"Это скорее увеселительная поездка, чем благочестивое действо", - рассуждал один восточный учитель в 1888 году. А что плохого в том, что это и то, и другое? На этом невозвышенном уровне паломничество и путешествие были одним и тем же. Действительно, в Домбе "вояж" был синонимом паломничества. Родственники и друзья регулярно встречались в местах паломничества каждый год, и такие предсказуемые встречи были удобны в те времена, когда связь была редка и затруднена. Кроме того, они были желанным отдыхом, особенно для женщин. Паломничество было преимущественно женским занятием, возможно, потому, что это был единственный социально значимый для женщины вид деятельности.
Мужчины имели возможность посещать ярмарки, ездить в дальние края. Их жизнь была гораздо разнообразнее, чем у женщин. Они находили свою возможность в паломнических путешествиях, которые часто совершали в одиночку на большие расстояния. Примерно в середине века женщина средних лет совершила пеший переход из Поммара (департамент Сет-д'Ор) к святилищу Святой Рейн в Верхней Сене, что для любого человека было очень тяжело. Та же крестьянка отправилась к святому куратору из Арса, расположенного гораздо южнее, в Эне. Не было ни исцелений, ни особых обетов. Смеем ли мы отнести ее предприятие на счет стремления к личному удовлетворению и любопытства? Вот на такую жаждущую публику и ориентировались ассумпционисты, когда в середине 1870-х годов привлекли железнодорожные компании к перевозке организуемых ими массовых паломничеств, патронируемых в основном женами скромных мужчин.
Но рискнем пойти дальше. Даже совсем скромные поездки, совершаемые в светских или благочестивых целях, вырывали человека из привычной среды и открывали ему незнакомые сферы. Тогда необычное начиналось гораздо ближе к дому, чем сегодня, и путешествие любого рода было понятным стремлением для тех, чья обыденная жизнь предлагала так мало изменений.
Что может быть необычнее чуда? Возможно, именно этому радовались смиренные люди, получая известия о великих чудесах того времени. Чудеса обещают избавление от рутинного разворачивания предсказуемых событий, они вызывают чувство ожидания и воодушевления, тем более сильное, что оно еще неясно. Милленаризм, воплощающий все это в самой крайней форме, обычно объясняется недоумением - чувством приватности и сдержанности, когда не видно никакого возможного облегчения. Обещание, которое несут в себе свидетельства о сверхъестественных силах, снимает недоумение и разочарование и укрепляет надежду. Оно также дает возможность вырваться из обыденности в сферу невероятного, удивиться чудесам и возможностям, выходящим за рамки привычных представлений. Слухи о новом чуде, подобно сенсациям, которыми так увлекались жители деревни, давали возможность отвлечься.
Как бы то ни было, сельский мир жаждал чудес. Он эксплуатировал обычные источники благоговения и тауматургии и стекался к ним, когда появлялись новые. Чаще всего слухи о местных чудесах не выходили за пределы ограниченного радиуса. В 1840 году в нескольких местах Вандеи будто бы явилась Богородица. Но к этому отнеслись как к местному суеверию. В начале 1860-х годов монахини-урсулинки из Шарру в Пуату обнаружили то, что, по их утверждению, является Священной препуцией, снятой с младенца Иисуса при обрезании и, по словам монсеньора Пи, епископа Пуатье, "единственной частью тела Христа, оставшейся после его вознесения на небо". Имя Шарру ассоциировалось с румяным стулом (красным мясом отрезанного препуция!), а тщательно продуманный фестиваль в 1862 году привлек внимание общественности к этому удачному монастырю. Примерно в то же время, осенью 1862 г., шестнадцатилетняя дочь сельского почтальона из Сен-Марсель-д'Ардеша начала проповедовать, предсказывать будущее и обещать чудеса. Люди массово съезжались со всех окрестных коммун, пока через несколько дней ажиотаж не утих.
b
В других случаях лихорадочное возбуждение проходило не так быстро. Когда в сентябре 1846 г. двое детей-пастухов, охранявших свои стада на пустынном склоне горы Ла Салетт, увидели неестественный свет и заплаканную женщину, возвещавшую на их родном языке о гневе Христовом, туда сразу же поспешили любопытные паломники. Правдивость рассказа о детях оспаривалась, особенно церковными властями, но энтузиазм был слишком велик, чтобы его подавить. Факты свидетельствуют о том, что чудеса утверждались и навязывались народным мнением, с которым власти - гражданские и церковные - соглашались лишь неохотно и под давлением. В нашумевшем судебном процессе 1857 г., посвященном реальности чуда в Ла-Салетт, адвокаты постоянно ссылались на сверхъестественные потребности низших классов (объясняемые, видимо, их невежеством). По их словам, совершенно понятно, что простые люди должны верить в такие вещи, но они выразили некоторое удивление тем, что представители высших классов разделяют эти взгляды*".
Такое же разделение и такое же давление народной потребности проявляются на самых ранних этапах создания первого и, пожалуй, самого большого современного места паломничества - Лурда. В феврале 1858 года одиннадцатилетняя Бернадетта Субиру встретила у ручья "Прекрасную Даму". Местные монахини, священники и гражданские власти, опасаясь осложнений, отказались поверить рассказу Бернадетты. Местный жандарм пытался объяснить "народу... что не в XIX веке позволять себе увлекаться подобной верой". Однако вера оказалась сильнее скептицизма. Она распространилась как лесной пожар. Уже через несколько дней у грота Маса-Бьель стали собираться большие толпы людей, в основном женщин и детей. К началу марта их число достигло 20 000 человек (население Лурда составляло менее четверти от этого числа). "Беспорядки, вызванные именем Бога, - это не менее недопустимые беспорядки", - предупреждал жандарм. Все его начальники, очевидно, думали так же. Протоколы полны этого: "беспорядки", "прискорбное возбуждение", "охранять порядок", "не вводить в заблуждение население", "факты, приведенные в сожаление". Но население не хотело быть обманутым. Для него беспорядок был надеждой и праздником. "Население ... хочет верить. Когда нет чудес, оно их придумывает; оно настаивает на обнажении головы, преклонении колен и т.д.".
В собравшихся толпах было мало священников, а иногда и вовсе их не было. Духовенство, как сообщал императорский прокурор, "держалось с чрезмерной сдержанностью". Но ритуальные паломничества развивались и без их вмешательства, и вопреки вмешательству гражданских властей. Прошло несколько лет, прежде чем в 1862 году епископ Тарбский подтвердил чудеса, провозгласив подлинность явлений Богородицы. Но голос народа явно опередил голос Бога. В 1867 году к городу была проведена железная дорога. К 1871 году паломничество стало международным, и в 1876 году великая базилика была освящена перед 100 000 паломников - новый поток в делах человеческих, хлынувший вслед за железными дорогами.
Люди хотели верить, а когда чудес не было, они их придумывали. Они также придумали подходящий конец для некоторых официальных актеров ранней драмы, проклятых в их глазах за свой скептицизм. Когда в 1873 г. умер полицейский суперинтендант 1858 г., полный профессиональных почестей и похороненный по церковным обрядам, народная молва придумала сказки о небесном возвращении. Говорили, что он ослеп, что сначала зарубил топором свою жену, а потом покончил с собой; что лошади отказались тянуть катафалк с его останками. Аналогичные истории рассказывались и о местном префекте, который якобы был сражен кубком в руках в разгар банкета, когда хулил Лурд. Фантазия возмездия дошла до того, что он убил свою жену, сломавшую шею при падении, и свою дочь, которая задохнулась, поедая холодную курицу. Люди так любили свои чудеса, что с непримиримой ненавистью преследовали тех, кто хотел лишить их этих чудес. Как сказал в 1874 году один великий прелат: "Сегодня со всех сторон... только и слышно, что чудеса и пророчества".
Что все это говорит нам о религии? Выводы делать нелегко. О том, что она была локальной и специфической. Что крестьянин, не верящий ни в Церковь, ни в ее юродивых, ни в ее святых, по выражению сельского священника, мог разделять местное почитание и поклоняться святому Евтропию. Что люди, не ходившие на мессу, совершали длительные паломничества, чтобы исцелиться или исцелить свой скот. Религиозные обряды, так или иначе, вплетены во все сферы жизни, но вряд ли их можно назвать специфически христианскими. Если оставить в стороне развлечения, которые давали эти практики, то ди-винити ассоциировалось с огромными неведомыми пространствами. Бог и святые, подобно феям, обладали знаниями, запретными для людей. Их нужно было умилостивить и убедить выполнить задачи, которые люди решали лишь несовершенно (например, исцеление) или не решали вовсе (например, управление погодой). Чем больше люди овладевали такими задачами, постигали неизведанное, трясли древо познания, тем меньше они нуждались в заступниках.
Продажи святого виноградника в Миремоне сократились, к отчаянию пономаря. В Сольне добрый святой Виатр, много сделавший для лечения местных лихорадок (малярии), сильно пострадал от распространения хинина и проектов по осушению и санитарии, начавших приносить результаты в 1880-х годах. В Эвиллере (Мёз) священник ежедневно с мая по сентябрь читал Страсти Господни, "чтобы принести благословение небес на блага земли"; затем, перед Рождеством, казначей церкви ходил от двери к двери и собирал зерно в оплату этой службы. В 1850-х годах казначей получал по 800 фунтов и более. К 1888 г., несмотря на то, что ситуация улучшилась, он собрал всего 330 фунтов. Еще хуже обстояло дело в Перигоре, где популярность святого Иоанна Крестителя, сопровождавшего ягненка и ставшего покровителем местных овчарен, с течением времени падала. В Ла-Кокиле, на северо-востоке Дордони, куда на dal-lade 24 июня ежегодно прибывало около 5 тыс. паломников, священник получал за свои труды 40 или 50 ягнят. К 1900 г. он получил только трех. К 1920 г., в связи с ростом цен на шерсть, он получал едва ли фунт шерсти.