***

В полдень Майк видит Дока, проходящего мимо. Тот заглядывает в окно и машет Майку. Майк с широкой улыбкой на лице машет в ответ.

Не заходи. Не заходи.

Док не заходит. Он просто проходит мимо.

Должно быть занят с больным.

***

Сегодня в магазине оживленно, и ему есть, чем заняться. Но этого все равно недостаточно, чтобы отвлечь от постоянных взглядов на часы. По коже пробегает дрожь возбуждения, и Майк ловит себя на том, что вспоминает, как выглядел Шон, прижатый к стене закусочной. Его скользкие от слюны Майка губы и поцарапанные бородой щеки. В большинстве случаев Майк ведет себя как джентльмен, но даже джентльменам нравятся вещи, о которых лучше не говорить вслух. Он рекомендует «Гроздья гнева» Мэри Джойс, но в это время фантазирует о Шоне, распростертом на кровати, с кожей скользкой от пота и твердыми, как скала, мышцами, пока Майк разбирает его по кусочкам. Конечно же, миссис Джойс была бы шокирована подобным, поэтому Майк рад, что она не умеет читать мысли.

А может и умеет. Может, они все умеют. Но Майку все равно.

(Часть него, рациональная часть (та, что медленно задыхается под тяжестью всего происходящего), которая твердит, что миссис Джойс не настоящая, и если миссис Ричардсон ненастоящая, если никто из них не настоящий, то и Шон тоже не настоящий. Он приглушает этот голос, прежде чем тот сможет сказать что-то еще, потому что, конечно же, Шон настоящий. Майк это знает. Майк это чувствует).

(Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста).

Майк позволяет себе перевести дух только в четверть пятого, когда впервые с утра магазин пустеет. Он думает, что, возможно, зайдет еще пара человек, но по большей части, работа на сегодня окончена. Люди либо будут готовиться к завтрашнему дню, либо будут помогать в парке организовывать все к предстоящим мероприятиям. Перед Праздником урожая большинство заведений закрываются рано. Майк тоже мог закрыться. Но Шон все равно закончит только в шесть, учитывая, что Уолтер будет готовить еду на завтра. Каждый год одно и тоже. Уолтер…

(Оскар)

начнет собираться накануне, и встанет с первыми петухами, чтобы наготовить гору еды. Закусочная не откроется на завтрак. Уолтер выгонит всех, ведь для создания кулинарных шедевров ему необходимо полное и абсолютное одиночество.

Может, встать завтра попозже? Нам это понадобится. Я позабочусь, чтобы нам это понадобилось. Мне не терпится увидеть как…

Он реагирует. Бей или беги. Он делает единственное, что может в данной ситуации.

Потому что она прямо там с чертовым ножом.

Он выбрасывает ногу вперед. Бьет ее прямо под грудь дорогим итальянским лофером, одним из той пары, которую она высмеяла. Тебе правда нужна обувь за шестьсот баксов? Господи, Грег, в Алабаме дети голодают. Или в Зимбабве. Не знаю, где именно. Он лишь посмеялся, хотя ужасно так говорить. И это странно, потому что он слышит, как она говорит о голодающих детях, но также слышит другой голос, который произносит: «Черные классические туфли, Майк. И хорошенько натри их до блеска».

В ее груди будто что-то ломается, глаза расширяются, и ее просто отбрасывает назад, гораздо дальше, чем он ожидал. Она ударяется спиной о перила, и снова раздается скрежет металла, болты вырываются из креплений. Звук не такой громкий, как он мог бы подумать от чего-то настолько катастрофического, настолько памятного. Нож падает на пол балкона, и на краткий миг их глаза встречаются. Ее – широко раскрытые, его – в панике. А затем перила обрушиваются на девять этажей вниз, на улицы Вашингтона. Только что она была здесь, а в следующее мгновение исчезла.

Она не кричит, когда падает. Он не знает, почему. Может, все произошло слишком быстро, или она слишком шокирована. Или, возможно, она милосердно потеряла сознание от ужаса и была без сознания перед тем, как ударилась о…

Он делает вдох. И еще один. И еще.

Шепчет:

— Дженни.

Он никак не может подняться. О, конечно, он пытается. Встает на колени, морщась от осколков, впившихся в ладони, и пытается подняться, но ноги отказывают, просто не могут выдержать его вес. На четвереньках он ползет к краю балкона, часть перил все еще свисает, противно скрипя на ветру, туда-сюда, туда-сюда. Он слышит звуки проезжающих внизу машин, обычные гудки, тарахтение двигателей грузовиков и такси на холостом ходу. Но, кроме этого, слышны крики и вопли.

Это из-за меня. Точно из-за меня.

Он добирается до края перил и уговаривает себя, что нужно просто взглянуть, ненадолго. Он не боится высоты. Просто боится того, что увидит.

Он лежит на животе, вцепившись в край балкона. Потом подтягивается вперед, прижимаясь животом к полу. Там тоже все усыпано стеклом, но он не обращает на это внимания. Он смотрит на развернувшеюся внизу сцену.

Видит, как люди двигаются, бегут к зданию. Ресторан через дорогу. Раздражающее заведение, в котором после полуночи по выходным играют живую музыку. Перед рестораном собралась толпа. Люди, прикрыв рты, разговаривают друг с другом, показывают пальцем. Некоторые снимают на телефон, потому что так поступают люди в наше время. Они шокированы и напуганы, но они были там, и теперь должны показать это всему миру. Ему не особо нравятся такие люди.

Он от них отворачивается.

Смотрит вниз.

Она упала на припаркованный внедорожник последней модели. На крыше в том месте, где она приземлилась, вмятина. Лобовое стекло разбито. Она лежит на спине, ноги свисают со стороны пассажирского места, одна рука выгнута под неестественным углом. Ему видно ее лицо, хотя оно слишком далеко, чтобы разобрать выражение. Но он уверен, что ее глаза открыты, может даже выпучены, потому что видно белки. Будто она шокирована тем, что такое могло случиться, шокирована, что Майк вообще мог сделать подобное. Кажется, что она сейчас встанет и покачает головой, как обычно делает, когда в нем разочарована. Скажет: «Я не могу поверить, Майк, правда не могу». А он ответит: «Да, я и сам не знаю, как так вышло».

Он ждет.

Но она не встает.

Просто лежит там, пока вокруг суетятся люди.

Она на меня напала. Так ведь? Вот почему это произошло. Она на меня напала. Она на меня напала. Она на меня…

Он лежит на спине, вокруг пищат аппараты, и он пытается пошевелиться, пытается хоть что-то сделать, но едва может дышать из-за чертовой штуки, засунутой ему в горло. И он задыхается, задыхается, неужели никто не видит, что он задыхается до смерти. Потом слышит:

— Вам нужно успокоиться, хорошо? Кто-нибудь, приведите сюда Малкольма сейчас же! Меня не волнует, где он, просто приведите его. Вот так, просто дышите, мистер Хью…

Он открывает глаза.

Он в «Книжном черве». Светит солнце.

На другой стороне улицы миссис Ричардсон укладывает тыкву у входа в хозяйственный магазин.

Это нормально.

Все это совершенно нормально.

В конце концов, это же Амория.

Только это ненормально.

Он делает шаг к окну.

На улице скворцы.

Тысячи скворцов.

Они заполнили крыши всех домов на противоположной стороне улицы.

Он не понимает, почему жители Амории до сих пор не подняли панику. Птичий гомон, должно быть, разносится по всей Главной улице.

Он открывает дверь.

От птиц не исходит ни звука.

Да, слышно шелест перьев. Как скребут по кирпичу и цементу их лапки.

Но они не поют.

Проходящие мимо Майка горожане машут ему в приветствии.

— Рад тебя видеть, Майк!

— Хороший денек, не правда ли, Майк?

— Увидимся завтра, да, Майк?

— Майк, ты в порядке? Ты какой-то бледный!

Ага, в полном порядке. Ему просто мерещится всякое.

Он не удивляется, когда птицы взлетают одновременно как единое целое. Огромная туча поднимается вверх и пролетает над Аморией. И все же, почему-то, они не поют. Не кричат. Крылья бешено хлопают, словно дождь, который не проливается на землю. Но Майк единственный, кто может их видеть. И слышать. Даже когда стая птиц заслоняет собой солнце и на земле вытягиваются тени, он единственный, кто знает, что они там.

— Как там Шон?

— Завтра должно быть потрясно, да, Майк?

— Майк, потанцуй завтра со мной, если Шон не будет против!

— Ты готов идти, здоровяк?

Скворцы исчезли.

Небо розово-оранжевого цвета.

Солнце с западной стороны.

Майк стоит перед закусочной. Шон напротив. Выглядит немного усталым и потрепанным, но в хорошем смысле, будто только что отработал тяжелый день и гордится этим. Он уже избавился от фартука, и одет в белую футболку с треугольным вырезом и джинсы. Волосы торчат в разные стороны, словно он взъерошил их руками. Глаза блестят, а взгляд направлен на Майка.

Майк хочет сказать:

Я не знаю, как здесь оказался.

Ты видел птиц?

Пожалуйста, скажи мне, что ты видел птиц.

Не могу же я быть единственным, кто их видит. Кто все это видит.

Мне нужно, чтобы ты был настоящим. Пожалуйста, прошу тебя, будь настоящим.

Однако, он ничего не говорит.

Просто отвечает:

— Ага. Я готов.

И улыбается.

Улыбка, которую он получает в ответ, ослепительна.