Он же бог, в конце концов. А боги могут управлять стихиями и оставлять меня бездыханной, лишая кислорода.

Он не прикасается ко мне, но мое тело покалывает, словно острыми иглами, и я ничего не могу с этим поделать. Точно так же, как не могла ничего поделать с кровью, выступившей после пореза стеклом. Это естественно.

Это химия.

Так и должно быть.

― Ты так думаешь, Гвинет? Что я боюсь?

― А разве нет?

― Я кажусь напуганным?

Я изучаю его, смотрю на него, на сильные и безумно красивые линии его лица, потому что он соответствует образу бога. Ухожен до совершенства, красив до такой степени, что это ранит мое нечувствительное сердце. Потому что я не добавила это слово в блокнот негатива.

Сердце.

Но да, он определенно не выглядит испуганным. Я никогда не видела Нэйта испуганным, встревоженным или чем-то подобным, что свойственно нам, людям. Но на его лице также не застыло жесткое отстраненное выражение.

Его тело напряжено, челюсть подергивается, а в глазах появляется выражение, которое мне незнакомо. Я никогда не видела ничего подобного. Никогда не видела, чтобы у него опускались веки или расширялись зрачки.

И это немного пугает.

Или, возможно, очень пугает, потому что я дрожу от страха. Он пытается напугать меня? Пытается выставить преступником, которого необходимо сломить только потому, что посмела дать ему отпор?

― Ответь на вопрос, Гвинет.

― Нет.

― Что нет?

― Нет, ты не выглядишь напуганным.

― А как я выгляжу?

Пугающим. Но я так не говорю, потому что это означает, что я не могу отстоять свою позицию, а я вполне могу это сделать. Отстоять свою позицию. Теперь мне нужно убедить в этом свой неблагонадежный мозг.

― Не знаю, ― говорю вместо этого.

― Не знаешь, да?

Я качаю головой.

― Тогда позволь просветить тебя. Именно так я выгляжу, когда сдерживаюсь. Когда не действую в соответствии со своими мыслями и не ставлю тебя в затруднительное положение, чтобы никто не увидел, как ты вздрагиваешь, и не услышал те незначительные звуки, которые ты издаешь, когда находишься не в своей тарелке. Так что это ты должна быть напугана, а не я.

Такое ощущение, что я больше не дышу.

Иначе, почему я хриплю, и у меня в горле так сухо, что, кажется, что я застряла в пустыне?

Я сглатываю.

Глубоко вдыхаю.

Но это все равно не возвращает мне рассудок. Здравомыслие, которое он конфисковал своими знойными, сильными словами.

― Почему я должна бояться?

Я ничего не могу с этим поделать, ясно? Я хочу знать, почему, и, возможно, ответ на этот вопрос вернет мне воздух, которого он лишил меня, находясь так близко.

Раздается хлопок оттого, что он бьет ладонью о крышу машины рядом с моей головой, и я подпрыгиваю, мое сердце совершает странный кульбит, и я замираю.

Нэйт сжимает челюсть, его глаза темнеют, а затем он направляет их на меня, словно кинжалы.

Твою мать. Почему он становится таким чертовски сексуальным, когда злится? Разве это не противоречит его цели?

― Ты слышала хоть слово из того, что я сказал?

― Да, и именно поэтому я задала вопрос. Почему я должна бояться?

Его рука тянется ко мне ― ну, не ко мне, а к моим волосам, к непослушной рыжей пряди, которая мотается у меня перед лицом последние двадцать лет. Я не могу уложить ее как надо, как бы ни старалась.

Нэйт хватает эту прядь, и мое горло пульсирует, а затем что-то между бедер тоже начинает пульсировать, потому что другие части начинают завидовать этой пряди. Но они никогда не признаются в этом.

Я ревную к этой пряди, к тому, что ей досталось пристальное внимание его темных глаз. Но мне не приходится долго испытывать это чувство, потому что он заправляет ее мне за ухо, медленно, но не чувственно. Его лицо ― холодная маска, челюсть все еще сильно сжата, вены на шее напряжены.

― Ты должна бояться, потому что... ― Его большой палец скользит от моего уха к впадине горла, к безумному пульсу, который в данный момент разрушает меня. ― Если ты не перестанешь вести себя подобным образом, если продолжишь провоцировать меня и маячить у меня перед глазами, я буду вынужден принять меры. Я поглощу тебя так быстро, что от тебя ничего не останется, не говоря уже о твоем сарказме и наивности. Ты посмотришь в зеркало и не узнаешь себя. Это последнее предупреждение и единственная любезность, которую я тебе окажу. Остановись, Гвинет. Ты не знаешь, с чем имеешь дело. Так что возвращайся в колледж, к своим безопасным мальчикам, ванильным молочным коктейлям и скучной маленькой жизни.

Возможно ли, чтобы сердце покинуло грудную клетку и продолжало биться? Потому что мне кажется, что его вырывали из моей груди с каждым словом, слетающим с его уст.

Наверное, мне следует прислушаться. Нэйт выглядит устрашающе, и не знаю, смогу ли справиться, когда он начнет действовать в подобном ключе.

Но какой в этом смысл, если я не узнаю на собственном опыте? Если не сделаю шаг и не увижу это лично. Все это.

И хотя у меня уже сердечный приступ и я все еще не могу нормально дышать, говорю:

― Но я не хочу, чтобы было безопасно и скучно.

Я хочу тебя.

Я почти сказала это. Почти, но не успела, потому что его следующие слова лишили меня кислорода.

― Ты в полной заднице, деточка.