [которая] заключалась в изъятии легитимности из рук лиц", с другой. Это противоречие лежало в основе перехода от английской идентичности (заложенной в эмоциональной привязанности к персоне короля) к новому республиканскому государству (заложенному в абстрактных правах, свободах и воле народа).