По заснеженному двору шагает темноволосый мужчина, одетый в длинное красное пальто. У него на руках Элли.

Я бегу к нему, желая забрать ее, но у меня на руках ребенок.

— Мать Мария небесная! Где она была? — спрашиваю я, чуть не плача от облегчения.

— Я нашел ее в лесу. Она замерзла, но с ней все будет в порядке

Мелодия его низкого голоса привлекает мое внимание, и я поднимаю на него глаза. Он высокий, немного больше шести футов, и его лицо… интересное — даже не то слово. Наверно, красивое. Как у ангела.

Может быть, он ангел? Так и есть! Ангел-хранитель, посланный присматривать за нами. Возможно, его послал Том.

Я трясу головой, чтобы прояснить мысли.

— Пожалуйста, занесите ее внутрь, если можно.

— Конечно.

Лицо у Элли гладкое, расслабленное во сне, но как только он укладывает ее на диван, я вижу, что губы девочки слегка посинели. А пальцы на ощупь холодные как лед.

— Я… мне нужно взять одеяла, чтобы согреть ее, — заикаюсь я. Кладу Мэри в люльку в гостиной и бегу в спальню за одеялами.

Когда я вбегаю обратно, темноволосый мужчина как раз убирает руку со лба Элли. Я бы поклялась всеми святыми, что слабое золотое сияние задерживается у нее на коже и переливается на кончиках его пальцев. Но в следующую секунду оно исчезает; и когда я касаюсь ее руки, она уже теплая.

Пока он наблюдает за ней, я смотрю на него — на гладкий лоб, на то, как темные волосы падают на него волнами; на прямые черные брови. Под густыми темными ресницами поблескивают серые глаза, такие бледные, что почти светятся. На его смелых скулах и прямом носу россыпь светлых веснушек, похожих на коричневый сахар. А эти губы — тонкие, с сексуальным изгибом.

Он поворачивается ко мне, его серые глаза встречаются с моими.

— Как тебя зовут? — спрашивает он. — Ты напоминаешь мне одного человека, которого я знал очень давно.

Когда я собралась ответить, глаза Элли открываются.

— Мама, — говорит она, садясь. — Что случилось?

Я ничего не понимаю. И начинаю думать, что существо в комнате девочек мне привиделось. Или, возможно, демон все таки был, его прогнало присутствие этого похожего на ангела мужчины, стоящего на коленях рядом с моим диваном, его плечо всего в нескольких дюймах от моего, когда мы оба склоняемся над Элли.

— Я не уверена, что случилось, дорогая, — говорю я. — Но было что-то странное. Думаю, сейчас у нас все в порядке. Как ты себя чувствуешь?

— Голова кружится, а так все хорошо.

— Я принесу тебе теплое молоко, — говорю я.

— Тебя зовут Элли? — спрашивает мужчина, когда я отхожу, чтобы подогреть молоко.

— Как ты узнал? — спрашивает она, широко распахнув голубые глаза.

— Я слышал, когда твоя мать звала тебя. Она тебя очень любит, ты знаешь?

— Знаю.

— В мире миллион миллионов маленьких девочек. Так много, что не должно иметь значения, придет одна или уйдет другая. Но, похоже, сегодня вечером вы с сестрой внезапно стали особенными.

Я смотрю на него через дверной проем кухни, не зная, что думать о его словах и манере держаться. Он разговаривает с Элли, но несколько раз бросает взгляд на меня.

Ангел. Конечно, должно быть это он. Ни один обычный мужчина не говорит так.

Я ставлю кастрюльку с молоком на плиту и прибавляю огонь.

— Эли, всего несколько минут, и напиток будет готов.

— Она хорошо заботится о тебе, да? — спрашивает мужчина, улыбаясь Элли.

— Ага, — отвечает девочка, проводя пальцами по рукаву его красного пальто. Она наклоняет голову, пристально глядя на него. — Ты Святой Николай?

Он запрокидывает голову и смеется, и звук громче, чем я ожидала, и отдается эхом сильнее, чем следовало бы. Я почувствовала, как по моей спине пробежал легкий холодок.

— Нет, милая, — говорит он Элли. — Я не Святой Николай. Скажи мне все же — что ты хочешь, сладость или гадость?

Когда он улыбается, его белые зубы сверкают.

— Такие вещи на Рождество не говорят, — протестует она.

— Почему нет?

— Это для Хэллоуина.

— Ты очень умна. Ну тогда что насчет подарка? — он лезет в просторный карман своего красного пальто и достает полосатый бумажный пакет. — Покажи это своей матери.

Элли подбегает ко мне с сияющими глазами. Внутри пакета находится множество разных конфет и леденцов. Все они кажутся мне совершенно нормальными и безобидными.

— Это очень любезно с вашей стороны, — говорю я. — Но Элли придется подождать до завтра, чтобы попробовать лакомства. Я не хочу, чтобы она ела сахар на ночь.

— Но, мама, это же Святой Николай! Это ведь он! — ее голос опускается до шепота. — У него в карманах конфеты.

Как будто это доказательство.

Темноволосый ангел улыбается мне, в уголках его глаз появляются морщинки — и мое сердце трепещет, возвращаясь к жизни.

Я думала, оно мертво.

— Слушайся маму, дорогая, — говорит незнакомец Элли. — Все мудрые маленькие девочки должны рано ложиться спать в это время года. Ты ведь хочешь, чтобы Святой Николай принес тебе хорошие подарки?

— Да, — говорит она. — Я хочу большую куклу с золотыми волосами, которую видела в магазине.

Я качаю головой.

— Она не переставая говорит о ней.

Элли отпивает молоко из кружки, которую я ей протягиваю.

— Мне нравится эта кукла, мама! Она уже моя. Она просто ждет, когда я принесу ее домой.

Я прикусываю губу, чтобы сдержать срывающиеся с языка слова разочарования. Я говорила ей, объясняла, что Святой Николай не сможет принести ей куклу в этом году. Может быть, в следующем. Хотя с той жалкой суммой денег, которую я зарабатываю в магазине одежды, сомневаюсь, что на следующее Рождество будет лучше.

— Элли, — говорит мужчина. — Ты веришь в магию?

— В магию?

Я хмурюсь.

— Мы здесь верим в Бога, сэр.

— Кто такой Бог без своей силы? — спрашивает он. — Может быть, он просто другой вид магии.

Когда он смотрит на меня с этой сияющей улыбкой, я не могу ясно мыслить или опровергать сказанное им.

— Я действительно люблю это время года, несмотря на его извращенные традиции, — продолжает он, бросая взгляд на нашу жалкую веретенообразную рождественскую елку в углу. — Во всем мире есть магия, Элли, и люди никогда не верили в нее сильнее, чем сейчас. Так что не отказывайся от своей куклы, любимая. Возможно, она еще станет твоей.

— В постель, Элли, — говорю я; но в этот самый момент Мэри перестает сосать пальцы, морщит лицо и визжит.

— О нет.

И снова я разрываюсь между детьми и их потребностями. Их двое, а я одна.

Но красивый незнакомец подходит к люльке Мэри.

— Можно я?

Я колеблюсь.

Я понятия не имею, кто он. Он даже не сказал мне, как его зовут. На самом деле я не хочу знать его имя. Потому что, если это Питер, или Барри, или Боб, что-то внутри меня усохнет и больше никогда не расцветет. Придется притворяться, что у него великолепное, ангельское, имя. Как у Михаила или Гавриила.

Сейчас же мне просто нужно время, чтобы уложить старшую дочь спать.

— Давай, попробуй подержать ее, — говорю я, кивая ему. — Ей нравится, когда с ней гуляют и качают.

Он поднимает ее, смотрит ей в лицо, улыбается, и она перестает плакать. Она смотрит на него и агукает.

— Видишь? Нам и здесь хорошо, — он лучезарно улыбается мне.

— Идем, Элли. Давай почистим тебе зубы, — говорю я.

Все то время, пока я чищу ей зубы, надеваю пижаму и отвечаю на непрекращающиеся вопросы о Святом Николае и магии, я думаю о нем. Об этих глазах цвета жидкого серебра, и темных ресницах, и улыбке, которая разбудила мое сердце.

Потом я мельком смотрю на себя в зеркало и хватаюсь за край стойки, изо всех сил стараясь не разрыдаться.

Я такая бледная — не чисто-белая алебастровая бледность, а тусклая бледность старого, утоптанного снега. Мои глаза по-прежнему большие и темные, черты лица по-прежнему тонкие, но я слишком худая — изможденная. Как тень самой себя. Мои волосы поредели после рождения Мэри, и у них уже нет того здорового орехово-каштанового блеска, который был раньше.

Единственная хорошая черта, которая у меня осталась, кроме глаз, — это рот. Полные и красивой формы, слегка розоватые губы.

— Сходи в туалет, Элли, — приказываю я ей, и она послушно садится, пока я достаю свой набор косметики из ящика. Я не могу вспомнить, когда в последний раз им пользовалась. Быстро наношу немного пудры, румян, и туши. Крашусь не слишком сильно, иначе он подумает, что я чрезмерно стараюсь.

— Ты прекрасно выглядишь, мама, — говорит Элли.

Через несколько минут она уже в постели, а я заканчиваю короткий сборник рассказов. И тут в дверном проеме спальни появляется фигура темноволосого ангела. Он держит Мэри, ее пухлая ручка сжимает его палец, щеки у нее порозовели, дыхание во сне мягкое и ровное.

У меня отвисает челюсть. Как ему удалось усыпить её?

Магия.

Это слово всплывает в моей голове, но я отмахиваюсь от него.

Он вопросительно поднимает брови и мотает головой в сторону кроватки. Я киваю, и он осторожно кладет Мэри на простыню.

— Спокойной ночи, Элли, — шепчу я. Поцеловав ее и включив маленькую прикроватную лампу, я выключаю основной свет. Комната наполняется уютным розовым сиянием. Элли умиротворенно кутается в свои одеяла. Выскользнув вслед за незнакомцем, я закрываю за нами дверь.

Когда мы добираемся до гостиной, я испытываю неловкость и не знаю, что делать со своими руками.

— Спасибо.

— Мне более чем приятно помогать вам.

Он наблюдает за мной, но я не могу заставить себя посмотреть прямо на него.

— Не хочешь ли чаю? — спрашиваю я.

Он улыбается.

— С удовольствием. Почему бы тебе не присесть, а я приготовлю?

— Но… я знаю, где что находится, и вообще, это не доставит никаких мне хлопот. Я все сделаю.

— Глупости. Садись.

По какой-то причине я слушаюсь его.

Он открывает один шкаф, потом другой и достает две чашки, умело крутит их за ручки и с размаху ставит на стол. Я наблюдаю за ним, чувствуя себя странно бесполезной. Наполняя чайник, он говорит:

— Для тебя долгое время никто ничего не делал.

Это не вопрос. Он знает.

— Мой муж умер за границей, — говорю я. — Больше года назад.