Глава 238. Гора Лунсюэ. Без души

— Что?!

Мо Жань был так потрясен, что даже отступил на полшага назад. Если бы в этой сцене из воспоминаний он не был просто бесплотным духом, то сейчас перевернул бы плетеную корзину для рыбы и сбил натянутые на бамбуковые палки сети…

Из Яньди-шэньму можно воссоздать живого человека?

— Священное дерево Яньди, бесплодная земля Нюйвы, цинь Фуси — три артефакта, которые были изготовлены из самой чистой духовной энергии тремя легендарными властителями[238.1] при сотворении мира. Согласно преданиям, первые бессмертные небожители были созданы тремя властителями именно из этих артефактов. Имея кусочек священного дерева Яньди, даже не обладая духовными силами и талантом божественного Шэньнуна, при желании можно было без особого труда создать человека. Подобно матери Тунтянь Тайши[238.2], после его смерти воссоздавшей его тело из корня лотоса, я твердо решил из этого куска священного дерева вырезать маленького сына князя Чу.

Мо Жань лишь почувствовал, как все закружилось у него перед глазами. Ему стало дурно.

Вырезать из дерева… сына князя Чу… ребенка с внешностью Чу Ланя?

— Я хотел вернуть сына своему благодетелю, — пояснил Хуайцзуй.

Мо Жаню показалось, будто что-то встало поперек его пересохшего горла. Потребовалось время, чтобы он смог выдавить:

— Это невозможно…

В новой сцене свитка воспоминаний в храме Убэй ударил вечерний колокол, сгущались сумерки и мгла надвигалась со всех сторон.

Словно вернувшиеся в родное гнездо уставшие птицы, монахи в своих трепещущих на ветру просторных одеждах с широкими рукавами спешили спуститься по галерее.

Великий мастер Хуайцзуй сидел в зале для медитаций. За плотно закрытыми окнами и дверями компанию ему составлял лишь одинокий голубой свет масляной лампы, да статуя Будды[238.3]. Снова и снова Хуайцзуй резал по дереву и полировал. Естественно, он не был настолько самонадеян, чтобы сразу вырезать человека из Яньди-шэньму, и прежде создал множество деревянных статуэток из обычного дерева. Он усердно практиковался, пока ему не удалось в точности воплотить сохранившийся в его памяти образ Чу Ланя.

В этот вечер Хуайцзуй, наконец, бережно взял в руки кусок священного дерева Яньди. Он очень долго осматривал его, прежде чем осторожно сделал первый аккуратный надрез.

Парящая в воздухе древесная стружка, опускаясь на пол, тут же рассыпалась золотой пылью.

Он старался изо всех сил, каждым надрезом воссоздавая образы пары умерших людей, что как живые стояли у него перед глазами. Десятилетия его долгой жизни опали под резцом, словно древесная стружка, открыв так долго скрытое в голове старого монаха и грозящее сломать ему шею чувство вины за совершенный когда-то страшный грех.

— В тот день я затворился в храме и провел в уединении пять полных лет, прежде чем, наконец, закончил вырезать Чу Ланя.

Все еще не отошедший от шока Мо Жань подошел к Хуайцзую и увидел, как тот, сделав последний надрез, медленно опустил резец и кистью смахнул остатки древесной пыли.

Дрожащей рукой старик погладил вырезанное лицо маленького господина, его одежду и заколку. Разрыдавшись, он упал на колени и принялся снова и снова кланяться деревянной статуе.

Мо Жань в оцепенении уставился на маленькую деревянную копию человека на столе.

Тело, вырезанное из священного дерева Яньди острым ножом вины и раскаяния.

Совсем крохотное, но с внешностью Чу Ваньнина в детстве.

Этим поздним вечером в сумерках раздавалось эхо колокольного звона. Между небом и землей осталась лишь полоска пламенеющего заката. Словно алая капля крови, последний луч солнца просочился через оконный переплет и осветил поверхность стола.

Предзакатный благовест разнесся по всему храму. В наружном дворе монахи жгли хвою сосны и ветки кипариса. В насыщенном пряном аромате дыма все еще ощущались горечь и холод.

С ночью порог храма переступили тишина и покой[238.4].

С последним ударом большого колокола стоящий перед статуей Хуайцзуй тихо прошептал:

— Тогда так тебя и назову, Чу Ваньнин!

Он прокусил себе кончик пальца. Стоило капле крови, наполненной духовной энергией металлической природы, упасть на дерево, и вся комната в один миг наполнилась ярким сиянием.

У находящегося в эпицентре этого сияния Мо Жаня затрепетали ресницы. Он попытался прикрыть глаза, однако веки его тоже начали дрожать. Он старательно пытался что-то рассмотреть в этом потоке света, но из-за наполнивших глаза слез яркое сияние ослепляло, и все выглядело таким размытым, что невозможно было ничего разглядеть.

Чтобы избежать этой пытки, Мо Жань крепко зажмурил глаза и вдруг подумал…

Если Чу Ваньнин уже обо всем этом знает, как сильно, должно быть, сейчас болит его сердце?

Не живой человек.

Без отца и матери.

Всего лишь кусок сухого дерева и капля крови.

Больше тридцати лет он жил в неведении, застряв между небом и землей.

— Священное дерево не имеет души. После того как я пролил на шэньму каплю своей крови, деревянная статуя в самом деле стала человеком, превратившись, как я и хотел, в полное подобие маленького господина Чу Ланя. Впоследствии я оставил его при себе, взращивал в храме, а потом принял как личного ученика. Со временем он подрос и начал расспрашивать меня о своем прошлом и откуда он.

Мо Жань увидел маленького Чу Ваньнина, который сидел рядом с Хуайцзуем и, уплетая танхулу, спрашивал у него:

— Учитель, ты все время говоришь, что вытащил меня из снега у дороги. Так откуда ты возвращался, когда меня нашел?

Взгляд Хуайцзуя устремился на далекие горные вершины. На миг потеряв самообладание, он тихо выдохнул лишь одно слово:

— Линьань.

— Поэтому я уроженец Линьаня?

— Да.

— Но я никогда не покидал храм и понятия не имею, на что похож Линьань, — Чу Ваньнин выглядел немного расстроенным. — Учитель, я хочу спуститься с горы и посмотреть на внешний мир. Я… хотел бы увидеть Линьань.

Призрачный образ постепенно побледнел и пропал вместе с Храмом Убэй. В следующей сцене яркое сияющее солнце озаряло летний пейзаж Цзяннани.

Стоял июнь — время, когда цветущие лотосы радуют глаз свежей прелестью и совершенством форм, сбивая с ног своим ароматом. Маленький Чу Ваньнин, который на вид был даже младше Ся Сыни, подпрыгивая, топал по брусчатой дорожке из голубовато-серого известняка, а Хуайцзуй неспешно следовал за ним.

— Ваньнин, иди медленно. Осторожнее, не упади.

Чу Ваньнин рассмеялся и обернулся.

Мо Жань никогда не видел настолько нежного, наивного, беззаботно улыбающегося лица.

— Хорошо, я подожду Учителя.

В то время Чу Ваньнин носил скромное темно-серое одеяние послушника. Он еще не принял постриг, поэтому его волосы были убраны в маленький пучок, прикрытый на макушке листом лотоса. Сочный зеленый лист, на котором словно изысканное украшение поблескивали капли росы, оттенял лицо Чу Ваньнина, делая его еще более чистым, ясным и живым.

Поравнявшись, Хуайцзуй взял его за руку:

— Ладно, на озеро Сиху мы посмотрели, куда теперь ты хочешь пойти?

— Может, пойдем, съедим что-нибудь вкусное?

— Тогда… — Хуайцзуй на миг задумался, — пошли в город.

Когда, взявшись за руки, они вошли в город, Мо Жань шел рядом с ними. Он смотрел на лист лотоса на макушке маленького Чу Ваньнина, который росточком не достигал ему и до колен, и его сердце трепетало от переполняющих его нежности, любви и грусти.

Хотя Мо Жань прекрасно знал, что не сможет коснуться человека в иллюзорном мире, он все-таки протянул руку и погладил Чу Ваньнина по голове.

— А?

Неожиданно, как только Мо Жань прикоснулся к нему, ребенок остановился.

— Что такое? — мягко спросил Хуайцзуй.

Чу Ваньнин запрокинул голову, и в его ясных глазах, словно в горном роднике, отразился солнечный свет. Когда взгляд этих кристально чистых глаз обратился прямо на Мо Жаня, он почти испугался. Несколько секунд он слышал лишь, как бешено колотится его сердце и стремительно бежит по венам кровь.

Он понимал, что это невозможно, но втайне все же надеялся…

— Что это?

Чу Ваньнин легко и беззаботно отпустил руку Хуайцзуя и, повернувшись в сторону Мо Жаня, пошел прямо к нему.

Мо Жань чувствовал, что груз на его душе становится все тяжелее. Никогда прежде он не видел такого беззаботного и ясного выражения на лице Чу Ваньнина. Не сдержавшись, он нагнулся и, не в силах и дальше сдерживать свои чувства, развел руки, желая прямо сейчас крепко обнять его.

Но Чу Ваньнин просто прошел сквозь него.

Мо Жань на миг оцепенел. Обернувшись, он увидел, что ребенок за его спиной уже подошел к лавке, торгующей сладостями, и, запрокинув голову, наблюдал, как продавец открывает бамбуковую корзину, из которой вверх поднимается нежный пар. Внутри корзины лежали нежно-розовые цветочные пирожные — хуагао[238.5].

В глубине души Мо Жань испытал облегчение, но ему на смену тут же пришло некоторое разочарование.

Конечно, это было всего лишь совпадение.

Вслед за Хуайцзуем Мо Жань подошел поближе. Увидев Учителя, Чу Ваньнин с улыбкой сказал:

— Учитель, эти пирожные на вид очень вкусные.

— Хочешь попробовать?

— А можно?

На лице Хуайцзуя появилось отрешенное выражение:

— На самом деле, они нравятся вам обоим…

Услышав его слова, Чу Ваньнин широко раскрыл глаза и простодушно спросил:

— Кому нравится?

Хуайцзуй сжал губы, а потом сказал:

— …Не важно. Учитель просто вспомнил о старом друге.

Он купил целых три цветочных пирожных из клейкого риса, а после задумчиво наблюдал, как Чу Ваньнин откусил сразу большой кусок. Поднявшийся от пирожного пар на миг размыл его детские черты.

Подобно бурной реке, события прошлого захлестнули старого монаха.

Хуайцзуй тихо вздохнул и закрыл глаза.

Вдруг кто-то потянул его за рукав. Опустив голову, он увидел разломанное пополам пирожное с видневшейся внутри мягкой и нежной начинкой из бобовой пасты, от которой шел горячий и ароматный пар.