Шесть минут, как заведено, катаемся по кругу, пугаем друг друга прыжками и каскадами, веселим публику. Шведы народ спокойный, не такие темпераментные, как французы или итальянцы, но тоже могут и настроить, и вдохновить спортсмена, и отблагодарить за доставленное удовольствие. За полученный при звуке моего имени шквал аплодисментов с трибун, в качестве алаверды, исполняю каскад тулупов четыре-три с выходом в кантилевер. Выпендреж, конечно, но зал в восторге. Вижу краем глаза как укоризненно качает головой Нинель и хмурит лоб Мураков. Ох и получу же я сейчас…
Разминка окончена, и народ выстраивается в очередь в открытую калитку. Подкатываюсь к бортику, где стоят мои тренеры.
С лучезарной улыбкой Нинель берет мои ладони в свои.
- Сорвешь программу – убью, - ласково произносит она, сжимая мои кисти что есть силы.
Улыбаюсь в ответ. Киваю. Соглашаюсь. Я тоже люблю тебя, мамочка.
Она отпускает мои руки и разворачивает меня за плечи лицом ко льду.
- Задай им всем, - шепчет она мне в ухо, - как ты умеешь…
- Representing Russian Federation…
Легкий шлепок ладонью по плечу… Еле заметно вздрагиваю. Шевелю губами в унисон с рефери.
- Сергхэй Ланскоуй…
Когда же я научусь-то наконец спокойно воспринимать свое имя, произносимое перед стартом?..
Улыбаюсь, машу руками, проезжаю полкруга до исходной позиции под аплодисменты и приветствия. Останавливаюсь. Закрываю глаза…
Моя короткая под «Песнь Земли» Майкла Джексона в оригинальной обработке Лео Рохаса. Такое себе занудство, но красивое и идеально подходящее для моей цели. Костюм под стать, белый верх, черный низ, кудряшек мне накрутили, свисают со лба, как пейсы у хасида… В середине программы, кстати, там у меня вставочка из Билли Джин, где я делаю лунную дорожку и классический джексоновский поворот на одной ноге, да. Пара секунд всего, но получилось органично. Короче… Поехали.
Первым элементом у меня тройной аксель. Ну, это мне, наверное, уже по жизни карма. Хоть и выучил его уже вроде бы как следует, но все равно, червь сомнения каждый раз подтачивает сознание, а вдруг опять что-то, а что, если снова не получится… Маленький такой червячок. Но противный.
Заход, поворот, замах… И-и-ух! Сделано! Выезд. Руку правую выше… Дальше едем…
На этот раз, ставку на победу в короткой мы не делаем. Имея сильную произвольную, Нинель решила не нагружать меня до предела на обоих стартах. Поэтому сейчас по скромному…
Небольшой проход. Вращение. И еду дальше, готовлюсь к прыжку. На мгновение всплывает в памяти Катька, с ее читерским сальхофом. Мне даже при желании так не прыгнуть…
Мах правой, толчок… Вж-жик!.. И-и выезд. Руки!.. И этот сделан. Сальхоф четыре оборота. Мой самый стабильный квад. И самое сложное, считай, позади… Отдыхаем…
Billy Jean, that’s my love…
Добавляю красивости, проход по-джексоновски, резкий поворот. И гром аплодисментов. Понравилось. Мы знали, что вам понравится…
Разгон беговыми вдоль бортика и выезд по дуге в центр. Закидываю левую ногу перед правой, чтобы как по классике, перекатываюсь на внешнее ребро и резко выбрасываю правую ногу назад… Зубец… Толчок… Вращение… Приземление… И сразу же левую ногу накрест перед правой, но теперь не касаясь лезвием льда… Помогаю себе руками… Толчок… Вращение… Приземление… И выезд… Сделано!.. Лутц-риттбергер три-три… Почти все… Теперь уже точно…
Дорожка, прыжок во вращение… Смена ноги… Докручиваемся… Финальные аккорды… Та-дам… Есть!
Два сердцебиения тишины.
И гром оваций. Хорошо. Я знаю, что хорошо. Меня научили, натренировали, выдрессировали, и я сделал. Все, что хотел. Все, что мог…
С разгона залетаю в калитку и попадаю в сильные объятья Муракова и Артура.
- Молодец!.. Молодец!.. – мнет меня дядя Ваня, сверкая белозубой улыбкой.
Клей усмехается в усы и сжимает мое плечо. Это похвала. Щедрая. И очень редкая в его исполнении.
Нинель стоит немного в стороне, улыбается. Терпеливо дожидается, когда мужики меня отпустят. Протягивает мне чехлы.
- Ну, справился, справился, - говорит она, оглядывая меня с ног до головы. – Все в порядке? Дышишь?
- Все в порядке, - киваю я.
- Ну идем…
Выслушиваем оценки, и меня, наконец, отпускают в раздевалку. Краем уха слышу, как объявляют выход Васьки Денисова. Но мне уже все равно…
Главное, дойти и сесть. А лучше лечь… А лучше вообще…
«Вообще» мы себе позволили устроить вечером, когда стало известно, что по результатам короткой программы я обошел всех с приличным отрывом. Вторым же, с разницей почти в пять баллов за мной уверенно пристроился Женька…
- Болеть за меня будешь?
- Буду.
- А волноваться?
- Тоже буду.
- А что сильнее будешь, болеть или волноваться?
- Ф-р-р…
Я хватаюсь ладонями за голову, изображая отчаяние.
Анька смеется и, перевернувшись, обнимает меня и кладет голову мне на грудь.
- А за Валечку тоже будешь болеть? – спрашивает она помолчав.
- За нее есть кому болеть, - отвечаю. – Пускай Герман напрягается…
- А за Таню?..
Она смотрит мне в глаза, и я улавливаю в ее взгляде неподдельное беспокойство.
- За Таню, - говорю, - тем более. Там у Женечки все на полном серьезе, не подступишься…
- А ты пробовал?..
- Да ну тебя…
Она удовлетворенно хихикает, но мне кажется, что ее до сих пор не отпускает чувство неуверенности и детской ревности.
Глажу ее по головке, целую макушку.
- Я люблю только тебя, слышишь? - шепчу я. – Только тебя одну… Остальных просто не существует…
Аня вздыхает и прижимается ко мне еще сильнее. Чувствую, какая она теплая. Тону в ее запахе…
- Люби меня… - едва слышно произносит она.
Что такое не везет...
Болел ли я не достаточно сильно, волновался ли не так качественно, как должен был...
Короче…
На прокате короткой программы Анька свалилась с чертова своего тройного лутца, ушибла бедро, расстроилась, ну и, как результат, дотянула выступление только до четвертого места, пропустив перед собой и Валю, и Таню, и даже бельгийку Еву Хендриксон. Шансов на золото у нее теперь почти не оставалось, разве что наши девчонки вдвоем решат ей подыграть, а Еву кто-нибудь удавит ночью подушкой. Понятное дело, рассчитывать на подобную удачу не приходилось.
Развезя слезы и сопли по моей не сильно волосатой груди, обозленная неудачей и с уязвленным самолюбием, Анька была отправлена мною сперва в душ, а потом, укутанная с ног до головы в халаты и полотенца, усажена смотреть дурацкую комедию по телевизору. Наших парней и девчонок, которые рвались к нам чтобы Аньку утешить и развлечь, я прогнал без зазрения совести. Впустил я только Нинель, которая минут сорок гладила ее по голове, утирала нос и что-то настойчиво внушала тихим, проникновенным голосом. В конце концов, зацелованная и залюбленная, Анька заснула, свернувшись калачиком посреди кровати, а я, пристроившись сбоку, полночи размышлял, почему так получается, что других Нинель может, когда нужно, и успокоить, и приласкать, а меня же ей удается только выбесить до икоты и разозлить. Отцы и дети, понимаешь… Извечная загадка бытия.
Накануне произвольной программы начались фокусы.
Сначала меня в столовой без объявления войны, окружает вся наша комментаторская бригада, Жигудин, Авербаум, Леша Петров – в прошлом чемпион мира в парном катании – с женой Машей Тихоновой и примкнувший к ним Артем Розин и дружно, словно долго готовились, желают мне удачи завтра, не просрамить, значит, доказать всем, и прежде всего самому себе, и так далее. Как будто это мой первый чемпионат Европы в жизни, и я нуждаюсь в чьей-то моральной поддержке. И если в искренность Хомяка, которого знаю с детства, и, скажем семьи Петровых-Тихоновых, которых почти не знаю, я еще как-то готов поверить, то Аверу и Хот Арти…
Ладно. Иду в раздевалку. По дороге натыкаюсь на слоняющегося без дела Таранова.
- Здрасте…
- О, привет, Серега, - жизнерадостное обаяние из него так и хлещет. – Хорошо, что тебя встретил.
Сразу же настораживаюсь. Перед глазами тут же всплывает Париж, под ложечкой начинает предательски сосать, а ноги сами готовы развернуться и бежать куда подальше без оглядки.
- Я это… типа спешу, - бормочу я, отчаянно выискивая в пустом коридоре хоть кого-то, за кого можно было бы ухватиться и улизнуть. – Тренировка у меня…
- Конечно-конечно, Сереж, - Максим выставляет перед собой ладони, - я тебя ни в коем случае не задерживаю. Просто хочу, чтобы ты знал… Короче… Мы за тебя болеем. Мы все. Держись, в общем…
Макс поворачивается ко мне спиной и поспешно уходит, оставив в состоянии полнейшего ступора. Что вот это за фигня сейчас была, может кто-то объяснить?
Пожимаю плечами. Иду переодеваться.
Перед выходом на раскатку прохожу мимо хмурого Муракова, задумчивого Клея и Нинель, о чем-то в полголоса беседующей с Фединым. Бочком протискиваюсь, чтобы никого не задеть.
- О, сам Ланской пожаловал, - загораживает мне проход Профессор, - здоров-здоров, добрый молодец. Как поживаешь?
- Спасибо, замечательно, - отвечаю, стараясь соблюсти вежливые интонации.
Одного взгляда на Нинель мне достаточно, чтобы понять – все не просто плохо. И даже не очень плохо. У нас катастрофа. Бледная, с горящими от гнева глазами, с поджатыми до белизны губами – такой я ее давно не видел…
- Вот и прекрасно, - Федин само радушие. – Ты уж давай, не подкачай завтра. Вся страна на тебя смотрит. Затаив дыхание, можно сказать. Вот и Танечка тебе привет передавала, Татьяна Вячеславовна, Тихонова, - уточняет он на всякий случай. - Говорили сегодня с ней, да. О тебе…
Так… Это уж слишком. Медленно выпрямляю спину, напрягаясь как струна, демонстративно облокачиваюсь о стену и скрещиваю руки на груди. В упор смотрю на Нинель.
Федин хмыкает, кивает нам троим одновременно и, уперев взгляд в пол, быстро уходит по коридору.
Дядя Ваня и Артур, словно охрана, становятся справа и слева от нас, с явным намерением отогнать любого, кто попробует подойти на расстояние вытянутой руки. Нинель вздыхает и подходит вплотную ко мне.