Глава 239. Гора Лунсюэ. Обретение души

Впавший в оцепенение, совершенно потерянный Мо Жань бездумно слушал его речь.

Он уже не кричал, а просто сидел на прежнем месте, невидящим взглядом уставившись в пустоту.

— Поначалу все шло без помех, но как раз в то время на границе Нижнего Царства произошел Небесный Раскол. Толпы беженцев наводнили весь мир, и часто в полях можно было увидеть трупы умерших от голода людей.

Перед глазами опять посветлело. Судя по всему, это была ранняя зима. С давящего свинцово-серого неба сыпалась мелкая снежная крупа. Из снежного марева перед глазами Мо Жаня медленно появилась покрытая инеем и припорошенная только что выпавшим снегом горная дорога, исчерченная пересекающимися вдоль и поперек следами конных экипажей и телег.

— Я не мог предвидеть, что однажды мы отправимся к подножию горы собирать духовные камни и на обратном пути встретим умирающего от голода ребенка.

Оцепеневший Мо Жань все так же безучастно смотрел перед собой.

На горной дороге появились Хуайцзуй и Чу Ваньнин, который нес за спиной нагруженную духовными камнями ветхую плетеную корзину. В теплом хлопковом плаще с капюшоном он неспешно шел рядом с монахом.

— Учитель, — внезапно Чу Ваньнин замедлил шаг и, повернув голову, посмотрел на склон холма с примятой грязной травой, — похоже, там кто-то есть?

— Пойдем посмотрим.

Они подошли ближе. После того как тонкие белые пальцы Чу Ваньнина раздвинули траву, его глаза широко распахнулись от изумления:

— Здесь маленький ребенок…

Он тут же повернулся, чтобы позвать Хуайцзуя:

— Учитель, иди сюда. Скорее взгляни на него, что с ним случилось?

Что случилось?

Хуайцзуй и Мо Жань с первого взгляда смогли это понять.

Ребенок был грязным и вонючим, в ветхих лохмотьях из очень тонкой ткани. Дырка на дырке: если такую одежду снять, вряд ли уже удастся ее заштопать и надеть. Нехорошо так говорить, но даже питавшиеся гнилыми объедками псы при храме жили намного достойнее этого ребенка.

Если бы этот малыш не продолжал дышать и изредка постанывать, вряд ли его можно было отличить от гниющей у дороги падали.

Что случилось? А что еще могло случиться?

Если даже взрослые люди были бессильны перед лицом великих бедствий, что уж говорить о ребенке. Хорошо, если он просто умрет и сгниет у дороги, ведь не так уж редко случалось, что две семьи обменивались маленькими детьми, чтобы съесть их.

Лишь выросший при храме Чу Ваньнин мог в шоке от увиденного задать такой глупый вопрос.

Нахмурившись, Хуайцзуй сказал:

— Оставь его и возвращайся. Я сам за ним присмотрю.

Чу Ваньнин всецело доверял своему учителю, поэтому сразу же послушно поднялся, но, не успел он отойти, как в полу его плаща вцепилась маленькая грязная рука.

Эта рука была такой слабой, что сила, с которой она потянула за одежду, напоминала попытку новорожденного щенка зацепиться за него когтями.

Чу Ваньнин посмотрел вниз и увидел маленькое чумазое лицо, черты которого почти невозможно было различить под толстым слоем грязи.

Голос этого ребенка был тише комариного писка. Казалось, хватит и снежинки, чтобы окончательно раздавить его хилое тельце.

— Еда…

Ошеломленный Чу Ваньнин растерянно замер:

— Что?

— Еда… — всхлипнул ребенок. Он поднял черное от грязи личико, на котором двумя яркими белыми пятнами выделялись только белки его глаз, и дрожащей рукой сделал движение рукой, словно сгребая еду. — Есть…

Находившийся за пределами этой сцены Мо Жань моргнул, постепенно приходя в себя.

Однако его разум был все еще парализован и мыслительные способности заторможены. В этот момент у него вдруг появилось смутное чувство, что эта сцена ему знакома, словно где-то он ее уже видел.

Его все еще стеклянный взгляд начал проясняться.

Тем временем внутри свитка воспоминаний Чу Ваньнин застыл в изумлении.

Охваченный паникой Мо Жань широко распахнул глаза. До него, наконец, начало доходить, что происходит. До этого он был застигнут врасплох и ничего не понимал, теперь же руки и ноги не желали слушаться его, а сердце казалось объятым огнем.

Этот юный Чу Ваньнин ведь искренне верил, что мир людей светел и прекрасен. До этого дня он никогда не видел настолько истощенного ребенка, который выглядел как брошенный умирать от голода и холода на краю дороги костлявый котенок или щенок. Съежившись в траве под снегопадом, защищенный от холода лишь превратившейся в лохмотья рубашкой, которую даже летом носить стыдно, он ухватился за него, в силах выговорить лишь два слова...

«Еда» и «есть».

— Возвращайся сейчас же, — строго сказал Хуайцзуй.

Но на этот раз Чу Ваньнин его будто не слышал. Глядя на этого тощего ребенка, похожего на извалявшегося в грязи щенка, он почувствовал, что его сердце сжалось от невыносимой боли, и поспешно скинул свой плащ, чтобы завернуть в него малыша.

От беспокойства его сердце горело словно в огне. В этот момент ему казалось, что он сам чувствует все страдания этого ребенка.

— Ты голоден? — спросил он. — Подожди, у меня тут есть жидкая рисовая каша, сейчас, я накормлю тебя рисовой кашей.

Он пошел к Хуайцзую, чтобы попросить у него кашу, но тот строго сдвинул брови:

— Я сказал тебе возвращаться. Это никак тебя не касается.

— Почему это меня не касается? — ничего не понимая, спросил Чу Ваньнин. — Он… он такой жалкий, Учитель, неужели ты не видишь? Он всего лишь попросил немножечко еды, иначе он может умереть от голода или замерзнуть насмерть.

Стоило ему упомянуть об этом, он понял, что все это очень странно, и пробормотал себе под нос:

— Но почему так случилось? Разве Учитель не говорил, что в мире царит покой и процветание? Так почему же…

— Возвращайся.

Чу Ваньнин был поражен, не понимая, почему Хуайцзуй внезапно повел себя подобным образом, однако, в конце концов, он закусил губу и сказал:

— Я хочу дать ему немного рисовой каши…

— Я не смог переубедить его и в итоге все-таки дал свое согласие, — подхваченный вьюгой и рассеянный по ветру полный сожаления ясный и глубокий голос Хуайцзуя достиг ушей Мо Жаня. — Я выделил горшок[239.1] с рисовой кашей из наших походных запасов и разрешил ему лично накормить и спасти этого так некстати подвернувшегося на нашем пути ребенка. В то время я пребывал в блаженном неведении, не зная, что в тот момент чувствовал Чу Ваньнин, и какой выбор из-за этого он сделает позже.

Оцепеневший Мо Жань не сводил глаз с Чу Ваньнина, который, открыв горшок, приложил горлышко ко рту ребенка.

Страдающий от голода и жажды малыш хотел наклониться, но у него не было сил даже на то, чтобы втянуть в себя жидкую кашу.

Похоже, он был на грани голодной смерти и у него не осталось ни капли сил.

Мо Жань тяжело сглотнул.

Он вдруг почувствовал, как в глубине его разума, сквозь несколько слоев глины, земли и грязи прорастает семя воспоминания.

Он вдруг почувствовал, что все это ему слишком хорошо знакомо…

Он смотрел и видел.

Он пришел в себя.

А затем, словно разрубая узел в ключевой точке, рассекая облака и толщу воды, этот водяной дракон прорвался сквозь волны и взмыл ввысь.

Он тут же вскочил на ноги и крепко сжал пальцы в кулаки…

Вспомнил!

— Это ты? — он бросился к проекции Чу Ваньнина в свитке воспоминания. — Ты это он? — его зрачки резко сузились. — Это ты? Оказывается, ты... оказывается, ты…

Не в силах продолжать, он закрыл руками глаза.

Печаль и холодный ужас сдавили его горло.

Как вышло, что он не догадался раньше?..

Оказывается, это был Чу Ваньнин.

…Тот, только похоронивший мать и выползший из братского могильника, замерзающий среди сухой травы нищий попрошайка, которому некуда было идти, — это ведь был он сам!

Сцена из иллюзорного мира наложилась на его воспоминания. Мо Жань никогда не забывал тот снежный день и того юношу, который снял свой теплый плащ, чтобы накинуть на его плечи.

Этот Чу Ваньнин обеспокоенно спросил его:

— Что такое? Не можешь пить?

Маленький Мо Жань больше не мог говорить: из его горла вырвался лишь слабый всхлип. Чуть приоткрыв свои черные глаза, он с трудом поднял взгляд на своего юного благодетеля.

— Тогда я помогу и немного налью тебе. Не переживай из-за этого.

Открутив горлышко, он налил жидкую рисовую кашу себе в ладонь и осторожно вытянул руку, пытаясь не расплескать ни капли. На какой-то миг он засомневался, должно быть, подумав, что его рука все же немного грязная, и наверное этот ребенок не захочет из нее пить.

На самом деле он слишком много думал.

Грязная?

Всю дорогу от Линьи до храма Убэй Мо Жань пил речную и дождевую воду — даже мутную жижу из луж и углублений в камнях. Он ел дикие фрукты и ягоды, чьи-то объедки, а когда не было и этого, то облизывал муравьев, не брезговал дождевыми червями, питался илом и глиной.

Он подполз и, склонив голову, начал жадно пить. В тот момент, когда первая капля смочила его пересохшее горло, ему показалось, что это божественная роса с ивовой ветви Гуаньинь[239.2], а человек, что решил его напоить, не иначе как небожитель, изгнанный в этот бренный мир с Девятых Небес.

— Не торопись, помедленнее, если не хватит, есть еще, — расстроенный до глубины души, Чу Ваньнин в изумлении и ужасе смотрел на грязную маленькую головку ребенка, склонившуюся над его ладонью. Такой душераздирающе жалкий, он словно дорвавшийся до воды мелкий зверек, жадно слизывал языком жидкую рисовую кашу с его руки.

— Откуда ты взялся?.. — не подумав, спросил он.

Но Мо Жань лишь тихо всхлипнул в ответ. Каша почти закончилась и только в линиях ладони осталось совсем немного жидкости. Конечно, он не мог оставить ее там и продолжил вылизывать ладонь этого сердобольного старшего братца, да так старательно, что Чу Ваньнин почувствовал невыносимую боль и зуд.

Зудела рука, а болело сердце.

— Все в порядке, есть еще. Я тебе еще немного налью.

Чу Ваньнин опять налил из горшка полную пригоршню. Мо Жань не спускал с него полных нетерпения и надежды глаз, ожидая, пока он протянет ему руку, чтобы тут же снова наклониться и, жадно хлюпая, продолжить пить и слизывать живительный нектар.