Его тело напрягается во время моей гневной вспышки. Его ноздри раздуваются, а грудь словно разрывается от тяжелого дыхания. Когда он говорит, его голос спокоен, но напряжен:

― Что ты имеешь в виду, Гвинет?

― Я имею в виду, что ты не сможешь прикасаться ко мне до тех пор, пока не захочешь дать мне больше.

― Я не испытываю чувств, и это, бл*дь, окончательно.

― Тогда я не буду заниматься с тобой сексом. И это тоже окончательное решение.

― Гвинет, ― рычит он.

― Что, Нэйт? Что? Если тебе нужна шлюха, пойди и подбери её на улице.

Он крепко хватает меня за плечи и трясет.

― Не смей никогда, слышишь, никогда думать о себе как о шлюхе, поняла?

― Вот что ты заставляешь меня чувствовать!

Мой голос повышается, и я ненавижу это, потому что это неправда. Он не заставляет меня чувствовать себя шлюхой, он всегда заботится обо мне и следит за тем, чтобы мой комфорт был превыше его.

Но ведь именно так я и должна думать, верно? Если он не испытывает ко мне чувств и не собирается, то чем я отличаюсь от шлюхи?

Нэйт отпускает меня, толкнув, и я вздрагиваю от уничтожающей суровости в выражении его лица.

― Понял. ― Он отворачивается. ― Я буду снаружи, если тебе что-нибудь понадобится.

И выходит из палаты.

Я плюхаюсь на стул, молочный коктейль падает на пол и проливается на него. А вместе с ним и мои слезы.

Потому что я знаю, знаю, что между нами что-то сломалось, и, вероятно, ничто не сможет это исправить.