Я направляю пистолет на человека, которому я прострелил коленные чашечки.

— Я сказал, начинай говорить.

— Майк! - кричит он. — Это... это был Майк! Он шлепнул ее по заднице!

Майк хнычет и начинает извиваться на стуле.

— Ты грязный лжец! - рычит он на своего друга. Майк смотрит мне прямо в глаза. — Слушай, мужик, я клянусь, что не трогал ее.

Еще одна пуля вылетает из моего пистолета и попадает в мозг Майка за то, что он солгал мне. Я оглядываюсь на того, кто продал своего друга.

— Кто трогал ее дальше? - Его дыхание сбивается и становится неровным. Я прищуриваю глаза. — Это был ты? - тихо спрашиваю я. Мужчина закусывает губу и дрожит, кивая. Медленно встаю со стула и делаю два больших шага к нему, кружась вокруг него, как ястреб. — Расскажи мне, что ты с ней сделал.

Он молчит, поэтому я останавливаюсь позади него и оттягиваю его голову назад за волосы, заставляя его посмотреть на меня.

— Не заставляй меня спрашивать снова.

Резкий запах проникает в мои ноздри через маску. Он тоже обмочился.

Он глотает, как может, с неестественно выгнутой назад шеей. Он признается мне, что лизал соски Елены. Я отрезаю его соски и скармливаю их ему, а затем перерезаю горло и смотрю, как он булькает и захлебывается собственной кровью.

Придурок номер четыре заставил Елену сесть к нему на колени, прижавшись задницей к его члену, и терся об нее до тех пор, пока не стал твердым, а потом уединился в ванной, думая о ней.

Он поведал мне, что Валенти запретил ее насиловать. Я спросил его, хотел ли он этого.

Его тонкая кишка обвилась вокруг горла, так что, полагаю, вы можете представить себе, каким был его ответ.

Человек, которого обещал оставить напоследок и который сдался, когда я пришел сюда, сказал мне, что он дал Елене чаевые, засунув купюры между губами ее киски и ягодицами.

Я прорезал дыру в его груди и засунул доллар в кровоточащую рану, а затем перерезал ему горло, удовлетворенно застонав, когда его артериальная кровь хлынула мне на грудь и шею.

Кровь. Как раз то, что мне нравится в убийствах.

Я стою перед кровавой бойней, которую только что устроил пятерым людям за то, что они прикоснулись к моему ангелу, и мне хочется быть хорошим человеком. Хотел бы я сказать, что испытываю хоть какое-то подобие вины, или раскаяния, или, черт возьми, ничего. Я бы предпочел чувствовать оцепенение, чем любить вкус смерти.

Но то, что я чувствую, когда убиваю, можно описать только как облегчение. Облегчение от того, что монстр внутри меня сыт и отступит обратно в свою ветхую пещеру, пока снова не проголодается, и тогда я убью следующего.

Восемь. С шестого сентября я отдал ему восемь душ.

А должна была быть только одна.

Это должен был быть только я.

Глубоко вздохнув после минутного раздумья, я заклеиваю красной изолентой рты пяти человек, которых только что превратил в прошедшее время. Это вишенка на торте моих убийств.

В конце концов Валенти вернется, и первое, что он заметит, будут не его мертвые друзья, а моя садистская визитная карточка и его имя, написанное на стенах их кровью.

Множество раз… абсолютно везде…