[5] 痴人说梦 chīrén shuōmèng чижэнь шомэн «дурень толкует сны» — обр. в знач.: глупые фантазии; рассказывать небылицы; человек говорит о том, что не способен понять.

— Духовная энергия, которую мы используем для закаливания оружия, исходит от цветов и трав.

Обернувшись, Цзян Есюэ увидел, что Мо Си смотрит на его подоконник, и невольно смутился. Он сушил на солнце духовные ингредиенты, энергия которых была очень слаба, так что на первый взгляд они казались совершенно бесполезными.

— Маленькие дети из Академии заклинателей… приходят сюда, чтобы купить оружие, а этим они едва ли смогут друг друга поранить.

Мо Си поспешил успокоить его:

— В этом нет ничего плохого.

В ответ Цзян Есюэ лишь слабо улыбнулся.

Его ремесленная техника происходила из клана Юэ, однако используемые им в работе методы в корне отличались от того, что считалось нормой в его семье. При отливке артефактов Юэ Цзюньтянь шел по пути насилия, добиваясь своего любой ценой, а Мужун Чуи был не столько жесток, сколько безразличен к выбору средств. Еще в пору юности Цзян Есюэ часто спорил с отцом по поводу различия в их мировоззрении.

Людям свойственно всем сердцем цепляться за собственные убеждения, но лишь столкнувшись с невыносимой болью, они могут пересмотреть свои взгляды и полностью изменить свою жизнь.

На самом деле Мо Си считал, что не будь даже того инцидента с покойной женой, дороги Цзян Есюэ и его семьи в итоге все равно бы разошлись.

Цзян Есюэ взял с заваленной материалами для создания артефактов полки тяжелую металлическую коробку и, стерев с крышки пыль, подошел к ним двоим.

Однажды Мо Си уже сопровождал Гу Мана, чтобы снять рабский ошейник, так что эта коробка была ему хорошо знакома. Именно поэтому Цзян Есюэ заколебался и, нерешительно взглянув на него, сказал:

— Князь Сихэ, я собираюсь произнести заклинание. Возможно, ты все же хочешь этого избежать?

Однако на лице Мо Си не отразилось никаких эмоций. Спокойно взглянув с высоты своего роста на темную коробку, он без всякого выражения произнес:

— Ни к чему.

— Хорошо, тогда я начинаю.

Цзян Есюэ поставил коробку на пол и обратился к Гу Ману:

— Гу… — знакомые слова так и вертелись на кончике его языка, но он не мог решить, учитывая ситуацию, как будет лучше к нему обратиться, поэтому, вздохнув, просто сказал, — прошу, садись. Закрой глаза. Положи руку на коробку.

Первым двум просьбам Гу Ман спокойно подчинился, но последнюю выполнять отказался. Широко открыв глаза, он уставился на коробку и пробубнил:

— Мне не нравится эта штука.

Подняв голову, он посмотрел на Мо Си:

— Я ухожу.

— Сядь.

— Ухожу.

— Если хочешь остаться в поместье Сихэ, ты должен делать то, что он велит, — твердо сказал Мо Си.

У Гу Мана не оставалось выбора, кроме как, обиженно надув губы, осторожно положить руку на коробку после недолгих колебаний.

Мо Си обратился к Цзян Есюэ:

— Произнеси заклинание.

Цзян Есюэ кивнул. В прошлом Мужун Лянь провел этот ритуал неправильно. Рабский ошейник сам был настолько мощным артефактом, что если просто надеть его и застегнуть замок, он мог стать причиной искажения течения духовной энергии носителя и привести к его смерти.

Но тогда, будучи подростками, никто из них не знал об этом.

Мастер-алхимик, специализирующийся на создании артефактов, Цзян Есюэ опустил глаза и мысленно прочитал заклинание. Вскоре из отверстия в коробке начала сочиться чернильно-черная темная энергия. Словно змея, она медленно поползла по руке Гу Мана, вскарабкалась на предплечье, подобралась к ключицам, затем, наконец, свернулась вокруг его шеи и, уплотнившись, превратилась в черный металлический обруч. Остатки дымящейся тьмы приняли вид маленькой круглой таблички, повисшей на обруче.

— Готово.

Гу Ман открыл глаза и ощупал шею. Дотронувшись до ошейника в первый раз, он ничего не сказал, но вскоре снова потянулся к железному кольцу. Ощупав его, он обернулся и задумчиво пробормотал:

— Ожерелье…

Мо Си, который стоял, привалившись к подоконнику и выставив вперед свои длинные ноги, от этих слов даже опешил:

— Что?

Гу Ман с наивным удивлением на грани благоговения повторил:

— Ты подарил мне ожерелье?

— …

Мо Си так долго не отвечал, что Цзян Есюэ не выдержал и сам кивнул ему.

Стоило Гу Ману получить желаемый ответ, и его голубые глаза заполнились искорками света. Он снова и снова осторожно касался своего рабского ошейника, и на его лице, которое сейчас выглядело почти таким же добросердечным и нежным, как раньше, появилось выражение робкого счастья.

А затем он повернулся к Мо Си и сказал:

— Спасибо.

Снаружи подул влажный ветер, живописно разметав волосы на висках Мо Си. Скрестив руки, он стоял рядом с Гу Маном и безмолвно изучал его профиль.

Нынешний Гу Ман был похож на мозаику, собранную из разбитого изображения генерала Гу. Он так хотел увидеть в нем хотя бы тень своего старого друга, но нашел лишь эти осколки, больно резанувшие покрасневшие глаза.

Пока никто не обращал на него внимания, он закрыл эти израненные позорной слабостью глаза и тяжело сглотнул…

Много лет назад здесь же, в этой самой комнате на втором этаже мастерской Цысинь, юный Гу Ман точно так же прикоснулся к железному кольцу на своей шее, и его лицо озарила счастливая улыбка.

Это было как раз перед тем, как дядюшка Сун снял с него этот рабский ошейник.

— Все кончено, братец-наставник Гу, с этого момента ты больше не собственность Мужун Ляня,  — тот прежний Мо Си тогда, глядя Гу Ману в лицо, торжественно объявил, — теперь ты свободен.

Когда ошейник был снят, Гу Ман рассмеялся.

Но все течет, все меняется, и вот, годы спустя, все встало с ног на голову.

На этот раз, хотя рабский ошейник снова был надет на его шею, Гу Ман все равно улыбался, так что в какой-то миг даже показалось, что ничего не изменилось и все осталось прежним.

Но Мо Си ощущал, будто у него в горле застряла горькая маслина, которую, несмотря на все свои старания, он никак не мог проглотить.

Похоже, теперь эта горечь будет преследовать его до конца жизни.

— Погоди немного, — сказал Цзян Есюэ, обращаясь к Гу Ману. — Еще не все. Нужно добавить гравировку с парой слов на это твое… ожерелье.

— Каких слов?

— Твое имя и номер регистрации, — он перевернул несколько страниц регистра, проверяя, какой он будет по счету среди рабов Чунхуа, «удостоившихся чести» носить рабский ошейник. — Вот, семьсот девять.

Гу Ман не знал, что это значит, поэтому он просто продолжал послушно сидеть, но по его лицу было видно, что фактически он так ничего и не понял.

Цзян Есюэ использовал духовную силу, чтобы вырезать нужные цифры и слова. Закончив гравировку на одной стороне, он перевернул медальон на другую. Подняв голову, на этот раз он взглянул не на Гу Мана, а на Мо Си, выражение лица которого было трудно разобрать, так как он стоял на фоне бьющего в окно дневного света.

— Князь Сихэ, а на этой стороне…

— Там ничего не нужно писать, — тут же обрубил Мо Си.

— Боюсь, это против правил. Если не имя, то нужно указать хотя бы фамилию благородной семьи или название поместья.

— В этом нет необходимости, — Мо Си замолк и отвернулся.

Цзян Есюэ тяжело вздохнул:

— Но…

— На другой стороне тоже нужно что-то написать? — внезапно спросил Гу Ман. — Что там должно быть написано?

— Да, нужно, — ответил Цзян Есюэ. — Я хочу написать там имя твоего господина[6].

[6] 主上 zhǔshàng чжушан «высший/главный хозяин/владелец» — обращение низшего слуги к господину, также обращение к монарху/императору.

Гу Ман нахмурился и, казалось, о чем-то задумался. Прежде чем потерявший терпение Мо Си подошел и велел ему уходить, он вдруг объявил:

— Я знаю, кого там нужно написать.

Повернув голову, он взглянул прямо на Мо Си:

— Нужно написать тебя.

На пару секунд потеряв дар речи, Мо Си процедил:

— Что за бред ты несешь?

— Ты ведь «господин», многие так тебя называют.

Мо Си закрыл глаза и нахмурился:

— Ты слишком много болтаешь. Быстро вставай и следуй за мной.

— Разве нельзя написать твое имя?

— Нет, — отрезал Мо Си.

По какой-то непонятной причине, стоило ему представить свое имя, выгравированное на ошейнике Гу Мана, и он ощутил внезапный прилив жара в крови. Раздраженный, он тряхнул головой, будто желая отогнать назойливого комара, после чего схватил Гу Мана сзади за воротник и, подняв на ноги, сказал Цзян Есюэ:

— Старейшина Цинсюй, нам пора откланяться.

— Я вас провожу, — ответил Цзян Есюэ.

— С твоими ногами это не очень удобно. Не стоит.

Цзян Есюэ улыбнулся:

— Пустяки, я уже давно привык. К тому же, мне все равно нужно на Западный рынок, чтобы купить соснового масла. Подождите немного, я только деньги возьму…

— Где твое инвалидное кресло? Я могу помочь толкать его, — предложил Мо Си.

— Постоянно сидеть тоже вредно, мне достаточно и трости, — Цзян Есюэ сунул несколько потертых мелких монет в свой мешочек цянькунь. — Идемте.

Так втроем они подошли к бакалейной лавке на Западном рынке. Цзян Есюэ попросил дать ему две бутылки соснового масла, и пока они ждали возвращения хозяина, ушедшего их наполнить, бамбуковая шторка на двери приподнялась, и внутрь вошел юноша, который с порога открыл рот и начал горланить:

— Эй, хозяин! Хозяин! Товары, что в прошлый раз заказала моя семья, наконец-то прибыли?

За ним раздался еще один, но куда более холодный и сдержанный, исполненный достоинства голос:

— Юэ Чэньцин, хватит скакать и суетиться. Ты ведешь себя неподобающе.

Обернувшись, они увидели, что вместе с ветром и снегом в лавку занесло Юэ Чэньцина, а тем, кто вошел следом за ним, был как всегда одетый в белые одежды Мужун Чуи.

Так неожиданно столкнувшись лицом к лицу, эти две группы людей в ошеломлении замерли и с удивлением уставились друг на друга.

Особенно остро на эту встречу отреагировал Мужун Чуи. Свирепые глаза феникса буквально впились в Цзян Есюэ, а потом чуть сузились.