ГЛАВА 11

Натаниэль

Когда отец сказал, что мой мозг подобен поезду, это не имело абсолютно никакого отношения к тому, как сильно мне нравились поезда.

Мой скоростной мозг не дает обратного хода. Никогда. Как только он набирает скорость, то работает без остановки. Никаких сожалений. Нет пути назад, и уж точно нельзя отказываться от того, что я, бл*дь, сказал или сделал.

Так что теперь моя жизнь сплошная череда событий, сосредоточенных только на том, чтобы завершить одно дело и перейти к следующему, затем к следующему и так далее. Так работает мой мозг.

Двигается вперёд.

Внешне.

Ничто не хранится внутри. Иначе все сгниет и станет причиной моей гибели.

Настоящее ничем не отличается от прошлого. Настоящее и прошлое ― лишь ступень для будущего. Остановка, станция. Это не то, на чем я должен быть сосредоточен, и уж точно не должен задумываться о её долбанных словах. Словах, которые она не должна была произносить тем страстным голосом, который я хочу слышать, когда она говорит х*евые вещи

Я не хочу безопасности и скуки.

С этого всё и началось. Именно это привело нас к тому моменту, когда она смотрит на меня так, словно я большой злой волк из её любимой сказки. Несмотря на то, что раньше эта сказка пугала её, она хотела слушать эту историю снова и снова, потому что именно так поступает Гвинет. Вместо того чтобы убегать, как делают нормальные люди, она смотрит на то, что её пугает ― или кто, ― глазами хамелеона.

Я хочу понять, что заставляет их быть такими, говорила она. У каждого своя причина, верно?

И теперь я тот, на ком она сосредоточена. Тот, кого она явно боится — или, по крайней мере, опасается. Но по-прежнему добровольно стоит на пути моего уничтожения.

Всю дорогу до дома она не переставала разглядывать меня. Её пытливые глаза продолжали следить, наблюдать, словно ожидая какого-то знака.

Понятия не имею какого.

Сейчас мы находимся перед домом Кинга. Мы договорились, что я перееду к ней не только потому, что не можем оставить это место пустым, но мне также не хочется, чтобы она была одна после всего произошедшего.

Однако Гвинет не знает об этом, и, надеюсь, никогда не узнает.

― Иди немного поспи, ― говорю я ей.

Она смотрит на меня, слегка нахмурив брови.

― Откуда ты знаешь, что я не спала прошлой ночью? Я посмотрела на себя в зеркало заднего вида, и у меня нет темных кругов под глазами.

― Ты дрожишь.

― Дрожу?

Я наклоняю подбородок к её рукам. Её пальцы слегка дрожат, хотя они лежат без движения по обе стороны от неё.

Она поднимает их и смотрит на них под солнцем, ее губы слегка приоткрыты. И мне хочется засунуть туда свои пальцы, широко раскрыть ими её рот и приказать ей пососать их.

Я сжимаю руку в кулак.

О чем, бл*дь, я думаю? В доме Кинга? О его дочери?

Это из-за её проклятых слов. Она не должна была их произносить. Не должна была признаваться, что не хочет спокойствия и скуки. Этого должны хотеть такие девушки, как она. Долбанной безопасности и гребной скуки. Потому что это предсказуемо и имеет известный результат.

А все эти новые желания ― нет.

― Ой. Я не заметила. ― Она опускает руки вниз. ― А как ты?

― Как я что?

― Заметил мою дрожь, когда я не обратила на неё внимание.

― Потому что тебя трясло, когда мы были в мэрии.

Ложь. Это едва заметно, если не присматриваться ― очень, бл*дь, пристально.

― Правда?

Я киваю, но больше ничего не говорю. Она продолжает наблюдать за мной, словно ожидая, что я заговорю. Когда тишина затягивается, Гвинет вытирает ладони о джинсовые шорты.

― И что теперь? ― спрашивает она таким охренительно ярким, живым и чертовски любопытным тоном.

― Ты пойдёшь спать, а я вернусь на работу.

― А после?

― После ты проснёшься и что-нибудь съешь. На самом деле, сделай это сейчас. Поешь перед сном.

― Ты отдаёшь слишком много приказов, тебе известно об этом?

― А ты много оговариваешься.

― Потому что ты такой непреклонный. Кто-то должен разрядить обстановку.

― Это должно было быть смешно?

― На твоё усмотрение.

― Видишь, что я смеюсь?

Она пренебрежительно вскидывает руку.

― Я никогда не видела, чтобы ты смеялся, Нэйт. Так что проблема в тебе, а не во мне. В любом случае, что произойдет после того, как я проснусь, поем и навещу папу, а ты вернешься с работы?

― А ты как думаешь? ― Я ступаю по тонкому льду, но не могу игнорировать свет, сияющий в зеленоватой части ее глаз, игривость в них. Но всё тускнеет, потому что она громко сглатывает, и звук разносится по воздуху.

― Я... не знаю.

― Ты не знаешь, да?

― Нет.

― Это должно означать, что ничего не произойдет.

― Но ты сказал что-то о том, что я... в беде. Я слышала. И не только это.

― Что ещё ты слышала?

Она прикусывает нижнюю губу. Сильно. Удивлен, что она не начинает кровоточить.

― Ты знаешь.

― Скажи.

― Я... не могу.

― Видишь. Вот почему я сказал, чтобы ты вернулась к безопасности и скуке.

― А я сказала, что не хочу. Если бы хотела, то не поцеловала тебя два года назад.

При упоминании об этом, воспоминание о её губах, прижатых к моим, нахлынуло снова. Это мириады размытых образов, таких как её тело, прижатое к моему, её запах, проникающий под мою плоть.

Я вообще не люблю целоваться, но сейчас не могу перестать пялиться на её чертовы губы. Губы, с которых всё началось, не стоило ей этого делать.

― Это не тот момент, которым можно гордиться, Гвинет.

― Знаю. Я должна была схватить тебя покрепче, чтобы ты не смог меня оттолкнуть. Но ты сильный. Я видела, как ты занимаешься с папой, поэтому не думаю, что у меня был шанс.

Я чувствую, как сжимаются мышцы на моей челюсти и верхней части груди. С каждым словом, слетающим с ее губ, она вонзает нож в места, которые не следует трогать.

― В кои-то веки ты сказала что-то путное.

― Ты о чем?

― О том, что у тебя не было ни единого шанса. Не было. И не будет. Так что перестань играть с огнём.

― Или... что?

Я подкрадываюсь к ней словно хищник, намеренно не торопясь. Она стоит на месте, глядя на меня постоянно меняющимися глазами. И чем дольше я смотрю в них, тем сильнее меня притягивает ближе. Это гребаный транс, от которого нет шансов избавиться.

Когда я оказываюсь на расстоянии прикосновения, она отступает, одна нога за другой, подстраиваясь под мой темп, но недостаточно быстра и поэтому спотыкается. Я ловлю её за локоть и притягиваю к себе.

Гвинет врезается в мою грудь. И это гребаное столкновение всем телом, когда ее мягкие изгибы прижимаются ко мне, ее бедра касаются моих, а голова прижимается к моей рубашке.

Это её сердцебиение или моё вот-вот разорвет плоть и кости?

Она смотрит на меня снизу вверх, слыша тот же ритм ― пульсирующий, тянущий, дергающий, ― её губы снова раздвигаются. На щеках появился румянец, розовый цвет распространяется на впадину горла и раковины ушей.

Ничего не могу с этим поделать, поднимаю её подбородок большим и указательным пальцами, откидывая её голову назад. Я делаю это, потому что хочу видеть её мистические глаза, наблюдать за тем, как они меняются за смесью эмоций, бурлящих в них. Ну, возможно, я делаю это еще и потому, что хочу прикоснуться к ней.

Наложить на неё руки.

Она нежная и маленькая, и это хреново действует на меня.

Так не должно быть.

Этого не может произойти.

Но хрен его знает, понимаю ли я это сейчас.

Потому что прямо здесь и прямо сейчас этот момент неизвестности кажется самым правдивым из всего, что я пережил за очень долгое, мать его, время.

Но затем кое-что происходит.

Её тело охватывает дрожь.

И это не просто побочный эффект её бессонницы ― это бурная реакция, словно она вот-вот воспламенится. Её подбородок дрожит, как при испуге.

Точно так же, как перед тем, когда она отправляется прятаться.

Какого хрена я делаю?

Я отпускаю её и отступаю назад. Мне необходимо уйти от нее, прежде чем сделаю что-то, о чем потом буду жалеть.

Под гребаной крышей дома Кинга.