ГЛАВА 31

Гвинет

― Добро пожаловать домой.

Папа улыбается, входя в гостиную. Он больше не нуждается ни во мне, ни в костылях. Он нуждался только в физической реабилитации, но не в психической.

Спустя десять дней он смог ходить, говорить, а когда Дэниел и Нокс пришли его навестить, он отругал их за дела, которые они чуть не проиграли за несколько дней до его аварии.

Он всё помнит.

Врач сказал, что у него не было серьезных повреждений мозга, поэтому он смог быстро восстановиться.

И вот так ко мне вернулся папа.

Я всё ещё не могу поверить в это, когда мы вместе входим в наш дом. Рубашка и брюки болтаются на нем. Он похудел и часто выглядит настороженным, словно у него на плечах тяжёлая ноша. Поэтому, время от времени, я подпрыгиваю и разминаю его плечи, потому что папа очень высокий.

Его критический взгляд блуждает по помещению, осматривая каждый уголок и каждую поверхность, словно он что-то ищет.

Или кого-то.

Я прекращаю прыгать и делаю шаг перед ним, пытаясь отвлечь его.

― Каково это ― вернуться домой?

― По-другому.

― Как по-другому?

― Здесь пахнет по-другому.

В горле собирается ком размером с мой кулак. Черт. У папы странно чувствительный нос.

Я предвидела, что он унюхает всё необычное, поэтому мы с Мартой вычистили дом после отъезда Нэйта. Он уехал несколько дней назад, когда врач подтвердил, что папа сможет вернуться домой. Черт, я перестирала кое-что из папиного гардероба и везде распылила свои духи и папин одеколон. Он не может чувствовать его запах.

Я просто параноик, верно?

Потому что если папа узнает о нас с Нэйтом так быстро, это будет катастрофой. Ситуация и так не очень. Не хочу, чтобы стало ещё хуже.

― Наверное, это из-за кексов, которые я вчера пекла.

― Дело не в них.

Я сглатываю и беру его за руку.

― Хочешь попробовать?

― Конечно, я скучал по твоим кексам.

Мы идем на кухню, он садится на табурет, пока я хлопочу за стойкой, выкладывая кексы на тарелку.

― Говорю тебе, папа. Эти кексы стали хитом в «У&Ш». Последние пару дней я получала навязчивые сообщения, потому что была с тобой и не приносила их в офис.

― Кто эти придурки, которые осмеливаются приставать к моему Ангелу? ― Папа откусывает кусочек кекса, и легкая улыбка изгибает его губы. ― Шоколад. Я думал, что любой вкус, кроме ванили, ― богохульство.

― Это правда, но, очевидно, шоколад популярнее.

― Очевидно. Самонадеянный шоколад.

― Вот уж точно.

Я облокачиваюсь на стойку, чтобы внимательно за ним понаблюдать.

В последнее время я часто так делаю, наблюдаю за ним, убеждаюсь, что он на самом деле пришёл в себя и находится прямо передо мной.

Мысль о том, что я снова могу потерять его, не дает мне спать по ночам.

Доев кекс, он нюхает воздух, или, скорее, меня.

― Опять этот запах.

― К-какой запах?

Черт. Черт.

Папа прищуривается, как только я начинаю заикаться. Моё сердце колотится, ком в горле увеличивается, пока не перекрывает дыхание.

О, боже.

О, боже.

Он знает. Не знаю, что именно он знает, но это видно по морщине на его лбу и по тому, как он сгибает пальцы на столе, словно не давая им сжаться в кулак.

― Ты не хочешь мне ничего сказать, Гвен?

― Нет.

― Уверена?

О, боже. Он ещё больше хмурится и, кажется, вот-вот сорвётся с катушек.

Когда я вышла замуж за Нэйта, я не боялась реакции папы, потому что делала это ради него, чтобы защитить наш дом и его имущество. Однако это было до того, как я отдала Нэйту свою девственность и своё глупое сердце, которое сейчас практически не бьется.

Это было до того, как я по-настоящему захотела быть его женой.

Так что я не знаю, как об этом сказать. Нэйт сказал ничего не говорить, он позаботится об этом. Это было сказано в тех редких случаях, когда мы разговаривали после того, как папа пришёл в себя.

Он снова вернулся к жизни трудоголика, а я забочусь о папе. Он приносит мне всё, в чем я нуждаюсь, оставляет молочные коктейли по утрам, загружает морозилку мороженным и спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь.

И на этом всё.

Нэйт не пытался дотронуться до меня, даже случайно, и держался на расстоянии, даже в то время, когда жил здесь до возвращения папы.

И тут меня осенило. Кажется, он доволен тем, как я оборвала наши физические отношения.

Кажется, он доволен тем, что снова превратился в дядю Нэйта.

Эти мысли не давали мне спать по ночам ― помимо беспокойства о папе, ― и лежание вверх ногами не помогало мне заснуть.

Потому что даже сейчас, когда поглощена суровым взглядом папы, я чувствую, как осколки моего разбитого сердца впиваются в грудную клетку, когда выдыхаю:

― Да, уверена.

― Тогда почему ты щелкаешь ногтями?

Я опускаю свои потные ладони на стойку, но это заставляет его щуриться ещё сильнее.

― Ничего не произошло, папа. Правда.

― Когда я был в коме, я слышал голоса.

― Голоса?

Вот дерьмо. Неужели он помнит всё, о чём я говорила, пока он был в коме? Я не упоминала имя Нэйта, боясь его взволновать, я говорила о нас, о том, какой он придурок и как мне нравится находиться в его компании. Не говоря уже о нашем с Нэйтом разговоре в ночь, когда он пришёл в себя.

― Здесь всё ещё царит хаос. ― Он постукивает себя по виску. ― Но я всё упорядочиваю.

― Тебе не нужно этого делать. Вероятно, они ничего не значили.

― Напротив, я считаю, что они важны. Так что если ты хочешь мне что-то сказать, сделай это сейчас, пока я сам не узнал. А я узнаю, Гвен. Я всегда узнаю.

Черт. Черт.

Я тянусь к браслету, и словно через него чувствую присутствие Нэйта. Как будто он рядом со мной. Он сказал, что позаботится об этом, и я ему верю. Даже если сейчас я его ненавижу.

― На самом деле мне нечего рассказывать, папа. Пойдем, прогуляемся.

Он не протестует, но в его плечах чувствуется напряжение, а в шагах ― скованность.

После обеда он идет вздремнуть в свою комнату. Сейчас он так часто делает ― дремлет, врач сказал, что это нормально.

Я целую его в лоб, а затем спешу вниз, чтобы не допустить эпического срыва у него на глазах.

Ком в горле становится всё больше и больше, пока я вышагиваю по краю бассейна, шлепая кроссовками по бетону.

Я снова щелкаю ногтями, мои ладони потные и холодные. Множество мыслей о том, какая это будет катастрофа, оседают в моей голове, одна мрачнее другой.

Что, если папа никогда не простит меня? Что, если я потеряю его из-за своей глупой влюбленности, которая закончилась, даже не начавшись?

― Только не говори, что снова подумываешь прыгнуть?

Я резко останавливаюсь и разворачиваюсь так быстро, что чуть не падаю навзничь. Сильная рука обхватывает моё запястье и тянет вперед.

Мои кроссовки издают скрипящий звук, когда я ударяюсь головой о твердую грудь. Ту самую грудь, в которую утыкалась, когда спала. Та самая грудь, о которой думаю, когда пытаюсь заснуть и терплю неудачу.

Его аромат поражает меня, мужские ноты специй и древесины кружат голову и проникают в кровь так, что это единственное, что пульсирует в моём сердце.

Наверное, это потому, что я уже давно не чувствовала его или его запах. Прошло много времени с тех пор, как он находился так близко, окружал меня своим теплом или прикасался ко мне.

Боже. Его рука на моем запястье. И это похоже на пылающий огонь, который вот-вот распространится по моей коже.

Однако этого не происходит, потому что, как только я могу стоять, он отпускает моё запястье и отступает назад. Теперь между нами всегда существует безопасная дистанция.

Ненавижу расстояние.

Ненавижу пространство.

Но что я ненавижу больше всего, так это мужчину, стоящего передо мной, выглядящего таким же красивым, как всегда, в темном костюме, с уложенными волосами и твердым, словно гранит, лицом.

Из-за него я рискнула своим сердцем и потерпела неудачу.

А может, в этом виновато глупое ванильное сердечко, которое всё ещё пытается возродиться к жизни при его появлении. Сердца не понимают, верно? Всё, о чём они заботятся, ― это остаться в живых, даже если это причиняет боль.

Даже если в процессе его вскрывают и всё, что остается, ― это кровь с примесью его аромата.

И тут до меня доходит.

Нэйт здесь.

Папа тоже здесь.

Ох, дерьмо.

― Что ты здесь делаешь? Папа наверху, ты должен уйти, пока он не проснулся. Он спросил меня, есть ли что-то, о чём он должен знать, и он сказал, что здесь пахнет по-другому. Не знаю, почему у него такой чувствительный нос, но так и есть, и я чуть всё не испортила, и он знает, Нэйт. Он знает, что что-то не так, потому что он папа. Он всё знает, и я не могу ему лгать. Я не могу сделать это...

― Эй, сделай глубокий вдох.

Я вдыхаю, затем резко выдыхаю, глядя на него из-под ресниц.

― Я... я боюсь. Боюсь разозлить его или потерять после того, как, наконец, вернула. Это чудо, что он дома и так быстро поправился, и я не могу... я не могу думать о том, что снова потеряю его.

― Этого не произойдёт. Я позабочусь об этом.

― Правда?

― Давал ли я когда-нибудь обещание, которое не выполнял?

― Нет.

― Тогда доверься мне в последний раз.

― Ты... собираешься поговорить с ним?

― Самое подходящее время. Я ждал, пока он поправится, но он должен всё узнать от меня, прежде чем вернется к борьбе со Сьюзан и узнает сам.

― Да, хорошо. Я понимаю.

― Будем реалистами, Гвинет. Он, вероятно, не воспримет это хорошо.

― О, боже. Он... он будет в бешенстве.

― Да. Но я возьму всю вину на себя.

― Как... как ты собираешься это сделать?

― Я скажу, что убедил тебя в необходимости этого брака, а ты лишь согласилась с моим планом.

― Но это неправда. Я согласилась на это и могу взять на себя ответственность. Я сказала тебе перестать относиться ко мне, как к ребенку, Нэйт.

― Дело не в этом.

― Тогда в чем же дело?

― Ты не можешь позволить себе потерять его. Он твой отец и твоя единственная семья.

У меня на глаза наворачиваются слезы, потому что смысл, стоящий за его словами, поражает меня в едва бьющееся сердце. Он знает, как много папа значит для меня, поэтому, чтобы я не потеряла его, он рискнет их дружбой.

Он рискнет быть отвергнутым ради меня.