Чарли знал, на что злился президент, но решил, что будет лучше притвориться удивлённым. В итоге, когда человек, которого называли Молотком, стукнул кулаком по экземпляру "Нью-Йорк Пост" и прорычал: "Видели, что за говно летит из-под вашего братца?", Чарли лишь покачал головой. Скрябин пихнул газету через стол.

- Ну, так, смотрите.

В статье не было прямых обвинений в том, что Джо Стил жарил зефир на огне пожара, в котором сгорел Рузвельт. И всё же, не нужно быть лордом Питером Уимзи*, чтобы понять, куда клонил Майк.

- Не понимаю, чего вы от меня хотите, - сказал Чарли, когда дочитал. - Майк - это Майк, а я - это я. Я с этим делом никак не связан. - Это было действительно так и одновременно - не так. Если бы Чарли не подслушал Скрябина в той забегаловке, если бы не рассказал об этом Майку, его брат не сумел бы предложить людям прочесть статью и свести концы воедино.

Скрябин оставался в ледяной ярости. Как и тот на кого он работал, он пугал больше, когда не давал своим эмоциям вырваться наружу.

- Знаю, что не связаны, - наконец, произнёс он. - Были бы связаны, вы бы об этом пожалели. - Чарли сглотнул, надеясь, что это произошло незаметно. Скрябин продолжил: - Вашему братцу следует дважды подумать, прежде чем клеветать на президента Соединённых Штатов.

- В его словах нет никакой клеветы, - сказал Чарли.

- Высказывание вещей, о которых вам известно, что это неправда, высказывание со злым умыслом - есть клевета, даже если они высказаны в адрес публичного лица, - настаивал Скрябин.

- Это не клевета, - повторил Чарли. - Он цитирует рапорт инспектора по поджогам. Там указано, что пожар мог быть умышленным, а мог и не быть. Там сказано, что после смерти Рузвельта выдвижение Джо Стила стало неизбежным. Оба факта верны. И там нет ни слова о том, что Джо Стил как-то причастен к пожару.

Скрябин уставился на Чарли, его пухлое лицо было словно высечено из камня.

- Я знаю, что он - ваш брат. Я делаю на этом уступку. Я знаю, что ваши собственные статьи о действующей администрации были честнее и более выдержанными. На этом тоже могу уступить. Но если ваш брат напишет ещё что-нибудь настолько же чудовищно предосудительное в адрес президента и того, что он пытается претворить в жизнь, никаких уступок больше не будет. Вы меня поняли?

- Я вас услышал, - ответил Чарли.

- Хорошо, - сказал Скрябин. - Постарайтесь, чтобы и ваш брат меня услышал. Ясно?

- О, да. - Чарли кивнул. - Услышал чётко и ясно.

- Хорошо. - Винс Скрябин буквально выплюнул это слово. - Я не хочу, чтобы кто-то сомневался в нашем отношении к этим... помоям. А теперь проваливайте отсюда.

Чарли направился к выходу. Словно в полицейском участке, он был рад, что смог направиться к выходу. Рубашка на спине вымокла от пота, и дело было не в вашингтонской влажности. Прежде у него никогда не было ощущения того, что он прошёл по краю пропасти, когда выходил из Белого Дома. Он молил небеса, чтобы этого никогда не повторилось.

Солнце ещё не скрылось за горизонтом. Чарли было плевать. Он зашёл в ближайший бар и заказал себе двойной бурбон. Если что-то и могло унять его дрожь, то только это.

- Давай, сынок, - заговорил седовласый мужчина в паре барных стульев от него. - Ещё пара-тройка стаканов и твоя мамаша поймёт, что ты уже мужик.

Судя по манере речи и количеству пустых стаканов перед ним, этот человек уже пропустил пару-тройку. "А тебе-то какое до всего этого дело?" - хотел было спросить Чарли. Но он тут же узнал другого выпивоху.

- Господин вице-президент! - воскликнул он.

Джон Нэнс Гарнер кивнул.

- Угадал, сынок, - сказал он. Бурбон только усилил его техасский говор. - Угадал, чёрт подери. Я был спикером Палаты до того, как Джо Стил подписал меня. Помнишь? Спикером! Настоящее дело, Господи Боже! А не вот это вот всё. - Он кивнул бармену. - Налей-ка мне ещё, Рой.

- Один момент, Кактус-Джек*. - Цветной парень налил ему ещё один высокий стакан бурбона. Джон Л. Льюис* назвал Гарнера картёжником, пьяницей и злобным старикашкой. Чарли не было известно о прочих его качествах, но пьющим Гарнер точно был.

- А, что не так с должностью вице-президента? - спросил Чарли. - Вы в одном шаге от президентского кресла. Так все и говорят - в одном шаге.

- В одном шаге и дальше, чем до луны, - сказал Гарнер. - В одном шаге, но дальше, чем до луны, - сказал Гарнер. - Проблема с должностью вице-президента в том, что ты ничего не делаешь. Просто сидишь и покрываешься мхом, вот, как я. Конечно, лучше ничего не делать. Я вам так скажу, должность вице-президента стоит не дороже ведёрка теплой ссанины*.

- А что бы вы делали, будь вы президентом? Как справлялись с тем, чем занимается Джо Стил? - Чарли не ожидал столкнуться с Гарнером, поэтому решил воспользоваться возможностью.

Глаза вице-президента уже были полузакрытыми. Теперь его взгляд стал сверлящим.

- Ты из меня ни слова дурного о нём не вытянешь, паренек, - ответил он. - Может, я и пьян, но не до такой степени, и я не настолько тупой. Он человек, у которого не захочется оказаться в противниках.

- Правда? Никогда бы не смог догадаться, - невозмутимо произнёс Чарли.

На секунду Гарнер воспринял его слова буквально. Затем он хмыкнул и закашлялся, разбудив застарелую мокроту курильщика в лёгких.

- Ну, точно. Ты же один из тех мудаков-репортёров. Ты всё знаешь о Джо Стиле, ну или думаешь, что знаешь. - Он снова хмыкнул и закашлялся. От этого жуткого звука Чарли едва не зарёкся курить.

- Да, думаешь, что знаешь, но скоро ты сам поймёшь.

***

Процесс над "четвёркой верховных судей" начался осенью. Он начался внезапно, по сути, в стенах военного трибунала, всего через несколько дней после того, как Дж. Эдгар Гувер - снова он! - объявил об аресте по делу о похищении ребёнка Линдбергов*, случившемся двумя годами ранее. Чарли гадал, было ли совпадение этих событий по времени случайным. Циничный репортёр? Он? Даже Чарли посмеялся над собой.

Ещё он размышлял над личностью того, кого арестовал Дж. Эдгар Гувер. Бруно Гауптманн приехал в США из Германии нелегально. В "фатерлянде" у него имелось криминальное прошлое. Учитывая отношение Джо Стила к Гитлеру, не был ли этот человек простачком, попавшим в сеть, которая была расставлена на рыбу побольше?

А с учётом того, что четверо судей обвинялись в заговоре в пользу нацистов, не мог ли арест немца по делу о похищении Линдберга стать демонстрацией того факта, что "колбасникам" ни в коем случае доверять нельзя, равно, как нельзя доверять и американцам, имеющим дела с "колбасниками"? Опять же, Чарли ничего об этом не знал. Доказать он ничего не мог. Но он продолжал размышлять*.

Размышлял он тихо, либо наедине с собой, либо вместе с Эсфирью. Ничего из этих размышлений не было явлено на свет в мозговых штурмах с другими репортёрами, или в беседах с большими шишками, о которых они писали. Даже щедрые дозы бурбона не развязали ему язык. Чарли заметил, что далеко не он один не высказывает всё, что приходит ему на ум. Время было тревожное. Кажется, все вокруг пытались пройти по яичной скорлупе и не раздавить её.

Чарли также не интересовался тем, что слышал или читал Майк. Тот, конечно, мог и сам до чего-то додуматься, но Чарли не собирался подкидывать ему идей. Небольшая, но очень шумная часть прессы ненавидела Джо Стила и всё, что он делал. Для них Майк представал героем, который раскрывал секреты и срывал покровы с тайных заговоров.

Сторонники Джо Стила заклеймили Майка злобным лживым скунсом. Можно было решить, что они прислушиваются к Винсу Скрябину, или типа того. Но подавляющее большинство американцев не обратили никакого внимания на имя Майк Салливан. Времена оставались суровыми. Люди пытались жить день за днём и не беспокоились ни о чём, помимо ужина во вторник или ежемесячной платы за жильё.

Генеральным прокурором был не скупящийся на жёсткие речи поляк из Чикаго по имени Энди Вышински. Он не стеснялся браться за громкие дела. Он состоял в группе юристов, которая пыталась обвинить Белву Гертнер в убийстве любовника. Белву не только оправдали, одна журналистка даже написала о ней популярную постановку*. Вышински прокомментировал вердикт словами: "Жюри присяжных - полные идиоты".

Всё, что Чарли видел, говорило, что Вышински был прав, даже если провал и не вызвал симпатий к нему со стороны читательниц слезливых дамских романов*. Он не был человеком, который вызывает к себе симпатии. Это был крупный мужчина, лицо которого было похоже на сжатый кулак. Подобно Винсу Скрябину и самому Джо Стилу, таких людей, как он, никому не хотелось бесить.

Он кое-чему научился из того процесса Ревущих Двадцатых. Тогда обвинение позволило защите самой писать сценарий. Обвинение считало, что у них на руках дело, которое можно закрыть за один день. По факту, так оно было, но адвокат Белвы не дал её закрыть.

На этот раз Вышински выкатил тяжёлую артиллерию ещё до того, как были выбраны военные судьи. Он слил газетчикам всё, что имел. И у него имелось, чего слить. Шифровки, летавшие туда-сюда между Берлином и Вашингтоном. Письма на немецком на бланках со свастиками и неразборчивыми подписями генералов. Пачки украшенных свастикой рейхсмарок, некоторые ещё даже в банковской упаковке с немецкими надписями готическим шрифтом. Банковские переводы, демонстрирующие конвертацию рейхсмарок в доллары. Только самый добротный материал.

Как и весь остальной пресс-корпус Вашингтона, Чарли писал статьи по материалу, который слил Вышински. Внутри своего сообщества, репортёры были довольно скептичны.

- В настоящем суде большую часть этого дерьма даже к делу не присовокупили бы, - сказал тот, кто много писал по уголовной тематике. - Но, в военном трибунале, кто ж знает-то, блин?

- А почему это не настоящий суд? - спросил другой журналист. - Типа, они боятся, что проиграли бы, если бы пошли в него?