Мы принадлежим друг другу.

Нам просто нужно время. С каждым прикосновением, с каждым высказанным секретом или правдой, мы будем расти и сближаться.

Мы будем стараться.

Точно так же, как мы исцеляем изуродованное тело Брии, день за днем мы становимся сильнее. Разрозненные кусочки стягиваются вместе. Иногда это требует отдыха и размышлений. В других случаях — усилий, как, например, реабилитация Брии. Она трудится, превозмогая боль, чтобы сделать свою ногу сильнее. Мы преодолеваем боль, чтобы улучшить наши отношения. Бывают замечательные дни. Другие — нет. Но даже в плохие дни мы все равно держимся вместе. Учимся доверять друг другу. Полагаться друг на друга.

Как сегодня.

Прошло почти шесть месяцев с тех пор, как Гейб скончался. А сегодня днем была поминальная служба по Самуэлю Бруксу.

Бриа готовилась к этому дню еще до того, как мы познакомились. На первый взгляд, она справилась с этим с силой и самообладанием. Для любого другого она была бы сдержанной, деловитой, жизнерадостной племянницей, которая спланировала прекрасное мероприятие, чтобы отпраздновать жизнь и вклад своего любимого дяди. Но под ее мерцающей поверхностью скрывается гораздо больше. Она этого не говорит, но я знаю, что она чувствует себя брошенной на произвол судьбы без своего величайшего союзника. Чем больше я узнавал Брию, и чем больше она примирялась с собой, тем больше она пыталась понять свои отношения с Самуэлем через разные призмы. Теперь, когда он ушел, она не просто оплакивает человека, который спас ее в пустыне. Она скорбит об истории, которую, возможно, никогда не поймет.

Я наблюдаю за Брией, когда она берет стопку пластинок из вещей Самуэля, которые мы собрали в Сидар-Ридже, изучая написанные от руки названия на их суперобложках. В углу комнаты рядом с пианино Самуэля все еще стоят коробки из моего дома. Кейн сидит на самой высокой, сверля взглядом Дьюка. За последнюю неделю, с тех пор как я переехал, они заключили перемирие, но подозрения у обеих сторон по-прежнему глубоки. В тактике, странно напоминающей Брию, коту нравится использовать свои смертоносные когти на носу Дьюка, когда никто из нас не видит.

— Там есть какие-нибудь олдскульные штучки? — спрашиваю я, поглаживая Дьюка по поцарапанной макушке и принося два бокала вина, останавливаясь рядом с Брией.

— Не совсем. Все это принадлежит Самуэлю, — говорит она, кладя пластинки на кофейный столик, чтобы взять запечатанный конверт с документами, который мы забрали из банковской ячейки Самуэля по дороге домой со службы. Она открывает клапан, поднимая на меня взглядом «Это материал о серийных убийцах, который тебе может не понравиться». — Его пластинки были его… трофеями…

— Ахх. Теперь я буду их слушать уже с другими мыслями, — говорю я, но с улыбкой и целую Брию в висок, когда она достает из конверта толстый блокнот в кожаном переплете. В жизни, которую мы строим вместе, такие откровения, как музыкальные трофеи Самуэля, обретают смысл. Одной из причин, по которой Бриа и Самуэль так успешно скрываются, является их способность избегать моделей поведения, которые, по мнению остальных, типичны для их вида.

— Я тоже… — шепчет Бриа, ее голос затихает. Она переворачивает страницу в блокноте, читая аккуратный почерк на пожелтевших страницах. — Он писал тексты к своим пластинкам в блокноте… я не знала…

— Трофеи другого рода?

— Да… похоже на то.

Я беру стопку пластинок, готовясь пролистать их.

— Какое произведение было его любимым?

— «Опус №139», — говорит Бриа.

Я перехожу к середине стопки в последовательном порядке и достаю «Опус №139», кладу его на винтажный проигрыватель «Thorens» на серванте. Увеличиваю громкость и устанавливаю стрелку. Теплое потрескивание предшествует запоминающейся фортепианной мелодии, наполняет комнату завораживающей атмосферой.

— Ничего про «Опус» не написано, — говорит Бриа, ее голос полон разочарования, когда она перелистывает страницы взад и вперед. Я останавливаюсь перед ней, и она одаривает меня меланхоличной улыбкой. Она передает мне блокнот и берет свой бокал вина. — Обидно. Я бы хотела узнать.

Бриа отходит к камину, музыка кружится вокруг нас. Я наблюдаю, как она берет в руки фотографию себя в молодости и Кейна. Но думаю, что она смотрит на Самуэля, пытаясь угадать его мысли по мгновению, пойманному во времени.

Я открываю книгу, перелистывая страницы, читая отрывки текстов песен. Они поэтичны, атмосферны. В этом нет ничего шокирующего или ужасного. Не зная этого человека или правды о его темной двойной жизни, эти слова никогда не вызвали бы подозрений. Из рассказов Брии, я вижу трофеи такими, какие они есть в описаниях на странице. Цвет волос женщины, глаз мужчины. Отражение на лезвии или блеск металлической проволоки в тусклом свете. Эти тексты представляют собой историю мелких деталей, которые выделялись в его сознании для каждой жизни, которую он забрал.

Я пролистываю до конца, мимо пустых страниц, которые никогда не будут заполнены, до самой последней.

Опус №139.

Дочитываю первую строфу, и у меня перехватывает дыхание. Когда я смотрю на Брию, она все еще стоит спиной ко мне и смотрит на фотографию в своих руках.

— Дочь дьявола. Бог не дает пощады под солнцем пустыни.

Спина Брии напрягается. Она становится до ужаса неподвижной. Я даже не вижу, как она дышит.

— Цветок в пыли. В самую темную ночь ты расцветаешь.

Пальцы Брии дрожат, когда она ставит фотографию на каминную полку.

— Я думал, что научу тебя. Но это я учился у тебя. Вещи, о которых никогда не знал. То, что я считал неправдой, — я замираю, когда она медленно поворачивается, в ее глазах наворачиваются слезы. Надежда в них разбивает мне сердце. — И смотря, как ты плывешь к берегу, все то, что я считал неправдой, я больше не могу отрицать. Цветок в пыли. В мою самую темную ночь ты расцветаешь.

Я кладу блокнот на кофейный столик и подхожу к Брии, заключая ее в свои объятия. С ее губ срывается звук глубочайшей утраты. И я думаю, что сейчас, когда она сбрасывает последние остатки своей брони, она самая сильная. Самая цельная.

— Это было по-настоящему, — говорит она мне в грудь, пока мы вместе раскачиваемся в потоке музыки.

— Да, милая, — говорю я, целуя ее в макушку. — Это было по-настоящему. И сейчас все по-настоящему.

Мы остаемся в таком положении еще долгое время после того, как музыка смолкает. Но потом ставим другие песни. И танцуем. Поднимаемся по ступенькам на ходу. Я спотыкаюсь и мы даже смеемся. Кому-то это может показаться жутким — танцевать под трофеи убийцы. Но мы с Брией установили свои собственные правила.

И теперь, когда я лежу в постели, положив голову Брии себе на грудь, слушая ее глубокое и ровное дыхание, я лелею этот тихий момент для своего ночного ритуала. Осторожно, чтобы не разбудить ее, я тянусь к прикроватной тумбочке и выдвигаю ящик со своей стороны, извлекая из его недр черную коробочку. Сжимаю руку на спине Брии и разжимаю.

Бриллианты сверкают в тусклом свете, и я каждое мгновение представляю, как буду просить ее выйти за меня замуж. Я встану на одно колено и пообещаю любить ее до последнего вздоха. Пообещаю доказать ей, чтобы она никогда не сомневалась в истине, хотя не так давно она думала, что это невозможно.

Но это все по-настоящему.